Ведьма

Через несколько дней «бабье лето» кончилось и зачастили дожди. В тот субботний вечер он не был занят в спектакле и не пошел в театр. Противная стояла погода, из тех, когда хорошо сидеть дома. Он так и делал — топил камин и размышлял, что стоит, пожалуй, действительно провести отопление, чтобы дальние комнаты не отсыревали по углам, потому что топить все три камина ему некогда, и что этот дом он не бросит никогда, и та, что не захочет жить с ним в этом доме, не будет жить с ним нигде. По крайней мере, если не изъявит желания жить в этом доме. Этот дом был для него родовым гнездом, фамильным замком, крепостью, которую должно поддерживать в хорошем состоянии и при необходимости оборонять от врага, но не в коем случае не продавать и не бросать по той лишь причине, что купили другой дворец, где потолки выше и комнаты теплее. Он понимал, что эти его идеи смешны и наивны, и что вряд ли кто-то его поймет, но… но каждый раз возвращался к тому же: «Это мой дом. Я не уйду отсюда.»

И тогда раздался звонок в дверь. Это было удивительно и странно: он никого не ждал и никто никогда не приходил без предупреждения, тем более в такой уже достататочно поздний час.

Рыжая стояла на пороге — мокрая, как мышь, даже красные кудри, казалось, распрямились. Она не выглядела уверенной в своей красоте и силе львицей, Медузой-Горгоной, наоборот — вид у нее был какой-то даже слегка жалкий, и смотрела виновато.

— Извини, — залепетала. — Я знаю, что не должна была… Но у меня заглохла машина… Тут, недалеко. А здесь нигде нет общественных телефонов. Я вспомнила про тебя… Мне только позвонить…

— Ведь ты врешь, — сказал он, все еще не двигаясь. — Автомат через дорогу.

— Он не принимает карточку. А мелочи у меня нет. Мобильник я уронила в лужу…

Можно было бы выйти под дождь и проверить, правду говорит или врет. Но он отошел в сторону, пропуская ее:

— Ну да, у тебя все на карточках…

Потом, спустя месяцы, он подумает, что Рыжая, наверное, могла бы стать артисткой: она безупречно сыграла роль. Долго тыкала пальцем в кнопки телефона, словно руки замерзли так, что не слушаются. Потом наконец дозвонилась до аварийной службы. За эти несколько минут с нее натекла на пол небольшая лужа. Она приоткрыла дверь, сняла туфли и выплеснула из них за порог воду. Мокрые ноги с трудом втискивались в мокрые туфли. Ее было почти жаль. Нельзя было допускать этой мысли, надо было продолжать ненавидеть ее, и он понимал, что если сейчас предложит ей переодеться в спортивный костюм, то кончится тем, чем кончается в кино, и Рыжая уйдет утром, а потом будет делать вид, что ничего не случилось… но он подумал: «Вот ведь дура несчастная, еще простудится…», и принес ей чистое полотенце:

— На, утрись. Выглядишь ужасно.

Та и правда скукожилась в углу прихожей, неловко вытирая волосы и одежду, избегала встречаться с ним взглядом, словно и правда чувствовала себя виноватой.

Он только тогда понял, что застыл, глядя на нее, когда очнулся от этого оцепенения, словно ангел-хранитель вздохнул над ухом, и первой мыслью было: «А что она вообще делает на этой улице? Отсюда далеко до центра, далеко вообще до всего…Откуда и куда она едет?»

Подошел к телефону и набрал код проверки последнего набранного номера. На дисплее высветился номер телефона его родителей, которым звонил на днях. Положил трубку и повернулся к ней:

— Ты когда-нибудь говоришь правду? Хоть кому-нибудь? Ну, так что с твоей машиной? Или ничего?

Рыжая стояла, прижавшись к стене и смотрела исподлобья странным агрессивным взглядом:

— Ты взялся меня проверять? Почему ты мне не веришь? Я думала, мы друзья…

— Вот насчет этого ты ошиблась. Но, по крайней мере, до сих пор мы не были врагами. Значит, это все розыгрыш? И нет никакой поломки?

— Ты ничего не понимаешь! — крикнула она вдруг, и глаза ее заблестели. — До сих пор ничего не понимаешь! Я ехала к тебе! А ты!..

Она распахнула дверь и выбежала под дождь, хлопнув этой дверью за своей спиной так, что едва не ударила его по лицу, потому что он кинулся следом, на несколько секунд замешкался с захлопнувшимся замком, но звук включившегося с первой попытки идеально отрегулированного автомобильного двигателя не только остановил его, но и отбросил назад. Сквозь пелену дождя мелькнули красные сигнальные огни, желтый свет передних фар высветил водяные струи, машина рванула с места и исчезла.

Острожно, словно боясь нашуметь, он закрыл дверь и прижался к ней спиной. Не было аварии. Она не вызывала аварийную службу. Она приехала специально, чтобы… Он выбежал под дождь, к телефону-автомату через дорогу: аппарат был исправен и расчитан как на монеты, так и на карточки. Когда вернулся обратно, вода текла с ручьем теперь уже с него, но он не замечал этого. В голове звенело: «Зачем, зачем этот цирк?! Почему не прийти и не сказать: «Я хочу быть с тобой. А ты?» Пусть даже на час, но так и сказать: «Я хочу быть с тобой один час. Ты согласен?» Скорее всего, я поступил бы так же, как поступил, или же нет… не знаю… но это было бы честное предложение одного взрослого человека другому…» Словно не было всех этих лет, ссор и разлук, и непонимания ее поведения, и она не была насмешливой стервой — та новогодняя ночь была вчера, и — он уже был безоглядно уверен в этом — он сам виноват, что не понимает ее…

Он быстро переоделся и вывел машину из-под навеса под дождь. Соображать начал уже после — минут через пять езды по мокрым улицам по направлению к центру города. Зачем он ехал и, главное, куда? Догнать Рыжую было смешно даже надеяться: ведь он не знал ни номеров, ни даже марки ее машины, да и время было уже безнадежно потеряно. Зачем же было нестись куда-то? Она сама пришла и сама ушла, он не звал ее и не прогонял, ничем не обидел ее, даже если бы хотел — просто не успел. Он сбавил скорость, голова начинала остывать. Не в ней было дело, а в нем самом. Она играла им, как избалованный капризный ребенок новой игрушкой, со смехом наблюдая, как послушно он реагирует на движения ее рук, подобно кукле-марионетке, и бросила бы вскоре, когда ей надоело бы дергать за ниточки. Что за игра? Или же действительно имеет место ставка? Об этом страшно было и думать, он предпочел бы даже алкогольную или наркотическую зависимость Рыжей и как следствие — нелогичность ее поступков, но не оказаться ставкой в чужом споре на деньги или иную выгоду, объектом насмешек. Ведь он всегда был объектом насмешек, как правило, скрытых — после того давнего конфликта в школе смеяться над ним открыто не решались, а в консерватории и без него хватало чудаков, там была другая атмосфера, там не смеялись друг над другом, но ведь Рыжая не училась там, среди талантливых личностей, живущих искусством, и вообще неизвестно, училась ли она где-нибудь после школы. Чем она занимается? Собственно, если спокойно подумать, то она достаточно примитивна и далеко не умна…

* * *

«Маленькое черное платье» итальянской длины — до середины колена, когда практически любые ноги выглядят стройными — покупка этого гениального изобретения Коко Шанель пришлась в тот вечер как нельзя кстати. «Интуиция, как всегда, не подвела меня, когда я укладывала его в сумку, — размышляла Маргарита, глядя в зеркало и нравясь себе. — И ни одна надутая тетка не догадается, что куплено оно на местном рынке, а не в бутике… Бриллиантов у меня пока нет, ну и ладно. Отсутствие всяких украшений — тоже своего рода стиль…»

Идти в театр без цветов было неловко. Хотя никакой особой неловкости Маргарита не испытала бы, но так уж она была воспитана мамой — театральным человеком. Но носить в руках цветы весь первый акт, потом антракт?.. Ведь и завянуть могут…

Чтобы не сиять на всю улицу, она надела и затегнула на все пуговицы длинный плащ, в котором прилетела из своей нежаркой страны. Вызвала такси и попросила водителя заехать сначала в цветочный магазин, а потом уже ехать в Ла-Скала, и желательно, чтобы это было по пути.

В цветочном магазине выбрала одну еще не полностью раскрывшую бутон кремовую розу на длинном стебле. Магазин оказался не из дешевых и производил доставку заказов в любое время суток и по любому адресу.

— Тогда… — И она положила на прилавок уже приготовленную записку. — Ла-Скала, сегодня, ко второму акту, четвертый ряд партера, тринадцатое место…

«Иметь много денег, — сказала сама себе, усаживаясь в ожидавшее ее такси. — Это приятно!..»

Она была одна. Без бриллиантов, без цветов. Черное платье. Каблуки. Блестящие, как из рекламного ролика, хорошо уложенные волосы. Зеркала отражали неожиданно вытянувшиеся ноги и выпрямившуюся спину, и она не вздрагивала уже, как совсем еще недавно, пугаясь: «Ой, какая классная тетка, на меня похожа…»

Зал был полон, поскольку главную партию вел какой-то известный баритон, имя которого ничего Маргарите не говорило, поскольку раньше она этого имени не слыхала, но программку взяла, вспоминая опять же мамино воспитание: всегда брать программки в театрах и хранить их потом, как святыню. А в опере программка может оказаться полезной хотя бы тем, что узнаете, о чем идет речь на сцене. Содержание «Травиаты» Маргарита знала еще с университетского курса Истории Итальянской Оперы. Музыкального слуха у нее не было, в музыке она не разбиралась, плохо запоминала мелодии и с трудом узнавала оперные партии, и то, если долго слушала их по нескольку раз, хотя от долгого слушания ей надоедала любая музыка… Но за последние пол-года ее самоуверенность выросла до невиданных размеров, и теперь она не смутилась бы заявить честно, что не разбирается в музыке, хотя делать подобные заявления в Италии и уж тем более в Милане — это, по меньшей мере, не тактично… Но всегда оставался козырь: «А на скольких языках говорите вы? Сколько вы написали книг? А каковы ваши сбережения?.. Я говорю на четырех европейских языках, написала три романа, а сбережения мои таковы, что лучше бы вам и не знать, а то, не дай Бог, плохо станет…» Правда, в Европе вопрос о зарплатах и сбережениях является дурным тоном и грубым вторжением в личную жизнь. Зато владением несколькими иностранными языками можно как раз неслабо ударить итальянца по самолюбию…