Ведьма и парашютист

– Ну, свиней забивать он просто любил, возможно из врожденного садизма.
– бросила она Ури огрызок правды, чтобы ослабить его подозрительность.
– А насчет остального... Тебе ведь Клус цитировал его речи, чего же тебе неясно?

Он - типичный психопат-мятежник, который ни с кем и нигде не может долго ужиться.

– Что значит, ни с кем?
– мышцы на спине Ури слегка расслабились и голосовые связки, наверно, тоже, потому что из голоса его стали потихоньку исчезать металлические нотки.
– С женой и детьми, что ли?

– С женой и детьми тоже. Но главное, с университетским начальством.
– с облегчением подтвердила Инге, чувствуя, что на этот раз ей, кажется, удастся мирно уладить этот скользкое дело.

– Ты хочешь сказать, что его выставили из университета? Из какого

"Ну, быстрей, быстрей соображай!" - скомандовала она себе, вкладывая все свое искусство в кончики пальцев. И ответила небрежно, как об обыденном:

– Из многих. Из одних выставили, из других сам ушел.

– А жена тоже его выставила или он сам ушел?

– На этот счет у него были разные версии. Иногда он говорил, что сам ушел, а иногда, что ему настойчиво предложили убираться.

– И какой из них ты верила?

Это был уже совсем человеческий разговор, и в таком разговоре у нее на руках были все карты.

– А мне было все равно. Главное, что он убежал ко мне!

– Ты так его любила?

"Как пишут на коробках с бокалами?" - пронеслось у нее в голове - "Что-то вроде, осторожно, стекло!". И она протанцевала слово за словом, словно на пуантах по столу среди хрупких бокалов:

– Сначала - очень любила. Зато тем сильней его разлюбила. Потом.

– Когда это - потом?

– Ну, когда он поселился здесь и я стала жить с ним рядом. До того мы ведь встречались только урывками. Так что каждая встреча была праздником. А тут у нас пошла обыденная жизнь, а в обыденной жизни ему не было места.

– Ты у него училась, что ли?

– Да нет, я ведь училась в Гейдельберге. А он никогда там не преподавал.

– Откуда мне знать, где ты училась и где он преподавал?
– рассердился Ури.
– Ты ведь только вчера об этом проговорилась.

– Если тебе интересно, я все расскажу тебе подробно, - тихо ответила на этот справедливый упрек Инге, вся - воплощенная кротость.

– Прямо так-таки все расскажешь? Например, какую роль сыграл Карл в твоей знаменитой ссоре с профессоршами из Верхнего Нойбаха?

От этого вопроса Инге просто опешила.

– При чем тут моя ссора с профессоршами?

– Но такой человек, как твой Карл, уж наверняка не должен был пропустить этих милашек!

– Ты что, думаешь, я не поделила Карла с этими лесбиянками?
– засмеялась Инге с облегчением.
– Ты ошибся, они даже не были знакомы. А жаль, они бы слушали его речи с восторгом.

– Чего ж ты их не познакомила?

Инге принялась машинально разминать вилкой душистую яблочную массу:

– Карл последнее время стал страшный нелюдим, - сказала она после долгой паузы.
– Он ведь со всем миром рассорился и всех, кого мог, отверг: жену, детей, студентов, университетскую братию, всех, кроме меня. А уж наших сытых радикалов он и вовсе знать не хотел.

– Почему, ведь он с ними даже не был знаком?

– Он презирал их за их сытое благополучие. Ты же вчера видел их виллы?

– Да, впечатляющие домики! Не бедные.

– А он считал, что они из идеологических соображений должны бы были жить в бедности.

– А действительно, из каких соображений эти профессора свили свое прелестное гнездо в вашем медвежьем углу?

Слава Богу, - подумала Инге, с удовольствием возвращаясь к оладьям, - кажется, он отвлекся от Карла и направил свой интерес в другом направлении. Тут она могла позволить себе полную откровенность:

– Недавно тут неподалеку построили большой университет. В промышленном городке, километрах в двадцати пяти отсюда. Городишко сам по себе неплохой, но скучный, серый, лишенный красот, а кроме того сегодня модно жить на природе. Вот тамошние профессора и выбрали наш Нойбах - именно за то, что это медвежий угол. Сперва один купил участок, потом еще два, а потом все гуртом повалили...

В дверях без стука возникла фигура Клауса. Он не входя топтался на пороге, и тонкие губы его жевали воздух в неловкой попытке выразить что-то непривычное, но важное. Инге глянула на часы - его время пить кофе еще не наступило.

– В чем дело, Клаус? Что-то случилось?

– Эти ...профессорши....
– выкрикнул он, наконец, - из Верхнего Нойбаха!

Слова его прозвучали столь естественным продолжением их разговора, что Инге на мгновение показалось, будто Клаус тоже решил принять в этом разговоре участие. Она терпеливо дождалась, пока Клаус немного успокоится, после чего спросила:

– Так что ты хотел сказать о профессоршах?

Клаус глубоко вдохнул воздух и сказал запинаясь:

– Приехали. Там, у ворот. Там, на красной машине.

Инге резко оттолкнула тарелку:

– Что ты мелешь? Кто приехал?

Клаус испуганно пятясь тыкал пальцем в сторону ворот:

– Они, обе. Там, у ворот. На красной машине.

Инге вышла на крыльцо и глянула туда, куда указывал палец Клауса:

– О, Боже!

– Что, действительно они?

– Они. На красной машине. Что им тут понадобилось?

– Они что, никогда у тебя не бывали?

– Тысячу лет назад, до ссоры.
– От ворот донесся пронзительный звон колокольчика.
– Что же делать? Притвориться, что мы не слышим?

Колокольчик трезвонил с неотступной равномерностью и Инге стало ясно, что никакое притворство не поможет.

– Иди, открой им, Клаус, - обреченно сказала она.
– И пригласи в дом.

КЛАУС

Потому что мамка говорит неправду, вот! Я так ей и сказал и нечего сразу драться. Я бы тоже мог ей вмазать, если бы захотел, я сильней ее. Я бы мог схватить ее за руки, - нет, это не выйдет, она будет пинать меня ногами, - я лучше скручу ей руки сзади за спиной одной рукой, как Ури меня учил, когда показывал приемы, но она может начать лягаться, так что надо стоять от нее сбоку, и тогда ей будет трудно меня лягнуть. Она, конечно, станет вырываться, но я сильней и могу сделать ей больно, чтоб она знала, как врать. Чтоб она знала! Чтоб знала! Чтоб знала!

Ну вот, из-за нее я сломал руль на своем велосипеде! Теперь придется катить его в гору до самого замка, там мы с Ури его починим. Ури может что угодно починить, фрау Инге говорит, что у него золотые руки. Но я много раз об него ударялся, когда он учил меня приемам, и точно знаю, что они совсем не золотые, обыкновенные руки, как у всех. И мамка все врет, когда говорит, что он не такой как все люди, а исчадье зла: мы когда ходили с ним в карьер за камнями, он подошел к дереву пописать, а я пошел за ним посмотреть, и ничего там, куда он писал, не случилось. А мамка говорила, что там все должно было почернеть и превратиться в пепел.