Ведомые

Прекрасный образ.

Вот только я тут одна в темноте, лежу под хрустящим бельем, абсолютно проснувшись и глядя на огни, что отбрасывают на потолок проезжающие мимо отеля автомобили. Мне стоило бы поспать, но перепад времени крадет у меня сон на удивление жестоко. Я так возбуждена, мое тело гудит от потребности встать с постели. Плохая идея. Мне нужен сон.

Я так сильно сосредотачиваюсь на попытке уснуть, что меня пугает звук телефона. Шаря в темноте, нахожу его на прикроватной тумбочке. Даже не уверена, от кого ожидала получить сообщение в два ночи. Но, конечно, не рассматривала его в роли отправителя.

Солнышко: Если ты сейчас не спишь, то будет еще сложнее перестроиться на другой часовой пояс.

Я тут же пытаюсь сдержать нелепую усмешку, будто он может видеть меня по телефону.

Я: Если ты так переживаешь о моем сне, то тебе не следовало писать мне посреди ночи.

Он тут же отвечает.

Солнышко: Шансы разбудить тебя были малы. Я знал, что ты не спишь.

Я: О? Так ты экстрасенс?

Солнышко: Нет. Просто тоже не сплю. И вспомнил о твоей неспособности успокоиться.

Я: Ошибочка! Я могу успокоиться!!!!!

Солнышко: Именно это и подтверждает твоё чрезмерное использование восклицательных знаков.

Я смеюсь в темной комнате, подтягивая колени к груди. Мое сердце начинает биться быстрее. Хихикаю, как школьница. И разве это не хреново?

Он твердо дал мне понять, что мое место среди сотрудников, а затем принес тот сэндвич. Я даже не уверена, что он мне доверяет, и все же Габриэль пишет мне посреди ночи. Возможно, ему одиноко. Или, быть может, он хочет с кем-то перепихнуться. Он не похож на знакомых мне ранее мужчин, так что не могу быть уверена. Но не могу притвориться, что мне не нравится с ним флиртовать, даже если, в конце концов, это ни к чему не приведет.

Я: Твой сарказм пахнет кровью погибших интернов и душами потерянных записей сотрудников.

Солнышко: Ошибочка. Это я ем на завтрак. Держись, Дарлинг.

Я смеюсь, хотя он меня не слышит. Почти могу представить его выражение лица, всегда серьезное, но с этим намеком на морщинки в уголках глаз и полных губ. Эта крошечная улыбка, которую большинство людей даже не заметили. Мир восхищается Габриэлем Скоттом, но он до чертиков много работает, притворяясь, что это не так. Вот как много я уже знаю.

Я: Ох... уже стал ко мне так нежно обращаться?

Солнышко: Это твоя фамилия.

Я: Удобное оправдание.

Солнышко: Законное.

Я: Меня никто никогда не называл по фамилии. Может, мне стоит звать тебя твоей? Ну, Скотти, как зовут тебя все остальные?

Солнышко: Нет.

Я лишь дразню его, так как не хочу называть парня Скотти. Для меня это не его имя. А скорее какого-то незнакомца. Но энергия и сила его ответа вызывает у меня вопрос о том, почему он не хочет, чтобы я использовала это имя, тогда как всё его окружение зовет Габриэля именно так. Большой палец слегка дрожит, пока набираю ответ, принимая более серьезный тон, так как, ну правда, какого хрена я флиртую с главным боссом?

Я: Ну, ты меня поймал. Я, блин, не могу уснуть. Мне придется жить с последствиями.

Внизу экрана моего телефона пляшут маленькие точечки. Они исчезают, затем снова появляются. Интересно, какого черта он пытается написать и стирает текст.

Я почти решаю написать Габриэлю, просто чтобы подтолкнуть его зад к тому, что он там пытается сказать, когда наконец появляется сообщение. И я ахаю. И задыхаюсь. Мое сердце останавливается, а затем снова колотится. Я ничего не вижу. Вот оно, ясное, как день.

Солнышко: Не хочешь приехать?

Что. За. Черт?

Я застываю в шокированном состоянии на добрые несколько минут, потому что он успевает написать кучу неубедительных пояснений.

Солнышко: На чай.

Солнышко: Чтобы тебе легче было уснуть.

Солнышко: Я готовлю вкусный чай.

Он готовит чай? Габриэль у-меня-нет-времени-на-простых-смертных Скотт реально готовит чай? И пьет его? Не трахайте мне мозг, с таким же успехом меня можно назвать балериной.

Он продолжает писать.

Солнышко: Черт. Очевидно, что уснуть не удастся.

Солнышко: Игнорируй приглашение.

Я быстро набираю ответ, выручая беднягу из этой передряги.

Я: Где ты?

Я: Твой дом, в смысле. Где он?

Он молчит. Знаю, стоит там и хмурится на телефон. Вероятно, уже некоторое время. Я сдерживаю еще одну улыбку.

Солнышко: Через несколько кварталов. Могу отправить машину.

Я: Нет. Я пройдусь.

Солнышко: Ты не станешь. Я тебя встречу.

От моей усмешки уже болят щеки. Я выбираюсь из кровати и натягиваю джинсы.

Я: Ладно. Где?

Солнышко: Перед твоим отелем. Через десять минут.

— Это сумасшествие. Сумасшествие, — бормочу я, застегивая джинсы и роясь в чемодане в поисках лифчика и майки. Я не беспокоюсь о свете, как будто это могло бы стать причиной включения моего здравого смысла, и в результате я бы написала Габриэлю забыть обо всем. Потому что, вашу мать, что я творю?

Он и правда хочет приготовить мне чай?

Да. Знаю, хочет. Габриэль говорит то, что имеет в виду. Он приготовит мне чай. Но желает ли большего? Почему он вообще меня пригласил?