Вечный человек

— Вздор все это! Нас пошлют на полевые работы…

— На расчистку дорог…

И — как гром — новый слух: командование лагеря приняло решение: тайными тропами переправить узников в горы Тюрингии и там всех уничтожить. В лагере не должно остаться никаких следов бойни.

Эта весть быстро распространилась по всему лагерю. И пуще прежнего заволновались, зашумели узники. Никто не знал, что надо делать.

«Интернациональный центр» до сих пор не принял определенного решения. А ведь «Русский центр» долго ждал этого решения. Больше ждать нельзя. Симагин созвал командиров бригад. — Обстановка такова, — коротко докладывал он. — Советская Армия в Германии вышла к Одеру, в Чехословакии она под Братиславой, в Австрии идут бои на подступах к Вене. Союзники заняли Фульду. Сейчас они возле Айзенаха-Готы, в двадцати — тридцати километрах от Бухенвальда. В районе лагеря дела обстоят следующим образом: охрана лагеря приведена в полную боевую готовность. Солдатам розданы ручные гранаты и фауст-патроны. В пулеметы заложены ленты. Поступили сведения, что в районе Веймара, то есть под боком у нас, сейчас сконцентрировано вдвое, втрое больше войска, чем ранее. Что будем делать?

— Немедленно начинать восстание! — решительно высказался Назимов. — Пока на складах сохранено оружие и боеприпасы. Пока не угас пыл бойцов. Иначе будет поздно.

Это предложение поддержали Бибиков, Бикланов и Шведов. Командующий повстанческой армией Смердов тоже присоединился к ним.

«Русский военно-политический центр» вынес решение о немедленном начале восстания. Решение это было сейчас же сообщено «Интернациональному центру».

А через какой-нибудь час разведчики донесли, что из складов лагерных частей СС вывезено все оружие и боеприпасы. Это в корне изменяло положение. В этих условиях нельзя немедленно поднимать восстание. Расчеты на снабжение оружием из эсэсовских складов отпадали. С имеющимся оружием и боеприпасами можно было только начать штурм лагеря. А что дальше?.. Складывался и другой ход событий. Союзники могут появиться перед Бухенвальдом с часу на час. Гитлеровцы знают об этом. И среди самой охраны лагеря, и среди войск, дислоцированных в районе Веймара, началось какое-то передвижение. Это должно определенным образом отразиться на настроении лагерных эсэсовцев. Надо всеми силами оттягивать намеченную эвакуацию.

Эвакуационные колонны заключенных должны были формироваться лагерным старостой. Он находился в тесной связи с «Интернациональным центром». Старосте были даны указания по возможности саботировать приказы коменданта. Для обмана лагерного начальства было использовано старое, не раз помогавшее средство: врачи определили, что в лагере началась эпидемия брюшного тифа. А среди заключенных был провозглашен лозунг: «Эвакуация — это смерть для узников Бухенвальда! Всеми силами сопротивляйтесь эвакуации!»

Утром третьего апреля обитатели сорок второго блока, как всегда, собрались в столовой на завтрак. Все возбуждены, встревожены. Ночью многие не ложились спать. Все ждали чего-то ужасного.

— Сегодня кормежки не будет, — невозмутимо сообщил Отто. — Администрация прекратила выдачу литания.

Сама по себе новость никого не поразила. Лагерники предвидели это, и каждый из последних крох заготовил себе кое-какой «аварийный запас». Новость была зловеща тем, что заставляла думать: не является ли отмена питания предвестником поголовного истребления узников Бухенвальда? Неужели гитлеровцы начали приводить в исполнение свой дьявольский план?

Из членов «Русского центра» ближе всего к Назимову жил Николай Толстый. Баки направился к нему.

— Вчерашнее наше решение остается в силе, — сообщил Толстый. — Надо всеми мерами срывать эвакуацию. — Помолчав, он добавил тихо — Предупредите всех, кого сумеете: нужно остерегаться всякого рода провокаций. Держите людей в полной готовности.

— Мои люди давно готовы, — хмуро отвечал Баки. — Не допустил ли «Интернациональный центр» ошибки, отменив начало восстания? Гитлеровцы ночью подтянули к лагерю артиллерию. Вдруг начнут палить по баракам?

Толстый нервно передернул плечами.

— Мы — военные люди. Не наше дело обсуждать приказы. Мы должны выполнять их.

На обратном пути Назимов предупредил командиров батальонов своей бригады:

— Держите подразделения на своих местах в полной боевой готовности, чтобы в любую минуту можно было взяться за оружие.

А вечером по лагерному радио был объявлен приказ Кампе:

— Все евреи, независимо от того, где они находятся — в бараках или в больнице, — завтра утром к 8.00 должны собраться у главных ворот лагеря для эвакуации.

Приказ был повторен неоднократно. В еврейских бараках поднялись крики ужаса. Одни взывали к богу, другие в отчаянии рыдали и метались. Многих, казалось, покинул рассудок.

«Интернациональный центр» немедленно принял решение: не выпускать евреев ни на площадь, ни к воротам. Десятки агитаторов рассеялись по лагерю, разъясняли людям смысл этого решения.

Не покидайте бараков. Вас могут уничтожить. Эвакуация — это лишь предлог.

Евреев спешно прятали в подпольях и полуразрушенных сараях, в подвалах и на чердаках. Русские лагерники из сорок четвертого блока за короткое время изготовили множество красных треугольников с буквой «Р» и роздали их евреям.

— Скорее меняйте свои знаки!

И евреи начали срывать со своей одежды желтые шестиконечные звезды. Теперь эсэсовцам не так-то легко было установить: кто из заключенных русский, кто еврей. Пришлось бы каждого проверять по карточкам, хранящимся в канцелярии. Но в спешке это уже невозможно было сделать.

Утром ни один еврей-заключенный не явился ни на площадь, ни к воротам.

Лагерное радио через каждые два часа повторяло приказ. Площадь по-прежнему была пуста.

Именно с этого момента лагерь вышел из подчинения эсэсовцам. По существу, это и явилось началом восстания, правда еще скрытого.

Все же гитлеровцам с трудом удалось «эвакуировать» из лагеря до двухсот евреев. Это — из пяти тысяч.

С наступлением темноты основные силы эсэсовцев покинули лагерь, возможно для того, чтобы заткнуть одну из многочисленных брешей на фронте, который приблизился вплотную к Бухенвальду: в лагерь доносился непрерывный грохот артиллерии, гул танковых моторов.

В бараках никто не спал. К Назимову то и дело прибывали разведчики с донесениями, связные из других бригад. Сам он, повязав на рукав матерчатую полоску, время от времени обходил лагерь. И каждый раз взгляд его останавливался на главной сторожевой вышке, где теперь вместо двух торчали дула четырех пулеметов. Усилены посты и на остальных вышках.

И вот в полдень из микрофона раздался охрипший голос коменданта:

— Лагерный староста, сейчас же начать построение всех заключенных в эшелоны для эвакуации! Немедленно! Иначе будете расстреляны на месте!

Лагерный староста — немецкий коммунист — внешне делал все: строил колонны, кричал на старост блоков, ругался с заключенными, которые ежеминутно разбегались по своим баракам. Но вот завывала сирена воздушной тревоги, и староста сам кричал: «Разойдись!» Потом снова будто старался собрать лагерников в колонны, суетился, убеждал до объявления очередной тревоги; отбоя иногда приходилось ожидать несколько часов.

Наступила ночь, и комендант прекратил свои попытки организовать отправку эшелонов.