Вечный человек

— Наше освобождение идет с востока! — скажет поляк или чех и, приложив ладонь к уху, долго прислушивается, не долетит ли гул артиллерийской канонады. Иные даже клялись, что уже слышат грохот орудий.

— Пусть накажет меня бог, если вру! — убеждали они друзей.

— Теперь, пожалуй, и дядя Сэм и Джон Буль пошевелятся, — говорили третьи. — Не то Советская Армия без них возьмет Берлин.

— Ну, дядя Сэм не проворонит. Придет минута, он тут как тут.

— Выходит, недолго нам маяться?

— Подожди, не торопись.

— Чего там — не торопись? Заметил, какими становятся охранники? Куда девалась прежняя чванливость. Это, брат, явный признак…

Действительно, некоторые эсэсовцы из охраны лагеря начали заискивать перед русскими военнопленными, особенно перед лагерными старостами и штубендинстами. На что уж Дубина, и тот как-то забрел в восьмой блок, потрепал по впалым бледным щекам русского мальчика и просипел:

— Гут, малиш, гут!

А с Сабиром произошел еще более невероятный случай.

Узники, работавшие на кухне, дали ему ведро картошки, чтобы роздал больным и ослабевшим. Как обычно, Сабир присыпал картошку сверху песком и направился в свой барак. Навстречу ему — офицер-эсэсовец. Сдернув с головы шапку и твердо печатая шаг, Сабир хотел пройти мимо, но офицер остановил:

— Чего несешь?

«Песок» — хотел было ответить Сабир, но, взглянув на ведро, гак и замер с открытым ртом: весь песок просыпался вниз, а картофелины лежали неприкрытые.

Сабир ожидал всего: оплеухи, выстрела, карцера. Но эсэсовец взял из рук Сабира шапку, накрыл ею ведро, приказал:

— Иди!

Но такие случаи были наперечет. Почти все эсэсовцы с каждым днем зверели все больше. И все чаще шли разговоры о массовой расправе с лагерниками. Люди очень плохо спали по ночам.

Прежде к «третьему окну» вызывали только особо «провинившихся» и при каждом вызове называли не больше одного номера. Теперь выкрикивали сразу по два, по три человека. Уменьшился и без того скудный рацион. Люди десятками, сотнями погибали от истощения. Двор крематория был забит трупами. Печь «работала» с перебоями из-за нехватки кокса. Трупы начали отвозить в карьеры и сбрасывать в глубокие ямы. А в Бухенвальд эшелон за эшелоном прибывали новые узники. Их везли из концлагерей, расположенных в Румынии, Венгрии, Австрии. Привезли последних обитателей Освенцима и подземного лагеря близ Кордгаузена. На них было жутко смотреть, но еще ужаснее — слушать их рассказы. Все железные дороги Германии, говорили они, забиты эшелонами полумертвых лагерников. Их бомбят и расстреливают американские штурмовики, косят из автоматов эсэсовцы, беспощадно губит голод.

— Все ужасы на нас свалились! — еле слышно шепчут люди-скелеты.

В бараках Малого лагеря от тесноты не то, что прилечь; даже ступить было негде. Пробовали ставить брезентовые палатки. Но даже после этого многим приходилось спать под открытым небом. Вспыхнули эпидемии сыпного тифа и дизентерии.

Сердце разрывалось при взгляде на несчастных узников, все достояние которых заключалось в тряпье, еле прикрывавшем тело, да в бирке, подвешенной на веревке к шее. «Интернациональный центр» делал все, что мог для облегчения участи этих несчастных. Вновь прибывших нужно было вымыть в бане, как-то одеть, разместить по баракам.

Эти неожиданно свалившиеся хлопоты создавали дополнительные трудности в работе подпольной организации, мешали завершить подготовку к восстанию. И все же подготовку нельзя было приостанавливать ни на один день. «Русский военно-политический центр» заканчивал формирование резервной бригады Малого лагеря и специальных сангрупп.

Затем решено было провести инспекционную проверку «Деревянной» и «Каменной» бригад для определения их боевой готовности.

В воскресенье Назимов отдал приказ по своей бригаде: «В восемнадцать ноль-ноль всем командирам батальонов, рот, взводов и отделений в полной боевой готовности выйти на улицу».

Без пятнадцати шесть в сорок второй блок явился командующий армией Иван Иванович Смердов. Он был тщательно побрит, подтянут. Назимов тоже выглядел торжественно.

Вполголоса он отдал рапорт:

— Бригада к смотру готова. Разрешите начать инспекционную проверку?

— Начнем! — приказал Смердов.

Они вышли из барака и не спеша направились по дорожке, посыпанной песком. Мог ли кто из гитлеровцев предположить, что эти два человека с худыми, изможденными, как у тысяч других узников, лицами являются старшими командирами, производят смотр своим войскам! Они ничем не отличались от остальных лагерников, находившихся в этот час вне барака. Да и войска их не были выстроены на площади, как принято во время смотра. Непосвященный человек даже не мог бы видеть это войско.

Сегодня воскресенье, люди вернулись с работы несколько раньше. День погожий, теплый. Пользуясь свободной минутой, узники высыпали из бараков. Одни чинили одежду и башмаки, другие просто разговаривали в кругу друзей, третьи подметали территорию вокруг бараков, посыпали песком дорожки. Каждый чем-то был занят.

Назимов и Смердов медленно проходили среди тысяч этих людей. Никто, конечно, не торопился им навстречу с рапортом. Но вот комбат Задонов, который, покуривая, стоял впереди небольшой группы узников, вдруг вытянулся, принял стойку «смирно» и еле заметным движением головы показал на своих командиров рот и стоявших чуть поодаль командиров взводов и отделений.

Назимов ответил таким же незаметным кивком я вместе со Смердовым прошел дальше. Вид у обоих довольный. Все хорошо! Все точно, в назначенный час явились на свои места, хотя никто, кроме командиров батальонов, не знал, зачем всему среднему и младшему комсоставу было приказано выйти на улицу, и уж конечно никто из них даже сейчас не догадывается, что именно в эту минуту производится смотр их боевой готовности.

На своих местах находились также и командиры подразделений батальонов Харитонова и Чернова. Эти два комбата, как и Задонов, таким же молчаливым кивком головы отрапортовали комбригу о готовности своих подразделений к выполнению боевого приказа о восстании. Никакая неожиданность не нарушила смотр. Все было выполнено четко и точно. В каждой мелочи чувствовалась дисциплина.

По окончании проверки, уже в сорок втором бараке Смердов удовлетворенно сказал Назимову:

— У меня нет претензий. Уверен, что «Деревянная» бригада не подведет в бою.

Концерт

И охрана лагеря и более высокое фашистское начальство знало, какую непримиримую ненависть питают к ним узники Бухенвальда. Гитлеровцы не сомневались в том, что лагерники отнюдь не настроены к тому, чтобы безропотно умереть, когда будет отдан приказ о массовом их уничтожении. Надо было как-то запугать пленников фашизма, подавить в них волю к сопротивлению. В один из дней в Бухенвальд поступил личный приказ оберпалача Гиммлера о повешении на самых видных местах в лагере пятнадцати узников, якобы членов подпольной организации. Что это была за организация, какие она цели ставила — об этом ничего не было сказано в приказе.

И вот пятнадцать патриотов, пятнадцать сынов различных народов, еще вчера всеми помыслами стремившиеся к свободе, засыпавшие в последнюю ночь со счастливыми улыбками в предвидении скорого свидания с близкими, — должны были умереть. Утром их схватили и, ничего не объяснив, бросили в карцер. А на закате солнца все пятнадцать были подведены к передвижным виселицам. Да, их казнили на закате солнца, — должно быть, палачи считали, что так будет эффектнее, сильнее подействует на психику всех заключенных.