Вечный сдвиг. Повести и рассказы

– Давай с кофеином, или без, какая разница!

– Живу на валюту, – жаловался Клячкин, доставая специальной ложечкой кофе из иностранной банки. – Приходится, старик, идти на все. – Клячкин завязил кулак в длинную сосулькообразную бороду. – Мне вот книги нужно продать. Не тебе, конечно, ты гол как сокол, знаю.

– Поесть дай чего-нибудь, – взмолился Федот, – у меня от голода мозги слиплись.

– Ветчину из Голландии будешь? Только без хлеба. Я его не покупаю, мало ли чего туда насуют, тут у нас одному наркотики под подушку подложили.

– Про книги можно с Клотильдой поговорить, – сказал Федот, бессовестным образом съев полбанки ветчины, правда без хлеба.

– Нет, с этой старой подпольщицей я связываться не намерен. Кстати, это ведь она Мишу подставила.

Федот молча достал из кармана пачку «Родопи».

– Бери «Кент», не воняет. Федот с радостью согласился. Ему нравился запах американских сигарет.

– У тебя какие-то неприятности, старик, по лицу вижу.

– Да не то чтоб неприятности… Не нравится мне, как ты говоришь о Клотильде. Пусть и справедливо…

– Старик, ты у нас заступник всех страдающих. Тебе и соседа жаль! А он, между прочим, наводняет провинцию Лениными, укрепляет советскую власть на окраинах и с этого живет. Клотильда работала на Кагановича и размахивала маузером.

– Не нам их судить. Жизнь любого человека загадочна и непознаваема. Он живет в разных мирах. Вроде стало свободней, можно дать интервью корам и не сесть, можно уехать, можно, в конце концов, нести крамолу, – но так ли уж велика победа? – Пуская дым колечками, Федот пустился в философствованье. – И что все это значит, если душа так же ноет на свободе, как и за решеткой?

– Валить отсюда надо, – заключил Клячкин, – а мы цепляемся за прутья этой твоей решетки и думаем – вот она, свобода! Ты ведь ее и не нюхал, но откуда-то взял, что от нее душа ноет. Свобода – она не от, не для, свобода – это, старик, абсолют!

– Так уезжают же от! А если свобода – абсолют, так сиди на месте и не рыпайся, – сказал Федот и затушил сигарету.

29. По дороге к роддому.

– Что-то меня прихватывает. – Аня встала из-за машинки.

– Пора «Скорую» вызвать, – сказал Федот.

– Что вы, какая «Скорая»! – улыбнулась Аня, и лицо ее исказила боль. – Дойдем помаленьку.

Федот помог Ане одеться и, бережно взяв ее под руку, повел в роддом.

Шли они медленно, с передыхами. «Внук будет или внучка, – волновался Федот. – Ничего, Маша здоровая, быстро родит».

– Моя свиноферма, – указала Аня на хрюкающий дом. – Образцово-показательная. На ней памятник установят.

– Здесь будет триптих, Маркс, Энгельс, Ленин, – взволнованно объяснял Иван Филиппович.

Увидев Федота под ручку с беременной, Иван хитренько сощурился.

– Даешь, батенька! – покосился он на Аню. – Тихий, тихий, а дело свое знаешь. Девицу, кстати, я почти доконал, увидишь – пальчики оближешь!

– Кто это? – удивилась Аня. – Так похож на Ленина, который у нас на площади стоит.

– Это мой сосед по мастерской, все его принимают за Ильича, хотя он Филиппович.

– А может, не надо троих ваять, одним обойдемся, – уговаривали Ивана мужики. – Трое в копеечку влетят.

– Это триптих, рельеф, пойдет по той же цене, что и Ленин на площади. Товарищи, уважать надо не только нашего вождя, но и его учителей, основоположников марксизма.

– Пойдемте, – попросила Аня Федота, – уж больно разбирает!

В приемном покое Федоту велели ждать. Он сидел на табуретке и вздрагивал от каждого крика, доносившегося из-за неплотно закрытой двери. Федот заглянул в щелку, и увидел нагую Аню на весах, вернее, ее огромный живот с синими прожилками, который скоро исчезнет, и появится ребеночек…

Дверь толкнули изнутри, и Федот отпрянул.

– Вещи возьмите, – медсестра отдала Федоту полную сетку. – Принесете к выписке.

– Федот Федотович, – раздался голос Ани, – я там ключ и адрес в карманчик кофты вложила. Придет Пекин, вы ему сообщите.

30. У свинофермы толпился народ.

– Товаищи, – звучал голос вождя, – за высокие заслуги в пьоизводительности тьуда на фасаде будет установлен баельеф с изобьожением вождей пьялетайского движения. – Иван простер руку в небо. – Великая заслуга всего коллектива свинофеймы заключается, товаищи, в пейвую очеедь в единстве и сплоченности. Да здъявствует стъяна Советов! Да здъявствует миёовой пьелитариат!

– Ура! – вяло откликнулся народ и разбрелся по домам.

– Дело у меня к тебе, – сказал Федот и снял Ивана с постамента. Тот был холоден, как восковая кукла. – Купи часы, хоть за двадцадку!

Иван внимательно осмотрел часы.

– Экспортный вариант. Сыну подарю, в честь принятия в комсомол. Вот тебе, сосед, два червонца на бабу. Темный ты, однако, человек, Федот, умалчиваешь о главном, – заключил Иван Филиппович и натянул кепку на глаза.

31. Товары повседневного спроса.

– Чепчиков и распашонок, – заказал Федот продавщице.

– У нас не бывает. Это «Товары повседневного спроса», а вам нужно в «Детский мир».

– Так это же далеко, – возмутился Федот.

– Берите дефицит – бельгийское платье за сто, австрийские сапоги за сто двадцать.

Федот покачал головой.

– Чулки берите, 80 копеек, уцененные, со швом. Долго носятся, – заверила она его и, не дожидаясь ответа, протянула ему шуршащий пакет.

Перекусив в какой-то забегаловке, Федот заспешил домой. Дверь квартиры была заперта. Федот позвонил. Открыла ему Машенька.

– Славный ты мой, – поцеловала она Федота в губы, – свел Нюрку?

– Свел, – ответил Федот с гордостью, – и подарок тебе купил.

– Чудак, – улыбнулась Маша, и из потрескавшихся губ засочилась кровь, – куда ж я в них по такой грязи! Мне скорей пусть сердце вырвут из груди, но пока я буду дышать, я тебя никогда не оставлю, Боже меня сохрани! Милостыню пойду просить и этими крошками с тобой делиться, – шептала Маша, жарко целуя Федота. – Здесь хоть питание очень хорошее, да становится поперек горла каждый кусочек.