Ведун

— Какие? Какого племени?

Братья переглянулись.

— Так это… Откуда нам знать? — сказал старший. — Степняк и все. А кто ж еще? С берега стрельнул и беда!

— А стрела какая была? — спросил Дедко. — Перо на ней какое?

Братья опять переглянулись:

— Так гусиное, — сказал старший.

— Крашено? — спросил Дедко.

— Кто?

— Перо у стрелы.

— Так это… Не. Простое.

Это уже младший ответил.

— А шли вы как? По стрежню?

— Ага, — опять подтвердили оба: — По стрежню.

— А река та — Днепр, верно?

— Ну да.

— И было то пониже Смоленска?

— Пониже, — подтвердили братья.

— Сильный выстрел, — сказал Дедко. — Для такого особая стрела нужна. Дорогая. Такие степняки метят. А вы говорите: простое перо.

— Может и мечено было, — сказал старший.

— А может мы не стрежню шли, к берегу поближе. Сейчас разве упомнишь?

— Ну да, ну да, — не стал спорить Дедко. — Значит прямо в сердце, насмерть?

— Насмерть. Должно, судьба у Твердолика такая, — сказал старший.

— Или богов прогневал. — добавил младший. — Он нравный был, Твердолик. Чуть не по нему что, сразу серчал.

— Может и так, — кивнул Дедко. — А окромя вас кто на лодье был, когда та стрела прилетела?

Переглянулись.

— Так только мы, — сказал старший. — Под парусом же шли. Вниз по реке. Тут и двоих довольно.

— Но вы же не втроем отправились? — уточнил Дедко.

— Ясно, не втроем. Осьмнадцать нас было. Два насада и наша лодья.

— Не ваша, — подал голос Борич. — Твердолика.

— Ну да, его. Так мы ж ее и не прибрали. Как вернулись, родне отдали без спору.

— Еще б вы не отдали, — проворчал Борич.

— Значит, как убили жениха Прелесы, никто, кроме вас не видел? — уточнил Дедко.

— Никто, — подвердили оба.

— И зачем тут видоки, — сказал старший. — Мы видели, рассказали. Что еще?

— А то, — сказал Дедко, — что я вам не верю.

— Да кто ты такой, дед! — закричал старший. — Верит он, не верит! Колдун грязный! Ой!

Это меч Роды уперся ему в бороду.

«А она и впрямь хороша с оружием», — подумал Бурый.

Младший братец попятился, кося глазом в угол, где за мелким и лишенным силы домашним идолом прислонены к стене две рогатины.

— Вот значит как… — пробормотал Борич.

Растерялся соцкий. Не ждал от родни худого.

— Убери меч, воительница, — попросил Дедко. — Он больше шалить не станет.

Так и было. Бурый видел, как из Дедки потекла сила и соединясь с испугом старшего братца, растеклась у того внутри.

Рода спрятала меч. Младший замер, так и не дотянувшись до рогатины. Потому что старший осел на пол и заплакал.

— Мы не хотели… — скулил он. — Мы… Он нас ни во что не ставил… Обзывал… Помыкал… Брата щемил, по лицу ударил…

— За что? — спросил Дедко.

— У брата в Смоленске кошель украли. Серебром две гривны… Сказал: из нашей доли десять заберет! Сказал: товар в Киеве две стоит, в Новгороде поболе десяти выйдет.

И зарыдал.

Соцкий начал вставать, но Бурый положил ему руку на плечо, показал знаком: не мешай.

— Зачем? — воскликнул младший. — Что ты… — Показал пальцем на Дедку: — Ты его околдовал! Не было ничего! Стрелой убили! Степняк убил!

— Не кричи, — Меч Роды вновь длинной серебристой рыбкой выпрыгнул из ножен. — Не надо. Язык отрежу.

Спокойно сказала. Негромко. Сквозь завывания старшего, кажется, не вдруг услышишь. Однако услышали все. Отчетливо.

Дедко подошел к старшему, погладил по голове, спросил его ласково:

— Ты Твердолика убил? Как?

Новгородец замотал головой. Слюни размазались по бороде.

— Братик это. Ножом. Не обижай братика! Не трогай!

— Не трону, — пообещал Дедко. — Ножом?

— Ножом, — подтвердил старший. — Нам серебро надобно, а он… десять гривен! Разве ж это честно?

— Что? Вот так подошел и ударил? И точно в сердце? — тем же ласковым голосом проговорил Дедко. — Такой ловкий молодец?

— Да не, — старший вытер рукавом слезы. — Твердолик отдохнуть прилег. Задремал. А братик его и ткнул. А со стрелой я придумал! — заявил он гордо. — Ловко, правда?

— Ловко, — согласился Дедко.

— Ага. А ты говорил: в реку выбросим, скажем, что утонул! — Старший повернулся к брату.

Тот прикрыл рот ладонью. Бурый видел: он в панике. Но не такой, от которой бегут, а такой, когда замираешь, аки пень.

Хотя сбежать… Кто б ему дал.

— Надо б тысяцкого позвать, — заметила Рода.

— Зачем? — Борич посмотрел на нее.

— Судить, — спокойно ответила Рода. — Убийство же.

— Не надо тысяцкого, — хмуро проговорил Борич. — Мой род, мой суд. Пусть они умрут, оба.

— Как скажешь, — кивнула Рода.

Меч ее прыгнул вперед и сразу отдернулся. Глаза младшего выпучились. Он прижал ладонь к груди. Из-под пальцев тут же заструилась кровь, густо пропитывая рубаху.

— Этого не надо, — Дедко поднял руку, останавливая воительницу. — Он не в себе ныне. — Повернулся в соцкому: — Хочешь, таким останется?

— Хочу, — согласился соцкий. — Родня все же. Скажу: он умом тронулся и брата убил. Как теперь дочка моя, Пастырь? Поправится?

— Месть свершилась, — сказал Дедко. — Заложный ее отпустит. А нет, я ее сам отпущу. Теперь можно.

— Он такой, твой пестун, такой… мудрый. Я б за такого замуж пошла, не раздумывая.

Бурый улыбнулся. Такие слова услышать от женщины, которая только что билась под тобой, как вынутая из сети белуга.

— А за меня? — Бурый легонько сжал ее грудь, по-бабьи крупную, но по-девичьи упругую. — За меня пошла бы?

— За тебя нет, — Рода провела шероховатой ладонью по щеке Бурого. — Какой из тебя муж, Молодший? Зато дружок отменный. Лучше тебя никого не знаю.

«И не узнаешь», — самодовольно подумал Бурый. А вслух спросил:

— И многих знала?

— Дружину малую собрать хватит, — Рода засмеялась. Зазывный у нее смех. Глубокий, хрипловатый.

— Пестун твой мудрый, а я разиня. Могла б и сама про стрелу догадаться.