Вечная ночь

– Николай Николаевич, что с вами? – Голос секретарши донесся издалека, он видел, как она бежит к нему, а вслед за ней – незнакомый мужчина, худощавый, седой, но с молодым лицом.

* * *

Вазелину принесли завтрак. Он жадно накинулся на еду. Ел противно, неопрятно. Корреспондент заказал себе еще чашку кофе, поменял кассету в диктофоне и спросил:

– Ваз, а как вы относитесь к своим врагам?

– В каком смысле?

– Ну вы отвечаете ударом на удар? Мстите? Или вам наплевать?

– Хороший вопрос. По-разному отношусь. Иногда наплевать, но если кто-то очень сильно достает, я могу и ответить.

– Каким образом?

– Могу по роже заехать, – Вазелин ухмыльнулся, – могу что-нибудь сказать публично, в интервью. Слушай, а тебя кто-то конкретно интересует? Небось этот отстой Качалов?

– Угадали. Именно ваши отношения с Качаловым, а вернее с его дочерью Женей, меня больше всего интересуют.

– Молодец! Я все думал, когда же ваш брат, желтенький, этим займется? Это же эксклюзив. Ромео и Джульетта. Два мира, два враждующих лагеря. Попса и высокое искусство. Он, то есть я, гений, который творит для вечности. Она – юная красавица, дочь бандита, который ненавидит гения потому, что сам бездарен.

– Качалов – бандит? – осторожно уточнил Антон.

– Нет, ну так ты, конечно, не пиши, он меня по судам затаскает, придумай сам, как его назвать. Отстой, имитатор, – Вазелин тихо захихикал, – между прочим, отличная идея. Имитатор. Резиновый такой, на батарейке, прыгает и дергается.

– Значит, вы Ромео, а Женя, как я понимаю, Джульетта? – спросил Антон.

– Да. Именно так. Мы любим друг друга и хотим пожениться. Круто, да? Пипл схавает и добавки попросит. Кстати, слушай, надо нас вместе снять. Я ей звякну, она вечером приедет, получится вообще прикольно. Мы с ней и поцеловаться можем в кадре. Как тебе идея?

У входа между тем происходила какая-то перебранка. Голоса звучали все громче.

– Да вон там, за тем столиком, меня ждут! – кричал женский голос.

– Кто ждет? Имя назовите. Нас не предупреждали, – отвечал мужской голос.

– Дайте пройти, я сказала! Я вам покажу, кто ждет! – Наташа, всклокоченная, ненакрашенная, кое-как одетая, влетела в зал.

Вазелин никогда не брал Наташу с собой в это кафе. Сюда он приходил исключительно с модельными красотками, Наташу здесь не знали. Сейчас она выглядела настолько скверно, что охранник сомневался, пускать ли ее. Вазелин поперхнулся омлетом, закашлялся, Антон принялся хлопать его по спине.

– Не трогай его, гад! Не смей к нему прикасаться! – Наташа бросилась на Антона, схватила за руку.

– Успокойтесь, сядьте, никто его не трогает, – сказал Антон и повернулся к охраннику и метрдотелю, которые стояли рядом и готовы были прийти на помощь, вывести скандальную бабу вон из приличного заведения. – Все нормально, она с нами.

Вазелин справился наконец с приступом кашля, хлебнул воды.

– Ну, чего ты приперлась? – тихо спросил он. – Тебе же сказано было: сиди дома. Хоть бы умылась, причесалась, дура.

– Ваз, он никакой не корреспондент, – сказала Наташа, – я недаром тебя предупреждала, чтобы ты попросил у него удостоверение. – Она повернулась к Антону: – Кто ты такой? Что тебе надо? Давай, показывай свою ксиву.

Антон тяжело вздохнул, достал из кармана удостоверение и положил на стол перед Наташей.

– Так, очень интересно, – сказал Вазелин и уставился на Антона.

Наташа схватила малиновую корочку, открыла.

– Управление внутренних дел… старший лейтенант… – Она посмотрела на Антона, облизнула пересохшие губы и прошептала: – Господи, этого только не хватало. Что случилось?

* * *

– Николай Николаевич, что с вами? Сердце, да? Может, вызвать врача? – Секретарша Настя искренне испугалась за своего шефа, но ее любопытный глаз все косился на фотографии, раскиданные по полу.

– Нет, – сказал Зацепа, – не надо врача. Я в порядке.

Он почти сразу перестал кричать, когда они вошли. Он сидел на полу у дивана, лицо его было бледным, мокрым от слез и таким старым, что Соловьев едва узнал его, как будто на фотографии в Интернете, датированной этим годом, был не Зацепа, а его брат, лет на десять моложе.

– Настя, от головы что-нибудь и еще успокоительное, – попросил Зацепа, едва ворочая языком.

– Да, я поняла, Николай Николаевич, я сейчас.

Пока она ходила, Соловьев успел собрать снимки, помог Зацепе подняться, усадил на диван.

– Николай Николаевич, вы уверены, что вам не нужен врач?

– Уверен.

– Вы можете сейчас говорить?

– Да. Я попробую. Очень болит голова.

Соловьев сел в кресло, напротив Зацепы, кивнул на конверт, спросил:

– Откуда это у вас?

– Мне их прислали, подбросили в машину.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Вы знаете ее?

– Кого?

– Девочку на фотографиях.

Зацепа мучительно сморщился, медленно, тяжело покачал головой.

– Нет.

– Уверены?

Он не ответил. Вернулась секретарша, дала таблетки, воду. Когда он пил, зубы его отчетливо стучали о край стакана.

– Николай Николаевич, точно все в порядке? – спросила Настя.

– В порядке. Иди.

Она замешкалась, с сомнением глядя то него, то на Соловьева.

– Настя, иди, – повторил Зацепа.

– Значит, вы уверены, что не знаете эту девочку? – спросил Соловьев, когда дверь за Настей закрылась, и протянул Зацепе первый снимок, крупный план.

– Впервые вижу, – прошептал Зацепа и отвернулся.

Соловьев отложил фотографию, встал, прошелся по красивому просторному кабинету. Зацепа продолжал сидеть на диване, сложив руки на коленях и глядя в одну точку. Из глаз текли слезы, но он не замечал их.

– Пятна у нее на шее – следы удушения, – сказал Соловьев, – она сама села в машину к убийце. Она знала его и не боялась. Они поехали за город. В двадцати километрах от МКАД, в глухом безлюдном месте, где только лес, и никаких поселков, кафе, магазинов, постов ДПС, он остановился. Вряд ли он тащил ее насильно. Был поздний вечер, но все равно трасса достаточно оживленная, и кто-то мог случайно увидеть. Он всегда тщательно продумывает каждый свой шаг, не оставляет ни следов, ни свидетелей. В лес она пошла с ним добровольно. Он взял с собой сумку или портфель, и это ее не насторожило. Она знала, что нельзя ничего оставлять в машине. По лесу они прошли совсем немного, ровно столько, чтобы их не было видно и слышно с трассы. Но все-таки настал момент, когда она что-то поняла, почувствовала и попыталась убежать. Возможно, она даже успела крикнуть. Думаю, это произошло, когда он надел очки ночного видения и натянул хирургические перчатки. Она побежала, он кинул в нее камнем, с близкого расстояния, и попал по затылку. Удар, судя по гематоме, получился сильный, болезненный. Она упала. Он бросился на нее и стал душить. Вряд ли она могла сопротивляться. Маленькая, худенькая. Рост сто пятьдесят пять сантиметров. Вес сорок два килограмма.

– Зачем? – прошептал Зацепа. – Зачем вы все это мне рассказываете? По какому праву?

Соловьев достал из кармана пачку бумажных платков, протянул ему.

– У вас все лицо в слезах, Николай Николаевич.

– Спасибо. – Зацепа машинально взял платок, вытер лицо, высморкался. – Я не понимаю, что вам от меня нужно? Я уже сказал, я не знаю эту девочку.

– Почему же вы плачете?

– Вид мертвого ребенка произвел на меня очень сильное впечатление.

Ему было трудно говорить. Голос сел, он шептал чуть слышно, и Дима придвинул свое кресло совсем близко.