Ведьма княгини

Когда Маланич оторвался от молитвы, Мал почти с укором налетел на него:

— Что вы тут стонете да раскачиваетесь, если помощи от того нашим витязям нет!

— Мы сейчас слабы, — понурил голову Маланич. — Перун силен, а он покровитель русичей. Нам же надо своим богам жертву принести, да не здесь, а в священном месте. Ты знаешь где, княже. И ты знаешь, какую им надо жертву.

Мал побледнел. Но быстро нашелся:

— Можешь отдать на заклание одну из моих дочерей. В ней ведь тоже княжеская кровь.

Маланич пошевелил темными бровями. От разведенного в чаще костра на его худое лицо падали красноватые блики. Где-то в лесу закричал филин, а потом вылетел и неожиданно сел на навершие посоха Маланича, блеснул желтыми глазами и опять закричал, раскрыв крючковатый клюв.

Мал словно оглох от его пронзительного печального крика, волосы на затылке зашевелились, едва не вздыбив княжескую парчовую шапочку. Он боялся всех чудес, этот князь привычного к чародейству племени, никак не мог с ними свыкнуться. А тут еще Маланич повернулся к сычу и заклекотал, точно птица, и в голосе его не было ничего человеческого. И сыч тоже заклекотал, а потом опять крикнул так, что Мал попятился.

Но Маланич вдруг резко и сильно схватил его за руку, сжал крепко.

— Не отступай, княже, а выслушай, какую весть мудрая птица от богов принесла. А весть ее такая: мы пустим нежить на помощь нашим хоробрам, мы опять заставим родники биться живой и мертвой водой, мы вылечим изувеченных и даже поднимем мертвых, и твое воинство вновь пополнится и будет неуязвимым. Но для этого не дева неразумная нужна, а твоя кровь понадобится.

При этих словах шапочка Мала опять плотно села на голову, а сам он так взъярился, что допустил недозволенное: толкнул верховного волхва в грудь, так что тот едва не упал, и перепуганный филин сорвался с навершия посоха и с криком улетел в ночь.

— Да ты никак спятил, кудесник! — срываясь на визг, вскричал Мал. — Да за меня… Да все племя вас разорвет на мелкие кусочки.

— Я это знаю, — величаво оправляя сбившиеся на сторону амулеты, спокойно ответил Маланич. — Знаю, что один твой вид сейчас возвращает надежду и вливает силу в сердца древлян. И неужели ты мог подумать, что я готов тобой пожертвовать? Да я за тебя… Или я не древлянин?

Так Маланич никогда с князем не разговаривал. И он сказал, что требуется от Мала: нужно, чтобы тот отправился с волхвами к берегу речки Гнилопяти, где некогда они соорудили великое капище Морене и Чернобогу, там разрезал себе запястье и своей княжеской древней кровью окропил идолы темных богов. Это и будет та жертва, какой боги удовлетворятся.

Тут бы князю и вспомнить предупреждение сметливого Мокея, но он куда больше привык слушать волхвов, а не какого-то вдовьего сына, какой только в особых обстоятельствах стал воеводой. И Мал подумал о раненых в Искоростене, вспомнил их — у того на груди повязка потемнела от крови, тому ногу по голень отсекли, еще у одного оперенная стрела торчит из вытекшей глазницы. И вот он, князь этой земли, может вылечить их всех, может поднять мертвых и вернуть им жизнь и силу, он даст им источники живой и мертвой воды!.. Ибо сейчас даже у него, князя древлянского, не было этой чародейской дивной водицы, а посылать за таковой на окраины его земли, когда русичи уже вторглись в его леса, не было возможности.

— Я согласен с тобой, мудрый Маланич. Когда отправимся?

— Ночь пройдет, день настанет — и мы в путь.

Мал с готовностью кивнул.

— Я велю своим охранникам быть наготове.

Было решено, что князь с волхвами отправится в путь на лодке по реке Уже. Двинутся они на заход солнца, пока не достигнут нужного притока, а оттуда уже доберутся до капища темных богов.

Малу было не по себе от мысли, что они будут ехать по отдаленным пределам, где еще в силе нежить, куда не дошла гроза и где не пуганные Перуном духи еще ощущали свою силу. Но ведь он был с верными воинами-охранниками и в сопровождении троих сильных волхвов — самого мудрого Маланича, а также Пуща и Шелота. Однако когда они уже садились в лодку, Мала смутило, сколько людей смотрели с вышек града на его отплытие. Он-то, конечно, сообщил, что отбывает ненадолго, однако люди как будто не верили, словно и впрямь решили, что князь покидает их в самое трудное время.

Оттого Мал во время всего пути был молчаливым и угрюмым. Да и добраться до капища на речке Гнилопяти было не так-то просто. Сперва они долго плыли под парусом, затем пересели в узкую длинную лодку-долбленку и углубились под нависающими ветвями в густую чащу. Путь тут был не из легких: места заболоченные, речки в бобровых запрудах пухли в разливах, повсюду бурелом, приходилось петлять по извилистому руслу. В обступившей их чаще все время что-то ухало, постанывало, скрипело. Волхвы к этому относились спокойно, а вот у Мала и его сильных рослых кметей в лице ни кровинки не было, лишний раз и не оглянутся на окликающих из-под бурелома лесовиков, вздрагивали, когда из воды появлялась облепленная тиной башка кикиморы, смотрела вслед, пуская пузыри. И мрак тут какой-то бесконечный даже днем, мошка, гнус донимают. Когда деревья немного расступились и на возвышенности путники заметили лесное селище, то обрадовались. Дымок вон вьется, куры кудахчут. Хотели было сделать остановку, но Маланич не велел, говорил, что поторапливаться надо.

К вечеру они добрались до более-менее сухого места, где виднелась бревенчатая стена волховского скита, откуда местные ведуны оберегали округу от приставаний нежити. Они вышли встречать, когда Маланич прокричал лесной птицей, оставили долбленку подле небольшого причала и по тропе попели в скит. Как и везде, здесь стоял полумрак, но тропа была хорошо протоптана, на ней виднелись отпечатки лосиных и кабаньих копыт. А может, это следы нелюдей лесных? Точно. Мал сам увидел, как путь им перешел козлоногий оборотень с торчащей на загривке шерстью. Прошел, словно и не заметил путников, сутулый, грязный, зацокотал что-то, не поворачиваясь, будто сорока застрекотала.

Но Маланич спокойно шел впереди, опираясь на свой посох с человечьим черепом, так же спокойно шел и замыкавший вереницу волхв, словно ничего необычного или стоящего внимания не заметил. Тропинка сделала поворот, и они пошли в скит сквозь узкую тяжелую калитку в тыне из бревен. Над зелеными от мха крышами внутри тихо вился голубоватый дымок.

Местные служители гостеприимно приняли путников, накормили вареной тетеревятиной с корешками, расположили почивать в длинной, покрытой темными мхами полуземлянке. После долгого пути Мал и его стражи позасыпали сразу, князь даже сапог не снял, а кмети его так в доспехах и рухнули. То ли намаялись так, то ли подмешали им что в еду.

Глухой ночью Маланич растолкал Мала.

— Вставай, княже, в путь пора.

Мал, еще сонный, послушно поплелся за ним, зевая и кутаясь в нагретую в дымной полуземлянке накидку. Но на дворе, с холода, будто очнулся, стал соображать более четко.

— Тю, морок тебя, Маланич! Куда в ночи по чащам шастать? Вот с утречка…

Но не договорил, когда Маланич вдруг навел на князя руки и с их ладоней на Мала полился сероватый во тьме дымок, стал его обволакивать. Мал с перепугу попятился, начал было отмахиваться, но руки его вдруг истончились, стали неуклюжими, спину тоже словно вдруг стало тяжело держать прямо, и он рухнул на колени… на все четыре конечности, превратившиеся в когтистые серые лапы. Ибо князь древлянский уже не был человеком, а был он линялым в летнюю пору волком, уши его торчали остро вверх, улавливая все звуки ночи, мокрый холодный нос разом ощутил тьму запахов.

Мал-волк сперва закрутился вьюном, пока другой волк — белый и сильный, с черными густыми подпалинами на лбу не наскочил на него, повалив, придавил сильными лапами. И зарычал глухо у самой морды. И самое странное, что Мал вдруг отчетливо его понял: «Времени мало у нас. Волками сквозь чащи легко доберемся, успеем, как надо».

И все это Мал-волк уразумел сразу. Увидел и еще двоих волков, крутившихся рядом, в рыжеватом даже узнал Пуща, а молодой да вертлявый несомненно был Шелот. Другие служители стояли молча в стороне, спокойно так стояли, в руке у одного светилась плошка, и ставшему волком древлянскому князю вдруг сделалось тревожно при виде живого огня. Он ощутил почти облегчение, когда волхвы отворили калитку в тяжелом частоколе, когда меж бревен показался выход на волю, повеяло ароматом леса, с его запахами сырости, заячьего помета под забором, ощущением свободы и движения.