Веди свой плуг по костям мертвецов

– Что это будет за спектакль? – шепотом спросила я у девочки из третьего «А», которая носила красивое имя Ягoда.

– О том, как святой Губерт встретил в лесу оленя, – ответила она. – Я играю зайца.

Я улыбнулась ей. Но вообще-то логика была мне непонятна: Губерт, пока еще не святой, – негодяй и повеса. Обожает охоту. Убивает. Однажды на охоте он видит на голове Оленя, которого собирался застрелить, крест со Спасителем. Падает на колени и прозревает. Осознает, как страшно грешил. И с тех пор больше не убивает, становится святым.

Почему такого человека сделали покровителем охотников? В подобных вещах поражает полное отсутствие логики. Если бы сторонники Губерта хотели ему подражать, им бы следовало перестать убивать. А если охотники выбрали его своим покровителем, то получается, что он покровительствует тому, что являлось его грехом и от чего он освободился. То есть они делают его покровителем греха. Я уже было открыла рот и хотела поделиться своими сомнениями с Ягодой, но решила, что здесь не место и не время для дискуссии, тем более что священник пел очень громко. Поэтому я только мысленно выдвинула Гипотезу, что в данном случае желаемое выдается за действительное.

Костел был заполнен не столько школьниками, которых сюда согнали, сколько совершенно незнакомыми мужчинами, занявшими передние ряды. У меня аж в глазах зарябило от их зеленых костюмов. По обе стороны алтаря тоже стояли какие-то мужчины, они держали цветные хоругви. И ксендз Шелест имел сегодня торжественный вид, а его серое лицо с обвисшими щеками казалось очень набожным. У меня никак не получалось погрузиться в свое любимое состояние и, как обычно, предаться размышлениям. Я была обеспокоена и взволнована, чувствовала, как меня постепенно охватывает то самое ощущение, как внутри все начинает вибрировать.

Кто-то легонько коснулся моего плеча, я оглянулась. Это был Гжесь, мальчик из четвертого класса, с красивыми умными глазами. Он учился у меня в прошлом году.

– Нашлись ваши собаки? – шепотом спросил он.

Я сразу вспомнила, как прошлой осенью мы с его классом расклеивали объявления на заборах и остановках.

– Нет, Гжесь, к сожалению, нет.

Гжесь заморгал.

– Мне очень жаль, пани Душейко.

– Спасибо.

Голос ксендза Шелеста рассек холодную тишину, лишь слегка разбавленную шуршанием и покашливанием; все вздрогнули и в следующее мгновение с грохотом, прокатившимся под сводами, пали на колени.

– Агнец Божий… – загремело над головами, и я услышала странный звук – доносившиеся со всех сторон глухие удары, это люди, молясь Агнцу, били себя в грудь.

Затем все двинулись к алтарю, начали – сложив руки и потупив взгляд, кающиеся грешники – выбираться в центральный проход, возникла толкотня, но сегодня люди располагали бoльшим, чем обычно, запасом доброй воли, а потому, не поднимая глаз и с выражением глубочайшей серьезности на лицах, уступали друг другу дорогу.

Я не могла об этом не думать: чтo у них в животах. Чтo они ели сегодня и вчера, переварили ли уже ветчину, проскользнули ли через их желудки Куры, Кролики и Телята.

Зеленая армия, сидевшая в первых рядах, также встала и направилась к алтарю. Ксендз Шелест продвигался вдоль барьера в сопровождении министрантов и потчевал их очередным мясом, на сей раз символически, но все же мясом, плотью живого Существа.

Я подумала, что, если действительно существует какой-то Всеблагой Господь, он должен сейчас явиться в своем подлинном обличье в виде Агнца, Коровы или Оленя и прогреметь, прореветь, а если у него нет возможности прибыть сюда лично, то он должен прислать своих викариев, огненных архангелов, чтобы те раз и навсегда положили конец этому чудовищному ханжеству. Но, разумеется, ничего подобного не произошло. Он никогда не вмешивается.

Шарканье быстро затихало, наконец сгрудившиеся у алтаря прихожане разошлись по своим местам. Ксендз Шелест начал молча, торжественно омывать чашу. Я подумала, что ему пригодилась бы маленькая посудомойка, на одну посудину; нажал на кнопку и все – больше времени останется для проповеди. Ксендз взошел на амвон, поправил кружевные рукава – у меня перед глазами снова всплыла сцена годичной давности в моей гостиной – и сказал:

– Я рад, что в этот прекрасный день мы можем освятить нашу капеллу. Я радуюсь этому тем более, что, будучи капелланом охотников, могу принять участие в столь значимом событии.

Наступила тишина, словно гости после пира хотели на мгновение спокойно предаться перевариванию пищи. Ксендз оглядел присутствующих и продолжил:

– Как вы знаете, дорогие братья и сестры, я много лет опекаю наших победоносных охотников. Будучи их капелланом, освящаю помещения, организую встречи, совершаю таинства и провожаю умерших в «страну вечной охоты»; забочусь также о делах, связанных с охотничьей этикой, и стараюсь прививать ловчим духовные ценности.

Я беспокойно заерзала. Ксендз сказал:

– В нашем костеле прекрасная капелла святого Губерта занимает один неф. В алтаре уже стоит статуя святого, а вскоре капеллу украсят два витража. На первом будет изображен олень с сияющим крестом, которого, согласно легенде, святой Губерт встретил во время охоты. На втором витраже мы увидим самого святого.

Головы верующих повернулись туда, куда указывал ксендз Шелест.

– Идея, – добавил ксендз, – принадлежит нашим победоносным охотникам.

Теперь все взгляды обратились к первым рядам. Мой также. Недоброжелательный. Ксендз Шелест кашлянул, было заметно, что он готовится произнести очень серьезную речь.

– Охотники, дорогие мои братья и сестры, – это посланники и сподвижники Господа Бога нашего в деле творения, защиты животных и сотрудничества. Природе, в которой живет человек, следует помогать, дабы она развивалась. Охотники, отстреливая животных, проводят правильную охотничью политику. Они построили, – Шелест заглянул в свои заметки, – сорок одну кормушку для косуль, четыре желоба для оленей, двадцать пять кормовых площадок для фазанов и сто пятьдесят соляных лизунцов для копытных…

– А потом возле этих кормушек стреляют по Животным, – громко сказала я, и сидевшие рядом люди укоризненно повернулись в мою сторону. – Это все равно что пригласить кого-то на обед и убить, – добавила я еще.

Дети смотрели на меня широко открытыми глазами, испуганно. Это был тот самый класс, в котором я преподавала. Третий «Б».

Ксендз Шелест, увлеченный собственной речью, был слишком далеко, чтобы меня услышать. Стоя на амвоне, он спрятал ладони в широкие кружевные рукава стихаря и возвел глаза к сводам костела, где продолжали облупливаться давным-давно нарисованные звезды.

– …только в этом охотничьем сезоне они запасли на зиму пятнадцать тонн комбикорма… – перечислял ксендз. – В течение многих лет наше охотничье общество покупает и выпускает на волю фазанов, а затем организует валютную охоту, укрепляющую бюджет организации. Мы лелеем охотничьи традиции и обычаи, вербуем и посвящаем новых членов и принимаем присягу, – продолжал он, и в его голосе звучала гордость. – Два важнейших дня охоты, в день святого Губерта, как сегодня, и в канун Рождества, мы проводим согласно традиции, уважая принципы ловчих. Но прежде всего мы стремимся познавать красоту природы, лелеять обычаи и традиции, – вдохновенно ораторствовал ксендз. – Много еще остается браконьеров, которые не считаются с законами природы, жестоко убивают животных, нарушают законы ловчих. Вы законы уважаете. В настоящее время понятие охоты, к счастью, изменилось. Нас больше не воспринимают как людей, которые хотят перестрелять все, что движется. Мы – те, кто заботится о красоте природы; о порядке и гармонии. В последние годы наши дорогие охотники выстроили собственный охотничий домик, где часто встречаются, дискутируют о проблемах культуры, этики, дисциплины и безопасности на охоте, а также обсуждают другие интересующие их темы…