Шрифт:
1
Вячеслав Иванович встал, как всегда, в пять утра. Зимой противно так рано вставать, он ругался про себя, но вставал: привык и просыпался как от будильника, хотя будильник нарочно не покупал, надеясь когда-нибудь вволю проспать, — должен же организм взять свое! Встал — и все пошло обычным порядком. Разбудил Эрика, своего пса, приводящего в изумление экспертов-кинологов: размерами, всеми линиями тела, длиной шерсти Эрик — типичный водолаз, но масти не черной, как категорически положено водолазу, а ярко-рыжей, более яркой даже, чем ирландские сеттеры (за что и прозван Эриком: в честь викинга Эрика Рыжего, открывшего, говорят, Америку, хотя и ненадолго). Эрик потягивался, скулил, зевал: красноречиво давал понять, что вставать в такую рань — страшная глупость! Всех нормальных хозяев будят их собаки, ну а у Вячеслава Ивановича с Эриком с самого начала сложилось наоборот.
Перешагнув через Эрика, Вячеслав Иванович прежде всего устремился к окну: узнать погоду. Наружный термометр показывал семь градусов мороза, и снега за ночь не нападало — дорожка наискосок к воротам чернела незапорошенная, — самая отличная погода!
—
Он сказал термомент,имея застарелую привычку к словотворчеству: брал начало одного слова и окончание другого, относящегося к первому, так что получался гибрид с двойной смысловой нагрузкой; в данном случае термоментвмещал в себя целый оборот: температура на текущий момент.
Ворча на Эрика, Вячеслав Иванович взбадривал себя: он совершенно точно знал, что, если не побежит, весь день будет чувствовать себя словно бы полубольным, да и когда разбегается, наступит состояние легкое, почти восторженное, — и все же, выбегая зимой в темень и мороз, приходилось каждый раз пересиливать себя.
В такую рань везде пусто: и на Садовой, и в Михайловском саду, но все равно, одевшись, Вячеслав Иванович осмотрел себя в зеркале. Тренировочный костюм у него очень красивый: ярко-красный с двойными белыми лампасами; и свитер, выглядывающий из ворота костюма, красный; и кроссовки красные с белыми полосами; и шерстяная шапочка красная с белым — все это на его подтянутой худой фигуре выглядело так, что хоть снимай для обложки спортивного журнала. Воплощенная мечта голодного детдомовского детства! И рядом Эрик — грудь мощная, как у льва, шерсть лоснится! Многие собачники, гуляющие в саду, утверждали наполовину всерьез, что собаку Вячеслав Иванович выбрал, как свитер и кроссовки: в тон костюму. Вячеслав Иванович сердился и доказывал, что Эрик у него появился раньше, так что если что в тон, то костюм к собаке. Нет, вообще-то у него с юмором в порядке, но он не любил глотать оскорбления, поданные под шутку, — шуткорбления,как он называл.
И вот они выбежали. Хотя было еще безопасно — ни машин, ни трамваев, — все равно до самого сада Вячеслав Иванович не отстегивал поводка, и Эрик бежал слева у ноги, как на дрессировочной площадке, — медалей Эрика лишали педанты-кинологи, но уж жетоны он имел все, какие возможно: и КОД, и ЗКС, и буксировка лыжника, и ездовая служба, а для человека не совсем сведущего что медаль, что жетон — звенят и блестят одинаково.
В Михайловском саду горели фонари, ярко освещая пустынные дорожки, покрытые тонким ночным инеем, на котором никто еще не оставил следов, — как всегда, Вячеславу Ивановичу с Эриком предстояло обновить целину. Спущенный наконец с поводка, Эрик понесся вперед скачками: никак он не может уразуметь, что стайеру не пристали такие рывки, что нужно экономно и равномерно разложить силы по дистанции. Ну а Вячеслав Иванович пошел на первый круг в своем привычном темпе. Потому что впереди двадцать один. Двадцать один круг — в начале пути всегда и подумать страшно! Каждый круг — тысяча сто метров, так что вместе с короткими концами от дома до сада и обратно получалось двадцать пять километров. Эрик, естественно, полной дистанции не бежал; северная ездовая лайка, может быть, и способна на такое, да и то сомнительно: наверное, они пробегают двадцать пять километров не за два часа, как Вячеслав Иванович, а за четыре-пять; ну а для городской собаки такие расстояния абсолютно непосильны — да и вообще ни одно животное не выдержит того, что человек. Поэтому Эрик пробегает полностью круга три, а потом начинает сачковать: свернет с дорожки, поиграет с садовой дворняжкой Альмой, дождется хозяина, пробежит с ним метров двести из солидарности и снова отстанет. Но и такие пробеги держат Эрика в хорошей форме, что городским собакам удается редко, а уж водолазам в особенности: эти по природе склонны к ожирению и годам к пяти разъедаются обычно килограммов до ста.
Ну а самому Вячеславу Ивановичу двадцать пять километров— дистанция умеренная. В саду немного угнетает монотонность: круг за кругом, круг за кругом, а если бы по прямой — средняя пробежка. Потому что состоял Вячеслав Иванович в клубе сверхмарафонцев, не раз бегал и в Москву, и в Таллин. Втянулся он постепенно, когда начинал, не верил, что сможет достичь таких высот, — но достиг и хотел на высотах удержаться. Их не так уж много — таких, кто за десять дней могут добежать до Москвы; и потому, когда стоят люди на обочинах, когда окружают после каждого этапа, расспрашивают, не верят, пусть и смеются редкие дураки, — тогда чувствуешь, что сумел сделать такое, что обычному человеку недоступно. Не в смысле физических возможностей— в принципе достичь может каждый здоровый человек, а в смысле воли. Многим ли хватит воли вот так вставать каждый день и бежать четвертак в любую погоду? О пробегах всегда писали газеты, Вячеслав Иванович вырезал заметки со своей фамилией — это тоже приятно: начинают больше уважать и знакомые, и на работе. Но главное — самосознание: сумел, превозмог, достиг! Вот только невозможно достигнуть один раз — и навсегда, нужно бежать каждый день, снова и снова убеждаясь в легкости ног, выносливости сердца, крепости воли…
Чтобы бежалось легче, чтобы преодолеть скуку повторяющихся кругов, нужно было о чем-нибудь думать. Особенно приятно думалось на бегу о том, чем он когда-то был, — и тем самым усиливалась гордость за теперешние достижения!
…Славику было примерно лет пять, когда началась война. Первую зиму он пережил в блокаде. Очевидно, все его родные умерли, поэтому в апреле он попал в детприемник и по последнему льду вывезен на Большую землю. Полного имени своего он сказать не сумел, но упорно называл себя Славиком, отчего и записан был Вячеславом; само собой явилось и отчество — Иванович: самое простое, не требующее фантазии и в то же время в своей простоте поднимающееся до символа; ну а поскольку подобран он был где-то на Суворовском проспекте, то и фамилия ему была дана: Суворов — к тому же
очень созвучная времени фамилия. Пережитый голод — нет, больше: пережитая непрерывная устремленность к еде, составлявшая самую суть существования, определила профессию. Его хотели было, как и всех мальчишек из их детского дома, записать после седьмого класса в ремесленное училище, где готовили каменщиков и вообще строителей, но он сам разыскал, где учат на повара, сам подал заявление.Какое сразу началось счастье! Под пальцами, как живые, картошка, крупы, мясо. Первый урок с мясом! Фарш налип на пальцы, и Слава их облизал. (До сих пор любит сырой фарш и не понимает, зачем котлеты портят тем, что жарят?!) У Григория Никитича, их мастера, любимая была присказка: «Повар с голоду не помрет!» И сколько раз Слава ни выслушивал эту не новую мудрость, каждый раз являлось чувство прочности, устроенности в жизни…
После шести часов в саду стали появляться самые ранние собачники. Вячеслав Иванович здоровался с ними на бегу, а Эрик со своими менее роскошными собратьями (потому что даже сенбернар Люцерн выглядел рядом с ним мужиковатым) — более обстоятельно. С большинством гуляющих здесь собак он дружил, но был у него и вечный враг — доберман Грот. Грот лаял на Эрика гулко, как из бочки, а Эрик отвечал ему благородным, почти что львиным рыком. Смешно, но и Вячеслав Иванович с хозяйкой Грота вели себя почти как их собаки. Хозяйка Грота говорила вслед Вячеславу Ивановичу ласковым голосом: «Худой, как скелет, смотреть страшно, а все носится». Вячеславу Ивановичу очень хотелось гордо не обращать на нее внимания, игнорировать (в детдоме такой стиль поведения назывался «ломать лорда» и котировался высоко), но он не выдерживал и множество раз отвечал краткими банальностями— длиннее на бегу некогда — вроде: «Бедный муж! Лучше со змеей жить!» — пока однажды прямо тут же на дистанции не совершил одно из лучших своих словотворчеств: «Стерлядь!» — выкрикнул он, и это вполне приличное слово на самом деле объединило два часто прилагаемых к женщинам определения — как всегда, начало одного и окончание другого, — но попробуй придерись!
Зато встречались люди и собаки, в особенности Вячеславу Ивановичу приятные. И прежде всего похожий на веселого черта Дикси, ризеншнауцер, и его хозяин Дмитрий Игоревич, доктор каких-то наук. Знакомство началось с того, что Вячеслав Иванович сам догадался, что Дикси принадлежит к столь экзотической породе; Вячеслав Иванович по этому случаю даже приостановился на бегу — что с ним случалось за все время раза два-три, не больше, — и спросил: «У вас ризеншнауцер?»— и, получив подтверждение, гордый побежал дальше. Уже много позже обнаружилась докторская степень хозяина. Вообще Вячеслав Иванович очень уважал знания и, не имея систематического образования, накопил массу всевозможных фактов, которыми при удобном случае спешил блеснуть, — вот и с ризеншнауцером получилось удачно. Или, например, он знал, что король Франции Людовик Пятнадцатый, хотя королевствовал непосредственно после Четырнадцатого, — не сын его и даже не внук, а правнук, — многим ли это известно, хотя бы и тем, кто с самым высшим образованием?..
Ну вот и десять с половиной кругов! Формально — половина дистанции, а по ощущению — две трети. Вторая половина почему-то пробегается всегда гораздо легче, такое ощущение, что первая половина — в гору, а вторая— с горы. Белье пропиталось потом, намокло, и пробивающийся сквозь свитер и тренировочный костюм ветер приятно холодит. Навстречу стали попадаться бегуны (они почему-то появляются позже собачников) — тоже всё лица знакомые. На всех стадионах принято бегать против часовой стрелки, такого же направления придерживаются и бегуны в Михайловском саду — все, кроме Вячеслава Ивановича. Он почему-то с первого своего забега держится часовой стрелки и потому бежит навстречу всем остальным, так что, встречаясь с некоторыми уже много лет почти каждый день (с абсолютной регулярностью, кроме Вячеслава Ивановича, не бегает никто), кроме «Здравствуйте!» или «С добрым утром!» — что часто звучит как сдобнымутром, — сказать ничего не успевает: ведь встречные скорости суммируются, и встречи с бегунами вдвое короче, чем с собачниками; даже не знает, как большинство из бегунов зовут.
А бежалось сегодня хорошо, легко! Ноги не вязли в рыхлом снегу и не скользили по льду — то и то довольно часто случается зимой. Прохладный воздух словно бы омывал легкие, доставляя радостные ощущения свежести, молодости, здоровья. Наступил момент, когда нагрузка уже достаточно велика, но еще не чрезмерна, когда каждая мышца работает с охотой, — момент, который физиологи (Вячеслав Иванович для усовершенствования в своей профессии интересовался и физиологией, брал толстенную книгу у своего друга Альгиса — массажиста и тоже сверхмарафонца) удачно называли мышечной радостью. Бежалось легко, и Вячеслав Иванович с удовольствием смотрел по сторонам: ведь пробегал он мимо освещенного прожекторами садового фасада Русского музея, мимо стоящего в лесах и потому видящегося чуть размытым силуэтом Спаса-на-крови, мимо павильона Росси и завершал круг напротив Михайловского замка — сплошные шедевры! И он имеет счастье каждый день здесь бегать! А ведь в сорок четвертом году, когда возвращали из эвакуации детские дома, его сначала не хотели включать в список. Потому что был приказ: возвращать только тех, у кого живы в Ленинграде хоть какие-нибудь родственники. Все годы там, на Кубани, они помнили, что они — ленинградцы, носили это звание, как орден, — и вдруг не возвращаться?! На всю жизнь спасибо Борису Федоровичу Семенову, который тогда ведал всеми ленинградскими детдомами на Кубани: почему-то он полюбил Славу Суворова (первый взрослый, к которому и Слава испытал то не требующее никаких объяснений чувство, которое более счастливые дети обращают на родителей) — и включил в список. Где бы сейчас бегал Вячеслав Иванович, если бы не Семенов?..
Ну вот наконец и последний круг! Хотя во время пробегов в ту же Москву каждый этап гораздо длиннее, всё-таки устал. Ещё сказывается, что там бегут группой, можно разговаривать — а за разговором время идет совсем иначе, и редко когда говорится так откровенно, как на бегу, — недаром на работе нет такого близкого друга, как Альгис. А тут один, да бесконечные круги. Хорошо хоть по прекрасному саду, да и каждый круг все же больше километра, — а по дорожке стадиона пробегать столько абсолютно невозможно!