Вечность мига: роман двухсот авторов

Однако признаться в этом он не мог — сколько бы ни смотрелся в зеркало, Букин не видел себя. Так защищается старость, у которой три стража: слепота, немота и глухота. Они не допускают искренности и позволяют раскаиваться только в излишней доброте…

— Хватит, хватит, я понял! — замахал руками Букин. — Юность щетиниста, как ёрш, а старость едка, как каустик, так что обеими можно чистить туалет!

Он развернулся и зашагал прочь.

— Старость кусает, как августовская муха, — неслось ему вслед, — чтобы освежить свою кровь, она пьёт чужую!

Букин втянул шею, пригибаясь, точно от пуль, свистевших у виска.

Гаврила Гаврилюк. «Приключения Букина» (1982)

ПОВОДЫРЬ

Он не терпит вмешательства. Он сам по себе. Зато меня водит на коротком поводке. Я ем, сплю, завожу детей, но не знаю, зачем? А он молчит. Когда я думаю, мне приходят его мысли, когда говорю — его слова. Я следую его правде, осознавая, что повторение чужой истины есть ложь.

Когда я бунтую, он быстро меня усмиряет. Раз во сне я увидел его на кресте и пронзил копьём. И тут же вскрикнул от боли. Это он живёт, а я — существую! Я раб, он — царь, мы вместе старимся, и однажды он утащит меня за собой в могилу. А куда деваться от собственного организма?

Марат Сысоев. «Меня опять убили!» (1923)

«ПЕЩЕРА» ДЖОНА БРАСТА

Этот фантастический роман — аллегория. Герой, а повествование ведётся от первого лица, просыпается в гостинице незнакомого города. Он настолько забыл своё прошлое, что мысль о прежнем существовании даже не приходит ему в голову. Амнезия, от которой он не страдает, заставляет его начать жизнь с чистого листа. Ни он, ни читатель так и не узнают, откуда он пришёл и как его звали. Загадка его происхождения остаётся неразгаданной, тайна — неразрешённой. Однако, проступая в каждом абзаце, она придаёт сюжету детективный характер, а повествованию — фантасмагорический оттенок. Герой берёт, точнее, получает от горожан новое имя — старое мы так и не узнаем, — овладевает профессией, вступив в должность, мечтает о карьере. Он видит, что и другие попали в город точно так же, как и он, и это его успокаивает. Он не стремится как можно больше узнать о городе, который не покидает, и живёт одним днём — радуясь успехам, огорчаясь неудачам. Получая удовольствие от вина, сигар, женщин, он живёт, возможно, так же, как и в прежней жизни, а, возможно, и совершенно иначе. Он ходит в церковь (при других обстоятельствах, ею могли бы оказаться синагога или мечеть), верит проповедникам и считает себя вполне счастливым. Постепенно он совсем осваивается, женится, заводит детей. Но тут приходит смерть, и он вдруг с ужасом осознаёт, что прожил, как сомнамбула, двигаясь лунатиком по тонкому канату, что только сейчас, очнувшись, заметил черневшую под ним бездну. От его беспечного бесстрашия не остаётся и следа, он содрогается, представив новый город и новую гостиницу, в которой, возможно, окажется.

Мы все — герои брастовской притчи, каждый из нас такой человек. Параллели настолько прозрачны, что, на наш взгляд, портят роман, снижая его пафос.

Критики слышат у Браста, долгие годы жившего в Индии, отголоски восточной философии, учения о карме и метемпсихозе. Но истоки его замысла представляются нам в другом.

Известное место у Платона уподобляет мир сумрачной пещере, в которую едва пробивается свет. Мир — только слепок, отражение небесных архетипов, о которых мы лишь смутно догадываемся. Наше сознание — это припоминание, вспышки откровения, озаряющие на мгновенье другое пространство, из которого мы пришли. Но человек, по Брасту, не делает попыток прозреть, довольствуясь слепотой. Лишённый любопытства, он приспосабливается, обделённый воображением, привыкает. Его не томит загадка, не мучает неведение. Не ища объяснения своему назначению, он, как ребёнок, цепляется за первое попавшееся.

Быть может, в этом его спасение? Дарованный свыше рецепт счастья?

Освальд Хрубиш «Рецензии на несуществующие романы» (1946)

БОГ ИЗ МАШИНЫ

— Чем могу служить? — поднялся он из-за стола.

— Мне бы стать художником… Известным…

— Считайте, что стали.

— Но я…

— Что?

— Не умею рисовать.

— Да какая разница!

Я повеселел.

— Тогда, может, писателем?

— А чеки выписывать умеете?

Я кивнул.

Теперь повеселел он.

— Ну, вы талант!

И двумя пальцами поднял со стола чистый лист бумаги.

— Завтра о нём заговорят. Как о «Чёрном квадрате». Автор нового направления! Литература без слов! Как вам?

— Подойдёт, а то я неграмотный.

— Главное, не немой! А читать можно и по лицу.

Он протянул руку:

— Готовьтесь к славе!

Будто райские врата, я закрыл дверь рекламного агентства.

Джеральд Блуз. «Герострат отдыхает!» (2006)

ДЕТИ, КУХНЯ, ЦЕРКОВЬ

В тот день всё шло наперекосяк. Маленький Ганс разбил чашку, пирог подгорел, а пастора свалила простуда. Норма была в отчаянии, её мир рушился! Прибежав на службу к мужу, она бросилась ему на шею, но, сославшись на занятость, он её не выслушал. Поражённая его чёрствостью, Норма побрела в слезах, не разбирая дороги, и оказалась в районе красных фонарей. «Что плачешь, дорогуша?» — попалась ей навстречу падшая женщина. О таких Норма только в книгах читала, но с горя уткнулась ей в плечо и, рыдая, выложила всё — про подгоревший пирог, заболевшего пастыря, жестокосердие мужа. «У нашей сестры главное — красота, будешь реветь — потеряешь, — гладя её золотистые кудри, утешала женщина. — Оно тебе надо?» Норма затрясла головой. «Весь дом на тебе, — продолжала та. — Ты что, лошадь, воз тянуть? Плюнь на всё и живи в удовольствие». Норма в ужасе отшатнулась. Но вдруг ей сделалось невероятно легко, точно слова этой женщины прорвали плотину, и она поняла, как давно ей не хватает ласки. «Пойдём, дорогуша, — взяла её за руку проститутка, — посмотришь мои платья». И Норма подумала, что в общепринятой формуле женского счастья её лишали четвёртого «к» [4] .

4

Kinder, Kuche, Kirche, Kleider — Дети, Кухня, Церковь, Наряды. (нем.)

И махнув на всё, пошла на панель.

Катарина Бауэр. «Истоки феминизма» (1954)

СЮЖЕТ

Проснувшись, А. выходит из дому. И тут замечает, что его преследует Б. Безликий негодяй в бежевом плаще с косым шрамом на щеке. А. догадывается, что Б. хочет его убить. Он пытается скрыться в привокзальной толпе — в спешке не обращая внимания на её неподвижность, потом в загородном доме, из двери которого торчит ключ. Напрасно! В подъезде мелькает зловещая тень, потом, в предрассветных сумерках тень превращается в силуэт, который обретает черты негодяя в бежевом плаще. А. снова спасается бегством. Но в безлюдном кафе его настигают, Б. запускает руку в карман плаща. Загораживаясь от кошмара, А. вскидывает ладони.

И тут Б. просыпается.

Вскоре он выходит на улицу. И вдруг замечает, что за ним следят. Безликий негодяй в бежевом плаще с косым шрамом. Б. понимает, что тот хочет его убить. В ужасе он отправляется на вокзал, потом — за город. И повсюду: в скудном мерцании уличных фонарей, в доме с торчащим наружу ключом, в опустевшем кафе — его настигает В.

А когда Б. вскидывает ладони, В. пробуждается.

Для В. события из сна повторяются наяву до мелочей. Роль его «убийцы» играет злонамеренный незнакомец в плаще и со шрамом. Он загоняет В. в опустевшее кафе. Вот он сунул руку в карман. Однако В., ожидая развязки, уже не боится, осознавая себя героем чужого сна.

Обрывая кошмар, просыпается А.

Педро Эрнастио Далгиш. «Сновидение» (1979)

НИКТО НЕ ЗАБЫТ

Одного модного поэта тяготила известность. Честолюбие он сравнивал с глупостью Герострата. Проникшись безудержной скромностью, он взял псевдоним, а вскоре перестал подписывать стихи. Но и этого показалось мало. Он не хотел оставить после себя ничего, чтобы носило отпечаток его личности, решив искоренить все следы своего пребывания на свете. Он выкупал, где только мог, свои книги и сжигал их. «Напрасный труд! — смеялись над ним. — За тебя всё сделает время». Но поэт упорно уничтожал всё, связанное с ним: портреты, детские вещи, бережно сохранённые нянькой, спрятанные в стол ученические работы, черновики, письма. Однажды ночью он зарыл шпагу, подаренную в армии, и тут подумал, что воспоминаний сослуживцев ему не стереть. Он на мгновенье возненавидел их, представив копилкой с краденым, от которой необходимо избавиться. У него даже мелькнула мысль убить их. А чуть позже её сменила другая: он продолжает оставлять следы, и начать надо с себя. Но, поразмыслив, пришёл к выводу, что смерть сотрёт впечатления о нём, как мел с грифельной доски.

В ту ночь он заснул беспокойным сном. И ему явился Господь. «Зачем изгонять то, что тебе не принадлежит? — сказал Он. — Ты часть мира, который сотворил Я, и ты навечно замурован в нём. Знай же, что воспоминания наследуются, как цвет глаз, и, чтобы вытравить память о себе, придётся истребить всё человечество. — Здесь Господь криво усмехнулся, превратившись в дьявола: — Предоставь это мне, а сам тихо жди, пока мимо пронесут гроб с твоим телом!»

аббат Лоренцони. «Фантасмагории» (около 1795)