Вечное

Голос звучал-зудел в голове, заглушая далекую и близкую флейту. Видь вытянул шею и заглянул туда, откуда шел странный звук. Из-за бортика выглянули удивительные темные глаза с радужными искрами, маленькое худое тело ребенка мерцало, пальцы-прутики гладили по сбившейся шерстке мертвого котенка.

– Кошка пришла погреть, маленький свет, я не так. Не хотел. Так не хотел. Чтобы весь. Не помню. Кто идет, пугаю – не ходи…

– Я не пойду. Я только пришел.

– Зачем?

– Чтобы стало иначе.

Внимание. Фаза три. Есть разделение. Рассекаю. Закрыва…

– Три, четыре, – прошептал Видь.

Щелкнул маятник метронома. Сжатая пружиной тишина ударила, подтолкнув, и замерший над скрипкой смычок коснулся струн.

30

КАЙНЕН (Десять)

О чем можно успеть подумать между двумя ударами сердца? Обо всем.

Система в работе. Я чувствую, как сжимается спираль веера из осколков моей сути. С каждым новым витком все сильнее.

Мерцающие плоскости, бесконечно повторяющие сами себя сами в себе.

Сколько? Сколы, осколки…

Я считаю.

Кайнен.

– Иди… – пропел илфирин, натянув волосок между пальцами.

– Сам иди, – сказали позади меня два родных голоса и добавили, куда именно. Поверх моих рук, на которых сполохами плясало пламя легли другие.

Вот в плаще из мрака и тени моя бархатная тьма со страшным ликом, что отражается во мне даже там, где не может быть отражений. Вот лучистый свет, что пророс в меня теплом своего сердца и останется там всегда, что бы ни случилось. Вот мои темные теплышки: Дара Элена, на плече которой сейчас лежит сотканная из золотого сияния рука женщины из другого мира, – две золотые звезды в коконе мрака; и Рикорд Лайм, забавно серьезный со встрепанными черными, похожими на перья волосами, за которым рядом, но не касаясь, мужчина, такой же серьезный, даже хмурый, – два ведьмака, два защитника, для которых беречь превыше всего. И вечная ненависть, потому что своей мне всегда не хватало. И вечная смерть, потому своей у меня и так в избытке.

Я – зеркало между ними и каждый во мне отражается. Зеркало из осколков, которые делают меня целой. Целой вселенной, расцвеченной мириадами золотых нитей, на которых дрожат, сверкая, как бусины, бессчетные миры.

– Другое время, другой облик, все тот же яростный огонь. Золотая звезда. Тьма. Тень. Свет. Какой затейливый… тандем. Тем приятнее будет снова убить тебя, пламенная тварь.

Илфирин улыбнулся, посмотрел мне в глаза и, приказав: “Гори”, метнул в меня мой же клинок.

И пока он стремительно медленно летел в меня, я вспомнила, что против вечной жизни может выстоять только вечная смерть, что душу нельзя поймать в клетку, корни всегда уходят глубже, чем кажется, а моя воля – превыше всего. Я черномаг. Я все могу. У меня тоже есть три дара, пламя запределья и мое все.

А еще – рука судьбы с алмазными когтями, которая как динамический якорь, который вписывается в систему, потому что должен с ней взаимодействовать, а не только удерживать. Но все равно извне, в другой плоскости.

Внимание. Фаза три. Есть разделение. Рассекаю. Закрыва…

Мертвое железо вошло между бровей, смычок коснулся струн, колокол в белой башне из камня и боли качнулся, тишина пролилась в мир.

Вспыхнуло.

Но перед тем, как осыпаться пеплом на серую дорогу междумирья, я отпустила пружину-веер.

И все стало иначе.

Все стало.

* * *

Видь дрожал. Пальцы болели. Те, что держали смычок так и держали, потому что не могли разжаться, а те, что прижимали струны, были изрезаны до кости. Тянуло, затягивалось и сочилось. Алое с золотом и серебром, живое, собиралось каплями-сферами, катилось по черному лакированному дереву, истаивало светом, темной дымкой, жемчужными полупрозрачными лентами и сыпалось с края продолговатыми зернами кислых ягод, что растут на колючих ветках во дворике медцентра.

Внутри корпуса пряталось эхо.

– Вы были правы, учитель, – прошептал Видь скрипке, все еще прижимаясь к ней подбородком. – С нужными струнами вышло, как надо.

– Это моя, – прозвенело звездноглазое дитя выбираясь из-за бортика фонтана, сделало несколько неуверенных шагов навстречу, одной рукой держа свою мертвую кошку, а другой держась за бортик, будто боялось отпустить, как мамкину юбку. – Моя, – вновь прозвенел и сбился на шелест. – Чтобы спать. Не так. Было не так. Обратно. В обратную сторону. Но когда звучало правильно, я спал.

– Колыбельная? – все еще дрожа спросил Видь и присел на бортик, бережно уложив скрипку на колени.

– Колыбельная, – серьезно кивнул ребенок и перестал мерцать, прижатый рукой котенок завозился. – Тепло, – улыбнулся мальчик. – Щекотно. Как тебя зовут?

– Видь. Вид-Арен.

– Странное имя, будто тебя двое.

– А тебя как зовут?

Ребенок потупился и пожал плечами:

– Забыл. Меня давно никто не звал. Было похоже, на музыку, которой не слышно, но скоро.

– Виен’да’риен, – пропел Видь, вплетаясь в звучание детского голоса. – Так я слышу.

– Мне нравится, – тихо-тихо произнес ребенок. – Теперь можно?

– Что можно?

– Уйти. Там больше не страшно, – тонкая рука вытянулась в сторону проступающего сквозь клубящийся, жемчужный туман луга и вымощенной светлым деревом дорожки.

– Иди, если хочешь, если не страшно. А там что?

– Теперь только старая дверь, которую не открыть. Заперто на все ключи. Вот, – мальчик порылся в кармане потрепанных штанов, и на алую ткань мантии рядом со скрипкой упал шарик, будто свернутый из тумана. – Такое зерно. Посадишь – будет дом. Там прямо. Только сам потом ему пой, чтобы рос. А я возьму мою флейту. Тянет. Идешь?

– Я потом, – сказал Видь и понял, что действительно – потом. И посадит, и споет, у него теперь два голоса.

Мальчишка пожал плечами, махнул рукой и вприпрыжку поскакал в туман. Маленькая кошка, бежала рядом, смешно топорщила хвост морковкой, норовила запутаться в детских ногах.

Больше не дрожало. Скрипка легла обратно в футляр. На горизонте стало светлее. Туман растаял, а шарик из тумана – нет. Видь… Вид-Арен, покачал в пальцах хаулитовую бусину и положил к скрипке. На потом.

* * *

Видь в инквизиторских шмотках, не-живое дитя… И музыка. Внутри до сих пор… будто против перьев гладят.

Такой странный сон. Сон наяву. Быстросон.

За грудиной ныло, между бровей будто кол всадили, горло драло и нестерпимо хотелось проверить целостность позвонков в шее. Как же это все-таки мерзко.

– Что мерзко, – глухо спросили рядом.

– Умирать, – сипло отозвалась я, медленно соображая, что лежу ничком на земле.

– Помнишь что-нибудь?

– Не… Не помню, только... все серое. Холодно. И свет. Свет, чтобы ж…