Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2

Руки Фальконетты были пусты. Сотрясаемые мелкой дрожью, они безжизненно висели, точно пара механических змей, бьющихся в предсмертной агонии. Но Барбаросса знала, что им потребуется чертовски мало времени, чтобы вытащить оружие. И совсем не потребуется времени, чтобы прицелиться — на таком расстоянии, даже в темноте, старина Фалько влепит прямо в яблочко. И яблочко разлетится по всей комнате, разбрызгивая мозговые сгустки и тлеющие хрящи.

— Моя мечта исполнилась, Барбаросса. Я стала ведьмой. Пусть и не так, как ожидала. В первый же день я лишилась кошелька вместе со всем его содержимым. Он ушел в казну шабаша, как и все мои деньги. У новичков отнимают все, что при них есть, все подчистую. Один из законов Шабаша. Оставляют им только лохмотья да стоптанные башмаки. Лошадь по кличке Шатци, хафлингера-трехлетку, зарезали у меня на глазах и бросили в котел — еще неделю старшие сестры хлебали похлебку с лошадиным мясом, запивая дешевым пивом и распевая песни. Шпага мастера Лобеншрода, которой я пыталась защищаться, оказалась сломана надвое. Рекомендательные письма и порошок от зубной боли вышвырнуты в канаву. Бабушкины бусы и серьги они нацепили на себя, а через неделю проиграли в карты. Мои платья и кюлоты пошли на носовые платки и тряпки. В первую же ночь меня заставили танцевать перед сестрами с надетым на голову ночным горшком. Шабаш — толковый учитель, Барбаросса. Он быстро объясняет умным девочкам, что такое взрослая жизнь.

Барбароссе почудился за спиной шорох, но оглянуться она не рискнула. Страшное пламя, опалившее «Хексенкессель», должно было выжечь всю жизнь здесь плоть до плесени на стенах. Верно, это забравшийся внутрь проказливый броккенбургский ветер играет с золой.

Барбаросса даже не повернула головы в ту сторону. Серые глаза Фальконетты горели тускло, точно остывшие угли, присыпанные пеплом. Они совсем не давали жара, но было в них что-то такое, что завораживало — как некогда завораживали разверстые рты отцовских ям.

— Мне надо было протянуть год, Барбаросса. Всего год в Шабаше. Это возможно, если не привлекать к себе внимания. И я не привлекала. Старалась затаиться в темном углу, как и Котейшество, сносить все побои и молчать. Не подавать голоса. Мне нужно было только дотянуть до конца года. До следующей Вальпургиевой ночи. Но ты…

Барбаросса скрипнула зубами.

— Какого хера?

— В ту ночь ты вернулась в дормиторий поздно, за час до рассвета. Ты была пьяна так, что не могла снять сапог, но еще держалась на ногах. Кричала что-то про своего чертового отца, который сгорел заживо и теперь будет гореть в адских печах вечно. Тебя рвало дешевым вином, Барбаросса.

Фалько говорила монотонно и сухо. Ее голос звучал неестественно, будто был рожден не голосовыми связками, а записан на музыкальный кристалл, порядком оплывший и поцарапанный. В этом голосе не было человеческих интонаций, лишь негромкий хруст зубов, неравномерно перемалывающих слова.

— Малышня попряталась при звуках твоего голоса, Барбаросса. Тебя тогда звали Красоткой. Из-за шрамов на лице, конечно. Но для нас, школярок, в мире не существовало более зловещего имени. Твое имя мы произносили шепотом, как имя демона. Красотка. Никто не знал, в каком настроении ты придешь. Но мы хорошо научились узнавать скрип твоих сапог и прятаться по углам.

Барбаросса выставила перед собой руки. Искалеченные, обмотанные грязными бинтами, они не смогли бы защитить ее, но могли бы по крайней мере изобразить какой-то нужный моменту жест.

Ничего не изобразили, обвисли, как гнилые корни.

— Слушай, я…

— Все спрятались по углам, как обычно прятались при твоем приближении. Я тоже попыталась, но не сумела. Попалась тебе на пути. Меня учили танцевать ригодон, но совсем не учили прятаться. Ты сорвала с меня штаны и попыталась затащить в койку, Барбаросса. Но была слишком пьяна, а я сопротивлялась. Слишком хорошо помнила, что сталось с Котейшеством. Тогда ты избила меня. Не снимая сапог. Жестоко. Била, сатанея от собственной ярости. Била, пока не отшибла себе ноги и не сломала каблук. К утру мне казалось, что меня начнет блевать собственными кишками. А когда я больше не могла ни молить о пощаде, ни стонать, ты взглянула на меня сверху вниз. Так, как глядят на кучу дерьма. Плюнула в лицо и сказала: «И ты еще хочешь быть ведьмой, скотоебка? Хлюпаешь как сопля…»

— Постой, Фалько…

— Так я и стала Соплей, — изрезанное лицо Фальконетты задрожало, силясь улыбнуться, и это было еще более жутко, чем любая гримаса, — Ты сделала меня такой. Отдала на растерзание сестрам. Ты разрушила мою жизнь, Барбаросса.

Барбаросса ощутила, что по-рыбьи глотает губами воздух.

Эта заводная сука рехнулась. Выжила из ума.

Это Кольера разделала ее в тот день. Не сестрица Барби, беспечно лежавшая в койке. Это сука-Кольера! Должно быть, у этой заводной механической куклы все в голове перепуталось. Пережались и лопнули какие-то пружины, разладились тонкие внутренности, как это иногда бывает с музыкальными шкатулками и сложными устройствами…

Вот херня, подумала Барбаросса, ощущая, как спирает дыхание в груди. Как будто половина адских владык сегодня, вместо того, чтобы выполнять свои обязанности, занята тем, какую херню бы подкинуть сестрице Барби. И вот пожалуйста — выжившая из ума сука с пистолетом за пазухой. Вообразившая, будто это она погубила ее жизнь два года назад. Охереть можно.

Ей вновь почудился шорох пепла за спиной, в этот раз отчетливее и ближе. Но повернуться она не могла. Отчего-то казалось, что стоит ей отвести глаза от затянутых золой угольев в глазницах Фальконетты, как та мгновенно достанет пистолет и выстрелит ей в затылок. Как настороженный капкан или взведенная «кладбищенская пушка», Фальконетта могла сколь угодно долго оставаться в неподвижности, но это не помешало бы ей мгновенно нажать на спуск.

— Слушай, Фалько… — Барбаросса медленно покачала головой, стараясь не совершать резких движений, — Я помню, что с тобой случилось. Тебе жестоко отделали. Ты этого не заслуживала. Но это была не я. Это была Кольера. Она всегда была жестокой тварью, терзала молодняк как волчица. Но не я.

— Это была ты, Барбаросса.

Барбаросса ощутила, как злость выбирается из-под тяжелого гнета.

— Ах, я? Черт побери! Что же ты не разделалась со мной, как с прочими? Что же не подкараулила на улице со своей хлопушкой? Ты бы сто раз успела меня застрелить, если бы хотела! Но ты…

— Хотела, — серые глаза Фальконетты моргнули. Один-единственный раз, но Барбаросса отчего-то едва не вздрогнула от неожиданности. Точно прущий на полных парах аутоваген ударил в лицо огнями посреди улицы, — Очень хотела. Не могла.

— Почему?

— Ты меня опередила, Барбаросса. Сбежала из Шабаша. Записалась в «батальерки». Нашла себе защиту быстрее, чем я смогла до тебя добраться.

Ах, вот оно что!

Барбаросса едва не рассмеялась. Может, Фалько и выжила из ума, но некоторые шестеренки в ее голове, отвечающие за здравомыслие, работали удивительно четко.

Фальконетта убивала одиночек.

Какой бы смертоносной она ни была, как бы метко ни разил ее хваленый голландский бландербасс, она понимала — стоит ей уложить какую-нибудь суку из ковена, как двенадцать ее подружек, не снимая траурных вуалей, достанут ножи — и изрежут ее лучше, чем многие мясники Миттельштадта кромсают говяжью вырезку. Правила чести требуют мстить за своих. Вот почему она убила шестнадцать сук. Не восемнадцать, не пять, не сорок. Фальконетта убивала не просто тех, кто имел неосторожность ее обидеть, она убивала тех, за кого не будут мстить. Сама одиночка в душе, она знала, что у нее нет шанса выступить против ковена и уцелеть.

А значит…

Барбаросса ухмыльнулась, ощутив короткий прилив сил.

— Я и сейчас «батальерка», тупая ты шлюха. А Вера Вариола чертовски не любит, когда ее девочек обижают. Хочешь уложить меня? Валяй, Фалько. Но перед тем, как доставать свою мортиру, проверь, найдется ли у тебя при себе две пули. Одна — для меня, чтобы разнести нахер мне затылок. Другая — для тебя самой. Потому что если пули не будет или ты помедлишь… Думаю, они явятся за тобой уже к утру. Каррион, Гаргулья, Гаррота и прочие. Знаешь, что они сделают с тобой, Фалько? Они прибьют тебя гвоздями к дверям, а после закончат то, что не закончили суки из Шабаша! Стянут с тебя твою чертову кожу!