Ведьма. Истоки

Поднимаясь по лестнице, я на полпути встретила слугу в образе мини Делона.

– Ой, матушки-батюшки, опять ироды окаянные хозяйку измордовали! – всплеснул он ручками, махнув кружевными манжетами на рукавах. – Да чтобы их подняло, расперло да размазало, чужеядов насупых! Да чтобы им не елось-не пилось-от кошмаров не спалось, вымескам окаемным! Да чтобы…

– Альк, тормозни! И так голова уже раскалывается, – взмолилась я, останавливая этот поток гнева. – Я мыться и спать.

– А кушать как же? Я же глаз не смыкал, рук не покладал, ноги сбивал! – взвился слуга. – Щи наваристые готовил и ядрицу по-боярски! Разве ж тебя таким в этих ихних ресторациях бобынявых и кабаках фуфлыжных накормят, хозяйка? Гречу крупинка к крупинке выбирал, грибочки в семи водах мыл-мочил, капустку для щей сам рубил-солил, а хлебушек какой испек, ммм! Дух разве не чуешь по всему дому?

Невзирая на усталость и все пережитое, в желудке от его слов громко заурчало.

– Все равно я сначала отмыться. Потом посмотрим.

– А этого аще… гостя твоего зачастившего кормить без тебя надо? – обзываться и вести себя откровенно недружелюбно по отношению к ведьмаку Алька перестал, но любовью и гостеприимством не проникся.

– Надо, Алька. Он мне сытый и здоровый нужен.

Ага, подлечить быстро и обласкать обещал. А мне и то, и другое нужно. И второго внезапно прям сильно-сильно хочется.

“Окуни-и-ис-с-сь-погрузи-и-ис-с-ь с-с-силой целе-е-ебной напита-а-айс-с-ся” запела-зажурчала вода, едва я сунула пальцы под струю, настраивая температуру.

С долгим стоном, что начался как болезненный, но под конец стал блаженным, я улеглась на дно только начавшей наполняться огромной ванны. Вода не просто обтекала меня, согревая места ссадин и ушибов, а как будто даже разминала, как если бы там умело касались невидимые пальцы. После моих тренировок я тоже ощущала нечто подобное, но не так отчетливо. Хотя тут дело наверняка в том, что повреждения тогда были не такие значительные и чувствительность, соответственно, меньше.

– М-м-м, кайф-то какой, – протянула я, закрывая глаза, наслаждаясь тем, как постепенно утихает боль в ушибленной спине, как исчезает жжение в ссадинах.

Лежала и лежала, впитывая беспрерывный шепот-журчание и отстраненно отслеживая поразительное ощущение того, как говорящая со мной живая жидкость не только омывает мою кожу, но и непостижимым образом проникает сквозь нее, будто проходя свободной волной от макушки до кончиков пальцев, и вымывает не только боль, но и негатив, зацепившийся за разум и душу от происшествия в клубе и от визита гадкой бабы, а еще усталость и воспоминание о холоде. Стало так хорошо-хорошо, тихо, тепло, уютно, ничего не нужно, вот так бы лежать и лежать, не нуждаясь ни в ком и ни в чем, даже в новом вдохе. Звуков нет, забот не существует, единственное движение – мягкое течение, что укачивает как дитя в колыбели.

– Да блин! – выдохнула досадливо, резко выныривая из накрывшей полностью воды и садясь. – Нельзя так делать! Нельзя!

Я погрозила содержимому ванны пальцем, хоть и понимая, что это бесполезно. Вода никогда не перестанет пытаться заполучить меня всю и насовсем, это я уже успела понять. Как и я, похоже, не смогу перестать подспудно желать в ней полностью раствориться. Видимо, так работает наша связь. Может, с получением полной силы это как-то изменится, или я смогу влиять, запрещать эти заманивания? Кто бы знал.

– Да уйди ты с дороги, поперешник бестолковый! – услышала я голос Лукина из-за двери.

– Не велено было пущать. Кормить велено, а пущать бельма бесстыжие пятить на прелести хозяйские – нет.

– Пялить? Ага-ага! – хохотнул ведьмак. – Обещаю, бельма почти участвовать не будут. Серьезно, отвали с дороги, ветрогон деловой, и вали спать в свою конуру, нам с твоей хозяйкой пока любопытные зыркалы по углам ни к чему.

– А ты мне не господин, чтобы указаниями кидаться! Хозяйка не прикажет – не пущу. Совести у тебя нет, буслай ты бешеный! Утянул из дому целую-здоровую, а обратно привел всю замордованную-битую, да еще теперь с удом своим прешь неугомонным! Думаешь, не знаю я, что задумал ты, шинора волочайная?

– Тьфу, королобый ты какой! – подключился к спору густой бас домовика. – Не твое то дело все, потатуй тьмонеистовый! Зелье он несет целебное хозяйке, как творил его – сам видел и гридиенты искать пособлял! Ишь ты, встал поперек, мохнаткин страж зряшный! Чай, хозяйка сама не без ума, в своем дому решать ей одной, когда яриться, а когда гнать полюбовника!

Я собралась оборвать эти вечные препирательства сразу, но почему-то замешкалась, вдруг осознав: да не напрягает меня все это. Наоборот, это вроде как повышает уровень моего нового комфорта и уюта, где эти их забавные контры стали неотъемлемой частью быта. Частью моего нового дома, его атмосферы. У каждого человека, наверное, есть этот кокон уюта, в котором он рос, но однажды наступает момент, когда появляется иной, уже твой личный. Может, вовсе и не похожий на тот, изначальный, но и не должен же. Ведь ты – не твои родители, как бы ты их ни любил. И для тебя комфортно и нормально другое. Вот в моем “комфортно” – перманентные забавные склоки домашней нечисти и Лукина.

Блин. Это что, я внезапно ведьмака тоже как-то причислила к составляющим атмосферы моего дома? Не напрасно ли?

– Эй, кончайте там эту махровую похабщину, я не оглохла и не в анабиозе! – все же вмешалась, не сумев не засмеяться я. – Алька, иди спать. Никифор, ты тоже. Данила, заходи.

– Съел? – гуднул насмешливо домовой.

– Смотри, как бы тебе тоже не объесться, маракуша суемудрый! – огрызнулся Алька, но явно уже далеко от двери.

– Обратила бы ты его в пса, василек, – ворчливо посоветовал вошедший в ванную Данила. – И так только и делает, что рычит да гавкает, пустозвон.

Он был обнажен по пояс и босиком. В руках большая кружка с поднимающимся над ней опалесцирующим паром.

– Собакен мне кушать готовить не сможет, – ответила, проходясь по ведьмаку от ступней до лица бесстыжим взглядом. – А у меня пока кухни нормальной нет.

Данила понимающе ухмыльнулся, присел на бортик ванны, протянул мне кружку.

– Давай, Люсь, мелкими глотками, но до дна. Мой же готовит, ты же ему велишь только при нас псом ходить, а работает пусть в обычном облике.

Я понюхала питье, остро пахнущее травами и медью, скривилась, но покорно выпила, как было велено. Под конец стало перехватывать дыхание, но Лукин настойчиво придержал кружку, не давая остановиться.

– Моя же ты умница! – похвалил он, убирая посудину, и его голос прозвучал как-то гулко, будто он в пустую бочку говорил, но эффект был недолгим. Странным образом гулкость звучания трансформировалась в щекотную вибрацию во всем теле, а потом меня всю залило расслабляющим жаром. Он пронесся по мне ураганом, и даже тряхнуло чуток, однако почти сразу схлынул, и осталось только легкость и небольшое опустошение, ну точно как от небольшой дозы алкоголя. – Помыться к себе-то пустишь?

– Только помыться? – вылетело из меня раньше, чем сработали тормоза разума.

– Ух ты! А зельице-то я сварганил, видать, забористое, – фыркнул Лукин, не мешкая сдернул джинсы вместе с бельем, сверкнув индикатором полной боевой готовности, и, опершись на руки, так чтобы очень эффектно забугрились мышцы, опустился в воду, усевшись в противоположном углу большой ванны.

А я подумала, что раз те самые пресловутые тормоза сразу не сработали, то и пусть пока идут к черту, и скользнула к ведьмаку, садясь лицом к лицу поверх его бедер. Данила шумно выдохнул и откинул голову на бортик. Отказывается встречаться взглядами? Это что, такая форма отказа? И то, что сейчас тяжело пульсирует между нами, не в мою честь?