Вечная ночь

В квартире орала музыка, тяжелые раскаты рока, от которых сразу что-то неприятно задергалось в животе. После музыкального проигрыша мужской голос прорычал: «Твое нежное сердце… а-а-ох… твоя гладкая печень… а-ах-х».

В полутемной прихожей возникла женская фигура, тонкая, длинная, в коротком халате. Волосы замотаны чалмой из полотенца, лицо покрыто какой-то зеленоватой зернистой массой.

– Ой! – Девушка отпрянула, убежала.

После вздохов и сопения, усиленных стереосистемой так, что казалось, здесь рядом дышит гигантское чудовище, опять вдарил рок.

– Выключи! – заорал Качалов. – Маринка, мать твою, ты слышишь, выруби его!

Нервно, громко матерясь, он кинулся в комнату, и через минуту стало тихо.

– Она постоянно слушает Вазелина, – объяснил толстяк Соловьеву.

– Кого?

– Вы что, правда Вазелина не знаете? – Продюсер зажег свет в прихожей и удивленно взглянул на Диму.

– Кажется, это певец?

– Да, если так можно выразиться. Певец. Пойдемте в гостиную.

По гулкой металлической лестнице они поднялись наверх и оказались в огромной комнате с полукруглым стеклянным куполом вместо потолка. Бильярд, музыкальная аппаратура, камин, рояль ядовито-розового цвета. Продюсер плюхнулся на диван, скинул ботинки. Зазвонил его мобильный. Потом сразу еще один телефон, вероятно городской. Соловьев услышал, как женский голос внизу закричал:

– Нет! Он сейчас не может говорить! У него дочь убили! Что? Ты откуда звонишь? Ни фига не слышу! Же-ню! Я сказала, Женю! Все, давай!

Звякнула трубка. Легко застучали шаги по лестнице. В гостиную вошла Марина. Лицо она успела умыть, чалму сняла, но осталась все в том же коротком халатике и босиком. Длинные светлые волосы были еще влажными. Она откинула их красивым жестом, уселась на диван, закурила. Она была поразительно похожа на Нину, но моложе лет на десять. Новенькая Барби, в которую только начали играть, бело-розовая, еще не потрепанная.

– Ужас какой, – сказала она, глядя на Соловьева ясными голубыми глазами. – Меня Марина зовут. А вас?

Соловьев представился. Она кивнула и выпустила дым из ноздрей.

– Вы извините, Валера сейчас поднимется.

– Что с ним? – тревожно спросил продюсер.

– Блюет в сортире, – произнесла она чуть слышно и добавила громче, обращаясь уже к Соловьеву: – У него это обычная реакция на стресс. А скажите, пока его нет, как ее убили? Кто?

– Задушили, – Соловьев принужденно кашлянул, – причина смерти – удушение руками. Кто – мы пока не знаем. Когда вы видели Женю в последний раз?

– Задушили? И что, изнасиловали, наверное? Неужели маньяк? Ужас какой! А, вы спросили, когда я видела Женю в последний раз? Дайте вспомнить. – Она нахмурила тонкие высокие брови, поправила волосы, загасила сигарету и тут же закурила следующую.

– Ты видела Женю около двух недель назад на концерте Вазелина в «Нон-стопе», – сказал продюсер, – помнишь, ты рассказывала, она была там с каким-то старикашкой?

Легкая тень пробежала по красивому свежему лицу, уголки губ дернулись, веки затрепетали. То ли Марина вдруг занервничала, испугалась чего-то, то ли просто пыталась сдержать слезы. Тряхнув головой, она мгновенно справилась с собой и заговорила спокойно:

– Ах да! Итальянец. Лет шестьдесят, наверное. Но Валере ни слова, – она прижала палец к губам, – я ей обещала, что не скажу ему.

– Про итальянца? – спросил Соловьев.

– Да нет же! Итальянец как раз нормальный, очень даже симпатичный. Профессор, историк, древним Римом занимается. Говорить нельзя про «Нон-стоп» и про Вазелина. Валерка не разрешает ей шляться по ночным клубам, а с Вазелином они друг друга ненавидят.

– Какие отношения были у нее с этим профессором?

Марина высморкалась в бумажный платок. Кончик носа слегка покраснел. Но глаза ее оставались сухими, ясными. Никаких слез.

– Ну-у, спросите что-нибудь полегче. Я их видела вместе всего один раз, минут десять, не больше. К тому же ночной клуб, полумрак, музыка грохочет. Он по-русски совсем не говорит, только по-английски. Зовут Николо, фамилию не назвал. Мы потом с Женей встретились в туалете, она сказала, он отец какой-то ее подружки, итальянки, с которой она познакомилась прошлым летом, когда ездила в Англию. И попросила не говорить Валере, что я ее видела в «Нон-стопе».

Внизу хлопнула дверь, послышался детский плач. Марина вскочила и бросилась к лестнице.

– Мое солнышко вернулось! А что мы плачем? Ой ты мой сладенький, ну хватит сердиться, иди к мамочке, сейчас будем кушать. Верка, да он же мокрый насквозь, блин!

Высокий женский голос заверещал в ответ что-то невнятное. Плач затих. Опять зазвонил городской телефон. В гостиной появился певец. Бледный, с черными кругами под глазами, пошатываясь, он доплелся до дивана, тяжело рухнул, закрыл глаза. Продюсер бросился к нему.

– Валера, что? Чем помочь? Вот, попей водички. Или, может, крепкого кофе?

– Я в порядке. – Он взял стакан и еле донес его до рта, расплескал половину, так сильно тряслись руки. Глотнул воды, посмотрел на Соловьева и произнес отчетливо, как автомат: – Извините, что заставил ждать. Я готов отвечать на любые ваши вопросы.

– Вы давали Жене деньги?

– Конечно. Она же моя дочь. А почему вы спрашиваете?

– При обыске в квартире, в нескольких тайниках, мы нашли сумму в двадцать тысяч евро.

– Хо-хо, а ты огорчался. – Продюсер присвистнул.

– Двадцать тысяч евро? – Качалов нахмурился. – А при чем здесь Женя?

– Мы нашли их у нее. В плюшевом медведе, за рамкой вашей фотографии, под стельками роликов, в штанах старой куклы.

– Вот зараза!

Это был голос Марины. Она успела неслышно подняться в гостиную и стояла у лестницы, прислонившись к стене.

– Что?! – закричал певец. – Что ты там бормочешь, блин?! Как ты смеешь, о моей дочери?!

– Успокойся, пожалуйста, я, конечно, не о Женечке. Нинка твоя зараза, все прикидывалась бедной сироткой.

– Вы считаете, что это деньги Нины? – спросил Соловьев.

– Ну а чьи? – Качалов нервно хохотнул и дернул себя за нос. – Вы же взрослый, разумный человек. Откуда у ребенка, которому только исполнилось пятнадцать, такие суммы? Конечно, я давал ей, иногда сто, иногда двести долларов в месяц. За клип она заработала полторы тысячи баксов. Слушайте, неужели Нина сказала, что это деньги Жени?

– Нет, – вздохнул Соловьев, – Нина сказала, что это ее деньги.

– Хоть на это совести хватило, – проворчала Марина.

– Вы знали, что Женя была беременна? – спросил Соловьев.