Ведун

Я не успел опомниться, как оказался на территории изрядно заросшей высокими деревьями и густыми кустами сирени. Можно было бы заорать, но я понял, что это бесполезно, никто из малочисленных прохожих не отреагирует, да и обещанное шило не хотелось получить в бочину. Пока похититель производил над моей тушкой означенные манипуляции, моя правая рука незаметно приподняла левый рукав куртки. Ребристая рукоять стилета успокаивающе коснулась ладони. Вскоре в моей руке оказался серьезный аргумент против похитителей маленьких мальчиков. Подчиняясь интуитивному посылу, взял нож обратным хватом. Ножевым боем никогда не занимался, но именно эта позиция показалась наиболее верным решением.

Мерзкий запах человеческого дерьма и мочи возвестил о том, что Глист не соврал, это место действительно служит эдаким бесплатным народным туалетом. Впрочем, на узкой дорожке, ветвящейся между деревьями и кустами, по которой буквально несли мое тело, следы человеческой деятельности отсутствовали.

Наконец мы оказались в глухом уголке парка, точнее на пятачке, полностью окруженном густой порослью лещины. Здесь пахло не так мерзко, даже травка произрастала и какие-то цветочки не вытоптаны. Меня поставили на землю, в следующий момент сильные длинные пальцы вора легли на мою шею. Тут я понял, что далее медлить не стоит.

Пока ситуация позволяла, я вывернулся из захвата. Мгновенный взгляд магическим зрением на противника позволил мне определить четыре самые уязвимые точки его организма из наиболее доступных в положении, котором я находился: сонная артерия, сердце, печень и глаз. Удар в печень или глаз чреваты большим выбросом крови наружу, не говоря об артерии. Не хватало заляпаться по самую маковку. Остается сердце. Оно хоть и прикрыто ребрами, но при повреждении гарантированно приведет к мгновенной гибели бандита, а практически вся кровь от столь незначительного входного отверстия останется во внутренних полостях организма. Ребра для моего стилета не такая уж мощная преграда, главное рассчитать удар так, чтобы лезвие не попало в кость.

Четко выверенный удар без замаха в центр груди с небольшим смещением влево под тщательно рассчитанным углом. Узкий клинок стилета рвет кожу, мышечные ткани, скользит между ребер и наконец вонзается в правый желудочек. Откуда мне известно, что именно в правый желудочек? Да хрен его знает, в Интернете когда-то видел, как устроен данный орган, а сейчас он передо мной как в рентгеновских лучах, даже чётче. Легкое пошатывание ножа в ране и дыра в сердечной мышце заметно расширяется.

Лезвие легко вышло из груди моего неудавшегося убийцы. Отскакиваю на несколько шагов и наблюдаю за тем, как парень хватается обеими руками за грудь. Больно. Ясен пень. Точнее БОЛЬНО. У Деда когда-то на моих глазах инфаркт случился, так его корежило упаси Господь как. Сердце вообще штука тонкая ранимая, хоть и работает всю жизнь безостановочно. Постояв немного, вор издал ртом хлюпающий звук, затем с укоризной посмотрел на меня и умер еще до того, как упал лицом в траву.

Убил. Я его убил! Осознание того, что я лишил жизни человека пришло не сразу, и вообще какое-то время я находился в заторможенном состоянии, как будто всё это случилось не со мной, а с аватаром из компьютерной игры. Стоял, переводя взгляд поочередно то на окровавленный нож, то на лежащее лицом вниз тело. В башке пустота, в ушах звон.

Наконец мозг включился, и тут же пришло понимание содеянного. Выходит, я убийца. Прислушался к внутренним ощущениям. Вроде никаких позывов блевануть или вообще упасть в обморок рядом с хладным телом. Лишь чувство брезгливости. Такое бывает, когда голой рукой придавишь таракана и белые внутренности испачкают ладонь. Хочется немедленно включить воду и хорошенько вымыть руки с мылом, едва ли не по самые локти. Тогда с какого же перепугу многоопытные литераторы описывают первое убийство как психологический надлом, едва ли не путь к гарантированному сумасшествию и размышлениям о смысле жизни в стиле Достоевского? Где душевные метания? Где всякие вопросы на тему: «тварь дрожащая я или право имею?». Вот на земле валяется убитый мной человек, и никаких душевных мук при этом я не испытываю, лишь понимание абсолютной собственной правоты и безмерное чувство брезгливости к поверженному врагу. Кстати желтая лужа из-под него вытекает, а крови не видать.

Положил нож на травку и отошел в сторонку. Удивляюсь, как не напрудил в штаны со всей этой нервотрепкой. Наконец-то и у меня получилось отлить, завязал тесемки штанов. У-у-ф-ф! Благодать! Человеком себя почувствовал.

Подобрал нож, и, хорошенько вытерев о полу пиджака покойного, вложил обратно в ножны. Покинуть побыстрее мертвое тело даже мысли не возникло. Для начала просканировал умирающий мозг. Неожиданно получил поток информации от убиенного мной парня.

Итак, Виталий Романов или вор-щипач, по кличке Винт. Как оказалось, убивать он меня вовсе не собирался. Придушить малость, очистить карманы и оставить отдыхать на травке — вот что он задумал. Прям гуманист. Так, еще что тут у нас в буйной головушке было? Заначка! У него есть ухоронка, от которой отчислений в воровской общак он не отстегивал, и никто из его коллег по цеху о её существовании не подозревает. Двадцать три тысячи банкнотами и около пуда разного «рыжья» и «брюликов», то есть золотых монет и ювелирных украшений. Дюжина дорогущих часов в золотом корпусе, украшенных драгоценными камнями. Наконец оружие — револьвер совершенно новый, муха не сидела, спер по случаю из саквояжа какого-то офицера. К нему десяток пачек патронов по двадцать штук. Серебро и медь Винт менял на бумажные деньги, так что нести будет не так уж и тяжело. Собирался вскорости слинять из Калуги с какой-то Алиной Тереховой, к которой усиленно подбивал клинья, и осесть где-нибудь в другом городе, обзаведясь трактиром или гостиницей. Образ той, которую Винт считал писаной красавицей, вызвал у меня чувство недоумения. Ростом низенькая, фигура бочкообразная, ручонки короткие, ноги — две тумбы. Единственными достоинствами Алины были миловидное личико и толстая пшеничная коса ниже пояса. Впрочем, не стану никого судить, в вопросах любви у каждого свой вкус, тут уж кому поп, кому попадья, кому попова дочка. Практичный малый этот Винт, не глуп и где-то романтик. Был. Теперь, когда он мертв, деньги и прочие ценные штучки ему ни к чему. Зато мне ой как пригодятся.

Преодолевая брезгливость, я перевернул мертвое тело и тщательно обыскал карманы. Банкноты, перстенек, часы, серебра рублей на двадцать — всё распихал по карманам. Оружия при нем не нашлось ни холодного, ни огнестрельного. Лишь заточенный до бритвенной остроты серебряный четвертак, которым он подрезал карманы, баулы и дамские сумочки. Вскрыть сонную артерию таким инструментом можно запросто или по лицу человеку черкануть в случае шухера, и под шумок слинять. Документы брать не стал — ни к чему они мне.

Через пять минут я шел, как ни в чем не бывало, по рынку даже мурлыкал под нос слова задорной песенки из прошлой жизни:

– В море синем,

В море южном

Рыбка, рыбка непростая,

Исполняет все желанья,

Вот такая — золотая.

Нераспроданные грибы отдал безвозмездно Глисту с условием, что он присмотрит за моими корзинами. По большому счету, мне плевать на всё это хозяйство, но просто так бросить было бы крайне подозрительно. Забрал сданный ему на хранение рюкзак и, сославшись на необходимость кое-что прикупить для Егоровны, отлучился. К отходу поезда обещал вернуться. На обратную дорогу халявы не будет. Придется покупать полный билет в общем вагоне за полтинник или взбираться на крышу. Парни собирались прокатиться с ветерком, а мне оно не очень и надо. Зажать пятьдесят копеек за проезд в относительном комфорте на мой взгляд жлобство чистейшей воды. Будут коситься и барчуком обзывать. Ну и пусть. Кто они мне? Друзья, товарищи за которых в огонь и в воду? Корзины до рынка пришлось самому корячить. А им хоть бы хны, ни одна падла не предложила помощь, мол, твой товар, тебе и тащить.

До нужного места добрался за копеечку, воспользовавшись трамваем на конной тяге. Оказавшись на довольно крутом склоне Оки, поросшем кривоватыми низкорослыми липами, дубками и ольхой, спустился вниз по петляющей тропке едва ли не к самой воде. Повернул направо и прошел вдоль берега метров пятьдесят. Наконец обнаружил искомое место — небольшой развесистый дуб. Под корнями дерева находилась небольшая рукотворная нора, вход в которую был тщательно замаскирован. Не знай я о существовании клада, вовек бы не сыскал. Ухоронка много места не занимала. Бумажные деньги тщательно обернуты в вощеную бумагу, золотые монеты в полотняном мешочке, часы-луковки также обернуты непромокаемой бумагой и упакованы в мешок, брошки, колечки, браслеты и прочая бижутерия, небрежно завернуты в тряпку, револьвер с патронами в обернутом тканью деревянном ящичке. И всё это сложено в заплечную торбу. Бегло осмотрел каждую находку. Заплечный мешок Винта оставил у подножия дуба. Трофеи сложил на дно рюкзака, всё прикрыл полотенцем, сверху пакеты с недоеденными харчами покидал. Маскировка так себе, надеюсь, никто не заподозрит малолетнего пацана в том, что за его плечами котомка с огромными деньжищами.

Ну всё, теперь можно и по аптекарским лавкам прогуляться, потратить с пользой заработанные на продаже грибов денежки.

Услугами конки пользоваться не решился. Прогуляюсь-ка по городу Калуге, посмотрю, что тут да как. А еще, обратившись к своему чародейскому Дару, пожелал стать как можно менее заметным. Не знаю, колдовство подействовало или так звезды сошлись, внимания на меня не обращали.

В той реальности этот город посещать мне не доводилось. Ну не было случая, да и особого желания. Там Калуга была областным центром, здесь губернским городом в боярском родовом владении. Ничего так, здесь чистенько аккуратненько. Дороги вымощены булыжником, бульвары гранитной брусчаткой. По краям дорог растут в основном липы, изредка попадаются каштаны, еще реже тополя. День будничный, на улицах праздношатающейся публики не видать. Все куда-то спешат. По проезжей части туда-сюда проезжают конные повозки. Интересно, к хвосту каждой лошадки приторочен специальный мешок для сбора конского навоза. Весьма верное на мой взгляд решение, иначе никакие дворники не справились бы с напастью.

Вышел на площадь при каком-то храме и был поражен количеством попрошаек на паперти. В основном это были калеки и убогие. Однако среди них попадались хитрожопые индивиды, косившие под увечных. Один мордатый парень поджал под себя ноги, замаскировав их тряпьем, слезливым голоском выпрашивал «копеечку» у проходящих мимо граждан. Попытался и меня схватить за штанину, пришлось пнуть его носком ботинка прямо в наглую рожу. Отцепился, даже вякать не стал, похоже прочитал в моих глазах нечто такое, что ему не очень понравилось. Всё-таки у этих прохиндеев, как у их коллег рыночных и привокзальных цыган нюх на потенциальную угрозу феноменальный. Если моих товарищей чавелла буквально атаковали предложениями погадать, меня отчего-то избегали, шарахались будто от прокаженного. Даже тот цыганенок, у которого я арендовал ящики под торговую точку, чувствовал себя при разговоре со мной не очень уверенно.