Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2

Где-то над головой сухо треснула балка, выплюнув ворох искр. Не тусклых, похожих на осыпающуюся листву, а жгучих, опасных, едва не задевших ее плечо. Такие могут и проесть, прямо сквозь дублет, жара в них прилично…

На миг страх вновь вцепился щербатыми зубами ей в кишки, едва не заставив броситься прочь, не разбирая дороги.

Огонь. Слишком много огня.

Он извивался и плясал на стропилах, раскидывая ворохи искр, он жадно облизывал стены, перепрыгивая с одной доски на другую, он уже украдкой щупал сваленные в углу дрова, будто осторожно пробуя их на вкус…

Не ссать, Барби, красотка.

Эта тварь знает, что ты боишься огня. Она нашла многие твои страхи, пока копошилась в твоей душе. Но это не значит, что она обрела над тобой власть. Она может изводить тебя ужасом, может грызть украдкой, но когда дело доходит до настоящей схватки, способна лишь рычать из угла.

— Твой дворец — собачья конура! — бросила Барбаросса зло, — В твоей казне — два медяка, которые тебе швырнули за то, что ты отстрочил в адской подворотне мастерский миньет какому-то спешащему владыке! Твой…

— CHAN KHUX CINTNAKAR CHAN CA KIN KHUN THANG KHU KHUN HAWKHMOY THI NA SMPHECH LAEA KHUNCHAY NEA NI KHWD KHUN MI PRAYOCHN KAB CEANAY KHXNG REA TAE KHUN KHID CRING «HRUX WAKHWAM XWDDI KHXNG KHUN CA MI DI RAB THOS? TLXD PI? KHUN KHID WAKHWAM XDTHN KHXNG CEANAY KHXNG KHUN NAN MIMI THI SINSUD HRUX MI? KHRAW NI CHAN CA KIN THEX DWY.

Лжец по-рыбьи разевал рот, прижавшись к дальней стене банки. Его темные глаза казались еще более выпученными, чем обычно, тельце мелко дрожало. Неужели жар так быстро проник в банку, что жидкость внутри уже начала закипать?..

— Лжец!

Он встрепенулся, но лишь едва-едва, крохотное тельце обмякало на глазах. Он выглядел не просто ослабевшим, он выглядел так, словно те жалкие крохи жизни, что были поселены в нем стараниями неведомых заклинателей, таяли на глазах.

— Я…

— Что он говорит, Лжец?

Гомункул судорожно кивнул.

— Я — Цинтанаккар. Я сожру вас обоих. Тебя, жалкая воровка, и тебя, ма…

Он запнулся, судорожно дергая челюстью. Он выглядел… Испуганным, подумала Барбаросса. Потрясенным. Оглушенным. Жалкая опухоль, заточенная в стеклянной банке, достаточно хорошо изучившая людей и их пороки, чтобы безошибочно язвить в уязвимые места — сейчас эта опухоль впервые за все время их знакомства выглядела по-настоящему испуганной.

— Лжец! — крикнула Барбаросса, — Переводи!

Дровяной сарай быстро наполнялся треском, и это были не блядские цикады, решившие усладить их слух осенним вечером. Это был огонь. Он плясал на стропилах, легко переползая с одной балки на другую, пировал грудами старых дров, шипя облизывал осколки сокровищ Котейшества.

Огонь. Барбаросса пятилась, пытаясь прикрыть лицо ладонями от проклятого жара.

Этот жар, рожденный обычным деревом, не адской серой, не мог прожечь насквозь сталь или испепелить камень, но легко мог сожрать ее саму с потрохами. Он уже обступал ее со всех сторон, утробно гудя, и хоть гул этот еще не сделался по-настоящему страшным, тем, что сдирает мясо с костей, она знала, что времени в ее запасе осталось совсем немного. Дым забирался в легкие, заставляя ее кашлять, выедал глаза, но она знала, что сможет в нем продержаться еще несколько минут. Угольные ямы Кверфурта хорошо ее закалили.

— Лжец! Переводи или я брошу тебя в огонь!

Лжец дернулся. Он выглядел разваренным, вялым, сущий студень. Маньчжурский гриб, плавающий в банке.

— Я сожру вас обоих, — забормотал он, — Тебя, жалкая воровка, и тебя, маленький гнилой человек в бутылке. Ты был полезен нашему хозяину, но неужели ты думал, что твоя наглость вечно будет оставаться безнаказанной? Ты думал, терпение твоего господина бесконечно? В этот раз я сожру и тебя тоже…

Огонь уже охватил часть стены и растекался дальше, захватывая все новое и новое пространство. Серебряные иглы стремительно плавились в нем, зеркальные осколки превращались в слепые обугленные глазницы, шелковые нити беззвучно таяли. Сшитая из дохлых котов игрушка Цинтанаккара, позабытая им в углу, шипела, расползаясь на части.

— Херня собачья! — крикнула Барбаросса, выставив перед собой утяжеленные кастетами кулаки, будто те могли спасти от подступающего жара, — Все, что ты можешь — это устроить дурацкое ярмарочное представление с огнем? Однажды я видела в театре, как сгорает Магдебург и, черт возьми, это выглядело куда серьезнее. Выходи, никчемный евнух! Выходи — и покажи мне свою хваленую демоническую силу!

Шипение, которое она слышала, не было шипением демона, но не было и шипением раскаленного пламени, стремительно пожирающего доски сарая. Это шипели ее собственные инстинкты, требующие от нее плюнуть на все и убираться прочь. Бежать, спасая свою жизнь.

Надо убираться отсюда нахер. Стены сарая уже пылали, нечего и думать потушить. От жара трещал дублет на ее плечах, глаза отчаянно слезились, а воздух был едким, как пары кислоты. Блядская хрень. Уже очень скоро эта штука превратится в один большой жаркий костер — вроде тех, на которых ее прабабок сжигали заживо в старые добрые времена.

Еще полминуты, подумала Барбаросса. Полминуты, не больше…

«Скромница» и «Кокетка» немного потяжелели, наливаясь злой силой. Готовые встретить любую опасность, что выберется из дыма, будь она скроена из плоти, из меоноплазмы или любого другого дерьма. О, они здорово развлекутся, выколачивая из нее все! Раскрошат все кости, превратив тело в подобие звенящей медяками копилки, проломят череп, перешибут хребет. Эти милашки будут рады повеселиться, как в старые добрые времена…

На какой-то миг ей показалось, что Цинтанаккар отступит. Трусливо юркнет злой адской искрой прочь из горящего сарая. И эта искра в самом деле была — колючая, ярко-алая, коротко полыхнувшая перед ее глазами. Вот только таять она не спешила.

— KHUN PHUNGPHA HMAD KHXNG KHUN MA TLXD MAEMD CHI HIM? KHEY WI WANGCI HI PHWK KHEA KAE PAYHA THANGHMD KHXNG KHUN HRUX MI? MA DU KAN WA KHUN CADKAR XYANGRI DOY MIMI KHXNGLEN TAM PKTI.

Дьявол, от страха металл кастетов как будто бы потяжелел. «Скромница» весила порядком больше привычных ей восьми унций, а «Кокетка» — семи с половиной. Они как будто бы…

В этот раз ей не потребовалось понукать Лжеца. Вяло колыхнувшись, он забормотал:

— Ты всегда надеялась на свои кулаки, ведьма, не так ли? Привыкла доверять им решение всех своих проблем? Так давай посмотрим, как ты справишься без привычных тебе игрушек.

Что-то было не так. «Скромница» уже весила по меньшей мере пфунд, и это не было игрой воображения. Так же стремительно наливалась тяжестью «Кокетка». И если раньше эта тяжесть казалась ей успокаивающей, то теперь вдруг вызвала безотчетное беспокойство, будто в бок, под сердце, кольнули тупой холодной иголочкой.

Они тяжелели! Цинтанаккар что-то сделал с ее оружием!

Барбаросса, заворчав, поднесла руки к лицу, пытаясь понять, что за чертовщина с ними творится. И увидела, как стремительно багровеют ее собственные пальцы, стиснутые латунными окружностями. Кастеты не просто тяжелели, они будто бы уменьшились в размерах, пальцам сделалось тесно в предназначенных для них гнездах.

Какого хера?

Барбаросса попыталась стянуть «Кокетку» с левой руки. Обычно та подчинялась неохотно, будто бы уступая хозяйской воле, но без всякого рвения. «Кокетка» любила развлечься и всякий раз расстраивалась, если время игры подходило к концу. Но сейчас…