Ведьмина ночь
Шрифт:
И дуб не хочет.
Он смотрит. Он всегда лишь смотрит, изредка позволяя себе вмешиваться в дела людские. И снова тяжелые листья шелестят над головой.
— Наина, подумай хорошо… она твоя дочь, я понимаю. Но она хочет уйти. И милосреднее было бы позволить ей.
— Нет!
— Это не та болезнь, которую можно взять и… — женщина сделала волнообразный жест рукой. — Эта от души начинается.
— Запечатаю.
— И надолго ли хватит той печати? Ладно, раз… насколько хватит этого раза? А потом? Ты готова повторять?
Молчание.
— Ты поможешь?
— Помогу.
Дальше смотрю. Хотя…
Да, обряд.
Две ведьмы.
Поляна.
Золотые листья кружат, поднимаясь вихрем. И женщина, которую привели, сонная, явно не понимающая, как и для чего попала сюда, становится в центре этого вихря.
Выходит, не ошибся Афанасьев…
Глава 44
Дальше.
Мне надо дальше.
— Да что ты творишь, дура! — крик Наины сотрясает небеса, и птицы взлетают с ветвей. Их крылья хлопают в воздухе, а с дуба падают капли. Много-много капель.
Осень.
Дождь идет.
— Это мой выбор! Только мой! — она похожа на Наину. Более того, она — отражение Наины, только молодое.
— Послушай… не горячись, — Наина заставляет себя отступить. — Я понимаю, ты молода, тебе хочется любви…
— Понимаешь? Да ничего ты не понимаешь!
— Расскажи.
— Что рассказать? О чем? О том, что понятия не имею, кто мой отец? Что ты запрещала даже спрашивать о нем? Что… что он тоже не знает обо мне? И что нормальной семьи у меня никогда не было?
— Я…
— Ты только и говорила, что о роде и предназначении! А обо мне — никогда! Ты требовала, требовала… постоянно требовала! И что бы я ни делала, я делала это недостаточно хорошо!
Она стиснула кулаки.
— Потому что ты никогда не старалась в полную силу!
— Ну да… не старалась… не училась… не… я всегда была плохой! А еще ты сделала все, чтобы у меня никого близкого… мне нельзя играть с княжичем… мне нельзя играть с… да ни с кем нельзя!
— Если бы ты думала не об играх, ты бы добилась куда большего…
— Большего? Чего именно, матушка? Я бы стала… кем? Ах да, никем. Ведьмой. Твоей верной помощницей, на которую можно сгрузить нудную работу. Впрочем… ты и так это сделала!
Молчание.
И обе женщины вперились друг в дружку взглядом.
— Я просто знала, что эта дружба до добра не доведет. Ты должна была помнить, что мы…
— Не такие, верно? Избранные? Наш род хранит… ну и так далее… тебе ведь нравилось это, чувствовать себя выше остальных. Ты бы не отказалась занять место князя, недаром ты его и недолюбливаешь. Но это не важно, мама. Я не хочу. Не хочу вот так… беременеть от первого встречного. Жить… непонятно чего ради жить. Год за годом маяться, стареть… и наполняться ядом. Ты сама не видишь, сколько его в тебе.
— Я запрещаю…
— Я уже совершеннолетняя. И ты мне ничего не сможешь запретить. Хватит! Я больше тебя не боюсь… ни тебя. Ни тебя разочаровать.
Она сделала шаг назад.
— Я и сказала лишь потому, что надеялась, что хотя бы раз в жизни ты меня поддержишь. Может, порадуешься…
— Чему?
Тому, что моя дочь забыла о долге? Или может, что она получила бумажку, в которой говорится, что она умеет готовить? Великое достижение! Ради него стоило ссориться с матерью…— Тому, что я нашла человека, который любит меня. И которого люблю я.
— И который собирается увезти тебя… куда? На край мира? За край? Туда, где ты жить не сможешь?
— Мама…
— Я тебе говорила. Наша сила здесь. И место здесь! Если уж он так тебя любит, пусть отпустит.
— Я не хочу, чтобы меня отпускали! Я его люблю! Слышишь, мама! Люблю его!
— Тогда ты отпусти, — Наина сложила руки на груди. — Дай ему жить своей жизнью. А то…
— Ты про проклятье? — девушка фыркнула. — Я проверялась! Нет никакого проклятья! Оно, если и было, то вышло давно! Редко какие проклятья больше четырех-пяти поколений держатся. Это наука! А вы все боитесь, все… уродуете жизнь и себе, и другим.
— Мы её сберегаем.
— Чего ради? Чего эта жизнь стоит? Без любви? Ты же… ты завидуешь мне! И остальным! Тем, кто может позволить просто… просто жить. Любить. Завести семью. Ты этого не имела…
— Прекрати! — пощечина была резкой и хлесткой.
— Значит, правда, мамочка… — девушка тронула губы. — Что ж, это ничего не меняет.
— Вспомни об этом, когда он будет умирать. Долго и страшно. Вспомни! — Наина была в ярости. — Посмотрим, сможешь ли ты признаться себе, что ты и только ты виновата в его смерти!
— Я не…
— Ты родилась здесь! И вернешься сюда! Добром или…
— Нет!
— Сила притянет! Род…
— Тогда я отрекаюсь от этого рода! — крик девушки почти тонет в гомоне листвы. А она отскакивает прежде, чем Наина успевает схватить её за руку. — Отрекаюсь! От рода и силы, которую он дает! Волей своей! Именем своим…
Булавка в её руке вспарывает кожу на запястье, и девушка широко взмахивает, рассыпая алые капли.
— От вас всех… отрекаюсь!
Дуб гудит.
И земля.
Слово сказано. Слово принято. Слово… глупая девочка, бедная девочка.
Я видела все?
Нет… пожалуй, не все.
Вот она. Снова. Постаревшая. Пожалуй, сейчас она выглядит старше своей матери. И садится на корточки, зарывается пальцами во влажные листья. И плачет. Просто плачет…
— Прости… прости… — шепот её слышен, и дуб отзывается на него. Он обнял бы, да ветви старые закостенели. — Я глупая… глупая была… я не хотела…
Она закрыла лицо руками.
— Сказала бы, что только она виновата… я устала от нее… от того, что каждый шаг, каждый… она следила… и все не так, не правильно. Все… но я сама… сама виновата…
Всхлип.
— Спать не могу… я умерла. Когда сплю, я знаю, что умерла. Хочу уйти, но не пускает. Снова она не пускает… держит. Она меня поймала и теперь уже не позволит уйти. Даже в смерть…
Листья сыплются на плечи. И женщина ложится, вытягивается на этих листьях. А по ним идет другая.
— Тише, доченька, все пройдет, — в руке её старая фляга темно-зеленого цвета. — На от, выпей, легче станет.
И та, другая, послушно принимает флягу. И к губам подносит. И пьет. А после просто засыпает.