Ведьма княгини

Маланич мог только смотреть. Даже нелюдей лесных не мог наслать, так как все пространство вокруг кургана было освещено и нелюдям оставалось лишь толпиться во мраке да наблюдать, не смея приблизиться к жарким огням. И он видел, как после убийства Свенельдом древлянского старшины и иные витязи-русичи стали разить оружием, их тесаки, их шипастые булавы, их широкие секиры поднимались, вспыхивая на короткий миг, и опускались на столпившихся, топчущихся древлян, как на убойный скот. А те… вроде как и отнимались. Но не все, многие вяло лежали на земле и только вздрагивали, когда витязи переступали через них, пронзая оружием. Маланичу стало казаться, что в тиши подземелья он слышит звуки этой бойни: вопли, стоны, визг стали, влажные хлюпающие звуки, когда металл разрубает плоть, различал короткие предсмертные хрипы… И все вокруг было в движении, кто-то бежал, кое-кто начинал сражаться, некоторые пытались прорваться за стену щитов, словно колдовская чаща могла их спасти от ярости русичей, но именно там, у щитов, и был и расставлены киевские убийцы, они отбрасывали древлян копьями, рубили их, валили…

Маланич никогда не боялся крови, он давно забыл, что такое трепет и ужас, но сейчас ему стало страшно… и нашло бессилие от собственной беспомощности. Он был далеко — пусть он переполошит весь терем, вышлет войско… Да и где сейчас в Искоростене взять столько воинов, если он сам больше надеялся на чары и страх, какой внушает людям чародейство. Вот он, почти опустившись на колени, и смотрел, как избивают лучших мужей древлянских, старейшин, кои могли привести своих людей, бояр, каждый из которых имел свою дружину, волхвов, какие и не пытались сопротивляться, кто одурманенный пойлом, кто безоружный, слабый, непривыкший к такому кровопролитию. Маланичу казалось, что он ощущает запах крови. И ему хотелось верить, что все это ему только мерещится — эти жуткие раны, эти выпученные глаза умирающих, брызги крови, которые он различал в отсветах пламени. Порой опять видел короткую схватку, видел, как клинки скользят по клинкам, а живые люди превращаются в кровавые обрубки. И еще одно заметил Маланич. Нуда, все там сейчас кричат, шум стоит, лязг, но когда в мельтешении света и тьмы мелькали лица пришельцев-убийц, он видел на них непреклонную решимость, и казалось, что каждый из них что-то выкрикивает… короткое и важное. Он понял что. Они повторяют имя Перуна, они каждым убийством приносят жертву богу войны и подателю грома небесного. И когда все это скопище тел и крови, за которым он наблюдал, вдруг озарилось вспышкой яркого пламени, Маланич понял, что не ошибся. Над древлянской чащей начиналась гроза, вызванная щедрым кровавым жертвоприношением. По тучам шел сам Перун Громовержец, он разрушит силу Чернобога, сметет насланные им колдовские наваждения, загонит назад в лесные чащи подвластную темным силам нечисть.

Изображение стало мутнеть, волхв даже не сразу понял почему. Он стоял почти на четвереньках над чаном, смотрел… Дождь. Но не тот мелкий дождик, какой посылали тяжелые сырые тучи Морены, хозяйки подземных вод и стылости, а очищающий ливень Перуна. И в этой пелене Маланич вдруг увидел Малфриду. С опавшим капюшоном, с мокрой от дождя темноволосой головой и липнущим к телу одеянием, она почти ползала между тел убитых и прикасалась к ним каким-то странным предметом. И каждое такое тело словно сдувалось, словно уходило в землю. Маланич склонился почти к самой воде, задержав дыхание, смотрел, начинал догадываться, что она делает, какие свои жертвы приносит в эту жуткую ночь.

И вдруг Малфрида резко села, замотала головой, прижав к груди этот странный предмет. Птицу мертвую, что ли, или корягу какую-то? Но вот Маланичу показалось, что ведьма перестала озираться и теперь смотрит прямо на него. Он Различил ее волнистые, прилипшие к щекам пряди, увидел ее направленный прямо в его сторону взгляд — то ли удивленный, то ли напуганный. И она замахнулась в его сторону своим орудием, а Маланичу показалось, что оно раскрылось, как пятерня, словно высохшая куриная лапка…

И тут же вода в чаше неожиданно плеснула, вскипела, брызги полетели в лицо волхву. Ледяная вода… А какой жар он ощутил, почти ожог! И, страшно закричав, Маланич схватился обеими руками за лицо, покатился по земляному полу, забился, воя и стеная от нестерпимого жара.

Его нашли в беспамятстве уже под утро. Не дождавшийся приказа прислужник-волхв все же осмелился спуститься в переходы под скалой, когда уже совсем рассвело, когда сменилась стража и князь Мал стал выспрашивать, куда это его верный волхв схоронился. Да и было нечто странное, что бы следовало обговорить с Маланичем. Гроза. Половина жителей Искоростеня высыпала этой ночью на улицы, разбуженная в ночи громовыми раскатами с небес. Отдаленными раскатами, без ливня, но с зарницами на горизонте. А ведь древлян уже приучили к мысли, что Перун — это киевских князей покровитель, который защищает их, но который может и Чернобога потеснить. Чернобога-то древляне уже оценили, поняли, сколько бед от него, но и приход Перуна был страшен. Вот верховный волхв и должен был всем пояснить, что же случилось.

Служитель нашел бесчувственного Маланича в глубине скалы, с покрытым багряными ожогами лицом. Глаза вроде как были целы, он смог открыть их, когда его вынесли наверх и его верные Шелот и Пущ сказали над ним заветные слова. Расторопный Пущ даже отправился в чащу, искать живую и мертвую воду, чтобы подлечить Маланича. Откуда у него ожоги, не спрашивали, сами знали, что во время колдовства всякое может случиться. Но этого не знал князь Мал. Он ворвался в горницу, где тихо постанывал на ложе его верховный волхв, хотел было сразу с расспросами подступить, но тут оробел, переминался с ноги на ногу на пороге да теребил богатую гривну на груди.

Но Маланич сам поманил его пальцем. Страшно сверкнул темными глазами со вспученного красным мясом искаженного лица.

— Ты ее впустил, Мал, ее — погубительницу древлян. Теперь же скачи к месту тризны, погляди сам, что натворил.

И ни слова о прошедшей грозе. Но Мал уже не спрашивал самого беспокойство обуяло, велел спешно собираться. Своего серого коня сдержал только на подступах к лесу, где стояло сожженное по приказу волхвов изваяние Велеса. Вернее, оно уже не стояло, а лежало, будто кто-то с неведомой силой вырвал его и бросил на дорогу, перегородив ее. Так что пришлось помешкать, пока не расчистили путь. А потом, когда ехали по лесной тропе, дружинники заметили, что не так что-то в лесу, тихо непривычно, словно нежить, убоявшись прошедшей грозы, попряталась в чаще. Только птицы распевали звонко, как в старые времена. Так и сказали — в старые добрые времена, даже улыбаться начали.

Однако эти улыбки застыли, когда они оказались на скалистом берегу у реки Ужи и увидели… О таком и поведать страшно.

А увидели они высокий курган, где наверху темнело кострище от очистительного огня, а внутри упокоились останки князя Игоря, по приказу Ольги Киевской доставленные в дубовой домовине [94] . Все же остальное пространство, все окрестности и склоны высокого кургана были словно покрыты разбросанным тряпьем. Но только издали они казались тряпьем. А были это порубленные и изувеченные тела лучших древлянских мужей. И было их без малого… Страшно и сказать сколько.

94

Домовина — дубовая колода, в каких хоронили умерших, гроб.

Русских же витязей и их правительницы уже и след простыл.

Часть II

Глава 10

Над Днепром ярко сияло солнышко, тучи ушли, река блестела. После прошедшей грозы наконец-то установилась ясная теплая погода, разлив Днепра отступил, обнажив низинные берега у киевских гор, оставляя за собой мокрые остовы строений, ил и мусор там, где ранее находились затопленные улицы и площади Подола. Картина разрушений выглядела удручающей, но, тем не менее, у людей опять появилась надежда, что жизнь обустроится, что все пойдет по-прежнему, исчезнет так долго питавшее в воздухе ощущение опасности и предчувствие бед. В Киеве народ уже не так опасался древлянских чар, не гадал, что же сулит перемена власти. С тех пор как отважная княгиня Ольга сама поехала в колдовские чащи да помстилась за мужа, совершив по нему великую и кровавую тризну, все стали поговаривать, что она и с властью управится не хуже какого пришлого правителя, да и те же древляне уже трижды подумают, прежде чем Руси угрожать. И все знали, что отольется им кровавыми слезами страшное злодеяние. В стольный град на Днепре теперь стекались войска из отдаленных пределов Руси. Прибывшие из разных краев воеводы, которые сперва намеревались едва ли не ратовать за своих князей, были поражены, как здесь все стоят за княгиню Ольгу, как готовы поддержать Игорева наследника, маленького Святослава. И посланцам ничего не оставалось, как предложить Ольге свои мечи, чтобы вместе с ней идти на непокорное племя. Об ином и речи быть не могло. Страшная месть Ольги древлянам, ее поездка в их заколдованные чащи многое изменила, у людей исчез страх, зато появилось воодушевление. И когда Ольга, дабы показать представителям иных князей волю Руси, созвала великое вече и сама явилась на него, ведя маленького Святослава за руку, само небо, казалось, сотрясалось, так народ выкрикивал ее на княжение, ее и Святослава, наследника Игоря сына Рюрика. Так и порешили: пусть княгиня-мать правит, покуда сын не вырастет.

Об Игоре теперь говорили только хорошее: он-де и восставшие после смерти Олега племена удержал в Руси, он и от диких находников-печенегов отбивался и ряд с ними уложил, он и с самой Византией сражался на равных и так устрашил надменных ромеев, что те подтвердили некогда заключенные Олегом договоры, причем Игорь добился расширения выгод и свобод русских торговых гостей. Даже некогда почти пренебрежительное прозвище Игоря «Старый», данное ему еще в юности из-за ранней седины его, теперь произносили с почтением: ибо именно старый человек понимался людьми как мудрый, как отец и судья, наделенный почти божественной властью. Так что без особых раздумий все поддерживали его семью, маленького Святослава уже называли князем-наследником, да и волхвы предрекли, что именно этот князь прославит Русь, завоюет новые земли и проявит себя как могучий воин. А против предсказаний волхвов и князья прочих земель не смели роптать. Как и вызывало невольное уважение то, что первой помощницей мстительницы-княгини стала известная волховка Малфрида.

Теперь Малфрида появлялась подле Ольги во время всех ее выходов, во время переговоров и приемов послов, и хотя сама чародейка ни во что не вмешивалась, все одно шла весть, что именно она помогает Ольге где советом, а где и чарами. Да и как иначе, если Малфрида еще при Игоре состояла, она ему удачу в походе на ромеев предрекла, нагадала да наворожила такое, что и до пролития крови не дошло, и все равно гордые ромеи склонились, поняв русское могущество. Разве это не удача? И удача, Малфридой навеянная. Причем даже поговаривали, что ежели бы Малфрида не оставила князя ради брака со Свенельдом… Но тут особо распространяться мало кто решался. Ибо Свенельд теперь был как никогда в силе, да и колдовства Малфриды побаивались. Всякое о ней говорили, но что она удачу приносит — не сомневались. Считали, что именно она помогла княгине безвредно проникнуть в заколдованные леса да совершить положенную тризну по мужу прямо перед носом погубителя Игоря, Мала Древлянского.