Вечная ночь

Впереди отчетливо виднелся высокий забор, открытые ворота. За воротами дом, трехэтажный небольшой замок, построенный с претензией на роскошь. Колонны, башенки. Когда Дима подошел ближе, он увидел, что это только плоский фасад, стоило ступить на полукруглую ступеньку крыльца, и все развалилось в труху.

Он стоял один посреди пустоты. Где-то внизу, под ногами, слышался шорох. Там, завернутые в толстую мутную пленку, копошились люди, клубок человеческих тел. Как будто кто-то сбросил их в гигантский пластиковый мешок. Они пытались выбраться, задыхались, Дима видел головы, руки, ноги. Он заметил, какое все это маленькое, и понял, что там, в мешке, дети. Он бросился к ним, стал раздирать пленку, она оказалась жирной и скользкой, она была как слой масла. И прямо под этим мутным слоем белело лицо Оли.

Мрак рядом с ним медленно сгустился и образовал четкий силуэт. Фигура мужчины одного с ним роста. Куртка с капюшоном. Широкие плечи. Под капюшоном черная пустота, только два мутных беловатых пятна там, где должны быть глаза. Существо протянуло руку в белой резиновой перчатке. На ладони лежала прядь каштановых волос. Это были Олины волосы.

Дима врезал кулаком в пустоту под капюшоном, кулак прошел насквозь, существо тихо рассмеялось и стало таять.

В руке осталась ноющая боль. Внизу, в пропасти, уже ничего не было. Оглядевшись, он обнаружил, что стоит один посреди той же рощи. Под ногами обычная земля, усыпанная сухой хвоей. Над головой темно-зеленые кроны и сизое рассветное небо.

Он проснулся весь в ледяном поту и в слезах. Правая рука ныла нестерпимо. Впрочем, она часто ныла. Много лет назад пьяный коллега-грузчик уронил на нее ящик с консервами.

Глава двадцать третья

Проще всего было позвонить и спросить, что случилось, почему ее светлость Женечка не пришла на концерт. Но Вазелин уговаривал себя не делать этого. Он знал, как легко наглеют женщины. Стоит показать, что она нужна тебе, и начинаются фокусы. Конечно, она обиделась, что он не пригласил ее к себе в воскресенье вечером. Но он не виноват, у него дома была Наташка. Не мог же он позвонить и сказать: «Слушай, Натаха, ты давай-ка, уматывай, я сейчас с Женей приеду».

Конечно, если бы Женя заранее предупредила, тогда другое дело. Но она заявила, что хочет к нему на всю ночь, только когда они сели в такси. Еще не хватало выполнять каждый ее каприз!

Он ей нужен, а не она ему. Он, звезда, снизошел, обратил свой звездный взор на нее, пигалицу. Сколько таких, как она, готовы ради одного лишь его автографа мерзнуть, мокнуть, давиться в толпе, драть глотку, выкрикивая его сценическое имя!

Вазелин никогда ни за кем не ухаживал, никогда не добивался женского внимания. Ему приходилось чаще отбиваться, чем добиваться. Чем небрежней и циничней вел он себя с юными гламурными барышнями, тем отчаянней они к нему льнули. В интервью и на ток-шоу, рассуждая на пикантные темы, он иногда цитировал Пушкина, в собственной интерпретации: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нам она дает». Всегда часть публики поддерживала его смехом, аплодисментами. Вазелин знал, что пока существует эта часть, у которой мозги расположены ниже пояса, он не пропадет.

Себя самого он видел современным Казановой, правда, подчеркивал, что времена изменились и свои победы он таковыми не считает, поскольку понятие «победа» предполагает некую борьбу. А ему, Вазелину, прекрасные дамы сдаются всегда добровольно, без боя, да еще встают в очередь и норовят накормить, носки постирать и шнурки погладить.

Когда его спрашивали, почему он до сих пор не женат, он отвечал, что не выносит однообразия, семейная жизнь – это скучно. Чтобы оставаться в творческом тонусе, он должен постоянно стремиться к чему-то новому, свежему. Вечный поиск совершенства – вот его стихия. Смена впечатлений бодрит. Стоячая вода тухнет.

Допустим, он женится, а потом встретит кого-то лучше, и что тогда? Прекрасных женщин много, а он один. Последний и единственный русский бард, поэт, красавец. Если он соединится с какой-нибудь дамой, другие дамы лишатся надежды и будут чувствовать себя обделенными. Разве это справедливо? Каждая должна иметь свой шанс.

Вазелин никогда не стеснялся говорить о себе возвышенно. Называл себя «солнцем русской поэзии». И никто не возражал. Все только улыбались. Это воспринималось как шутовство, самоирония. Ведь надо быть совсем уж идиотом, чтобы так говорить о самом себе. Разве кому-то могло прийти в голову, что Вазелин идиот? Даже заклятые враги считали его умным, оригинальным, интересным человеком.

Его любили приглашать на ток-шоу. Присутствие Вазелина гарантировало если не скандал, то провокацию. Это нужно для рейтинга.

Он никогда не отказывался. Он выработал для ток-шоу специальную улыбку кота, обожравшегося сметаной, и голос его становился совсем низким, медленно тягучим, с хрипотцой, и разыгрывал он всегда одно и то же: этакий утомленный половой гигант, Клеопатра мужского пола и Кама-сутра в одном флаконе.

На самом деле, кроме толстой хлопотуньи Наташи, никто носки ему не стирал и шнурки не гладил. Вообще, если и любили его люди, то лишь издалека, когда он пел на сцене или торчал в телевизоре. Стоило немного приблизиться к нему, и обдавало холодом, глобальным пофигизмом. Ему ни до кого, кроме самого себя, не было дела.

Гламурные барышни легко, из любопытства, прыгали к нему в койку и быстро ускользали разочарованные, в поисках новых приключений. Он был не ахти какой мужчина. В постели грубый, тупой, однообразный. В быту ленивый, неопрятный. Редко мыл голову, забывал чистить уши и менять носки. При всем том опасался, что найдется какая-нибудь бойкая хитрая особа, которая его на себе женит.

Откуда взялся в нем этот страх, он сам не знал. Едва познакомившись с барышней, оценив ее экстерьер, престижность появления с ней на разных тусовках, он почему-то сразу начинал видеть в ней потенциального врага. Вдруг как-нибудь исхитрится и окольцует его? Страх добавлял льда и скуки в каждую новую связь.

– Дурак, – говорил ему продюсер, – женитьбы и разводы – это тоже реклама. Сколько там у тебя романов, никого не беспокоит. Чтобы беспокоило, нужно трахать только звезд: спортсменок, телеведущих, балерин. Да еще дарить своим подстилкам «Мерседесы», квартиры, шубы, бриллианты. Тогда твоей любовью люди заинтересуются, станут обсуждать, писать. А так – хоть всех клубных девок поимей. Кому дело до голой низкой физиологии? Интересно про высокое, про бабки. Чем больше бабок, тем интересней. Официальный брак – это имущественная сделка, а потому хороший информационный повод.

Так рассуждал продюсер Бориска и был прав. Но следовать его правоте Вазелин не мог. Закрутить роман с какой-нибудь звездой спорта или балета у него не получалось. Он даже не пробовал, справедливо опасаясь получить унизительный отказ. Он не умел ухаживать, а сами звезды на шею ему не вешались. Он не имел средств на серьезные дорогие подарки вроде квартир и машин, и, вероятно, если бы даже посчастливилось ему стать очень богатым человеком, он все равно ничего никому не дарил бы, ибо самым ценным подарком считал себя самого, гения и красавца. А если уж совсем честно, то Вазелин был по природе своей жаден. В детстве, в пионерлагере, толстый мрачный мальчик Валик поедал сладости под одеялом и ни с кем никогда не делился, хотя не раз бывал бит за это жестокими сверстниками.

Однако необходимость информационного повода для очередной пиар-кампании назрела очень давно, и медлить с этим не стоило. Слава Вазелина возникла и держалась исключительно благодаря умной, правильной рекламе. Вазелин был брендом, то есть плодом профессиональной работы продюсеров, имиджмейкеров, проплаченных журналистов. Разумеется, это никоим образом не умаляло его собственных творческих заслуг. Он писал стихи и музыку, пел свои песни, имел голос богатого диапазона, яркую мужественную внешность. Но сколько таких, пишущих, голосистых, фактурных, готовых на все, толпилось у главного подъезда «Останкино», рекламировало себя в паутине, лезло во все дыры, вставало на уши, дышало в затылок?