Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз
Шрифт:
Эльфаба кивнула на прощание и чуть ли не бегом удалилась.
— Чего это она? — удивился Бок. — Попробуй ее забудь. Сколько еще на свете людей с зеленой кожей?
— Подозреваю, — подсказала Галинда, — Эльфабе не нравится, когда ее узнают из-за цвета кожи. Я, конечно, не уверена, но, по-моему, это ее больное место.
— Но ведь она должна понимать, что именно это в ней и запомнят.
— Возможно. В любом случае вы не обознались. Я слышала, Эльфаба — правнучка герцога Троппа из Нестовой пустоши.
— Так и есть. Надо же! Никогда бы не подумал, что снова ее увижу.
— Не хотите ли еще чаю?
Галинда села на стул подходящего цвета и обратила на Бока все свое обаяние. Бок сел рядом и тряхнул головой, будто отгоняя все еще стоявшее перед глазами видение Эльфабы.
Когда Галинда вернулась в свою комнату, Эльфаба лежала в постели, накрывшись с головой и издавая поистине театральный храп. Галинда упала на кровать, досадуя на себя за чувство вины перед зеленокожей соседкой.
Всю неделю не утихали разговоры о прочитанных стихах. Профессор Дилламонд прервал свою лекцию по биологии и спросил, что студентки думают о квелях. Не видя связи между биологией и поэзией, девушки молчали, не реагировали на наводящие вопросы.
Наконец профессор не выдержал.
— Неужели никто не понимает, что квели — это последствие событий в Изумрудном городе?
Фэнни, убежденная, что она не для того тратит деньги на обучение, чтобы на нее кричали, огрызнулась в ответ:
— Мы понятия не имеем, что происходит в Изумрудном городе. И хватит с нами играть. Хотите что-то сказать — говорите. Нечего блеять попусту.
Профессор отвернулся к окну, силясь совладать с собой. Девушки затаив дыхание ждали, что будет. Потом учитель повернулся к ним и спокойным голосом объяснил, что несколько недель назад Волшебник Изумрудного города подписал Закон об ограничении подвижности Зверей. Закон не только закрывал Зверям доступ к поездам и гостиницам — под «подвижностью» понимался и профессиональный рост. Подросшим Зверям запрещалось получать образование и заниматься умственным трудом. Чтобы заработать на пропитание, они могли браться только за черную крестьянскую работу.
— Что же еще, по-вашему, имела в виду мадам Кашмери, когда закончила квель словами «Не дело Зверей разговаривать»? — желчно спросил Дилламонд.
— Конечно, тут всякий обидится, — сказала Галинда. — Всякий Зверь, я хотела сказать. Но ведь вам пока ничего не угрожает, верно?
— А как быть с моими детьми? Моими Козлятами?
— Разве у вас есть дети? Я и не знала, что вы женаты.
Козел терпеливо закрыл глаза.
— Нет, мисс Галинда, я не женат. Но я мог бы. Или еще буду. А может, у меня есть племянники и племянницы? Получается, что им уже заранее запретили здесь учиться. Много ли вообще вы видели студентов-Зверей в нашей обители знаний?
Действительно, ни одного.
— Все это, безусловно, ужасно, — сказала Галинда. — Зачем же Волшебник Изумрудного города издает такие указы?
— Вот именно, зачем?
— Нет, я серьезно спрашиваю. Я не знаю ответа.
— Я тоже. — Профессор Дилламонд вернулся на трибуну, переложил бумаги с одного места на другое, потом достал из ящика носовой платок и высморкался. — Обе мои бабушки были дойными козами на ферме. Кое-как они наскребли денег, чтобы нанять для меня
учителя. А теперь весь их труд пропал даром.— Но ведь вы еще можете преподавать, — упрямо повторила Фэнни.
— До поры до времени, моя дорогая, до поры до времени, — сказал Дилламонд и отпустил класс до звонка.
Пока Галинда собиралась, она обратила внимание на странный, задумчивый взгляд Эльфабы, а на выходе из класса заметила, что ее соседка подошла к кафедре, где профессор Дилламонд дрожал от неудержимых рыданий.
Через несколько дней мадам Кашмери выступала с одной из редких открытых лекций о поэзии — на сей раз о ранних гимнах и победных песнях. К концу занятия она спросила, есть ли вопросы. К удивлению собравшихся, Эльфаба, распрямившись из своей привычной позы зародыша, подняла руку.
— Мадам Кашмери, если позволите, — у нас еще не было подходящей возможности обсудить квели, которые вы недавно прочли.
— Пожалуйста, — предложила директриса, нетерпеливо звякнув браслетами.
— Профессор Дилламонд считает их грубыми и безвкусными, учитывая недавние запреты на подвижность Зверей.
— Профессор Дилламонд, при всем к нему уважении, всего лишь… профессор, — сказала мадам Кашмери. — А не поэт. К тому же он Козел, а слышал ли кто-нибудь, смею вас спросить, чтобы Козлы слагали сонеты или баллады? Увы, дорогая моя мисс Эльфаба, профессор Дилламонд ничего не понимает в таких стилистических приемах, как, например, ирония. Дайте нам, пожалуйста, ее определение.
— Боюсь, я не смогу, мадам.
— Согласно одному из определений, ирония — это искусство столкновения противоположностей. Высказывание, истинный смысл которого противоречит буквальному смыслу использованных слов. При этом нужно, конечно, держать определенную дистанцию от предмета разговора. Ирония предполагает незаинтересованность, непредвзятость. У профессора Дилламонда ее нет, но, думаю, ему это простительно.
— То есть вы хотите сказать, что фраза, которая ему так не понравилась: «Не дело Зверей разговаривать», — была ироничной? — спросила Эльфаба, не глядя на мадам Кашмери.
Студентки затаили дыхание и с интересом ловили каждое слово. Все понимали: обе спорщицы испепелили бы друг друга на месте.
— Да, ее можно понять и так, — уклончиво ответила директриса.
— А вы — как?
— Что за наглость! — вспыхнула мадам Кашмери.
— Извините, я не хотела показаться дерзкой, я просто пыталась разобраться. Если вы — или кто-то другой — согласны с последней фразой, тогда она не противоречит тем нравоучениям, которые ей предшествовали, а закономерно из них вытекает. Это просто заключительная часть, подчеркивающая позицию автора. Никакой иронии я не вижу.
— Вы многого не видите, мисс Эльфаба, — возразила директриса. — Вам бы побольше смотреть на мир глазами более опытных и знающих людей. Какэто, наверное, грустно — быть пленницей собственного невежества, заложницей слабосильного разума — для личности столь юной и… яркой.
Мадам Кашмери почти выплюнула последнее слово, и Галинде послышался в нем намек на кожу Эльфабы, которая действительно прямо-таки светилась от внимания к ней.
— Но я и хотела взглянуть на мир более опытными глазами — глазами профессора Дилламонда, — не сдавалась Эльфаба.