Век Экклезиаста

Твёрдый пол напомнил Ричи о зыбкости сущего. Повернувшись на другой бок, мученик Строубэк, принявший на себя вероломную атаку со стороны антигуманистической мебельной группировки, уставился в лакированную гладкую поверхность гардеробного шкафа, откуда на него взирало неровное карикатурное отражение комнатного философа.

"Что было, то и будет, - изрекло оно расплывшимися кривыми губами, словно бы перенесшись из часов немыслимо далёких, нереальных.
– И что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем".

"Смотри, вот это новое", - мысленно сказал своему отражению Ричи, сопровождая послание театральной, почти академической демонстрацией самого популярного в мире жеста. Двойник, пленённый в кривом зазеркалье, незамедлительно ответил точной копией адресованного ему послания.

"И тут ты обделался", - издевательски заскрёбся о внутренности черепа говорящий жук.

"Почему бы тебе не убить себя включенным блендером в глазницу, мелкий паршивец?" - с молниеносной реакцией прихлопнул его Ричи, страшась разбудить спящего внутри себя, как, он был уверен, и внутри каждого, мерзкого ехидствующего гремлина, провоцирующего деструктивные внутренние диалоги и питающегося соками рефлексии тех, кто не сумел приспособиться к вращению мирового водоворота, зацикленного на точке заставшего по просьбе одного мудреца мгновения, что есть прекрасно; тех, кто, стремясь спрыгнуть с раздувшегося от ожирения тела мира, оказывались в месте его колостомированной дыры, откуда на их голову лилась амброзия сперва взрастившего, а потом отвергшего их общества; тех, кто по запаху струящихся наружу нечистот пытался определить болезнетворные факторы во внутренностях цивилизации, чтобы описать их и любыми методами излечить. Ричи не считал себя достойным этого высокого долга. Иногда он ощущал себя где-то за пределами общего организма, в некой макетной его копии, но, что смущало его и пугало - копии, постепенно наполняемой дополнительными деталями, привносящими в совершенство теории плачевный опыт практики и следы, оставленные грязной обувью инженеров.

Началом его творческого запора, послужившего причиной усомниться в возможности дальнейшей умственной активности, стал понедельник, когда молчавший около полугода телефон вдруг разразился лавиной хрипящих какофоний, некогда считавшихся музыкальным хитом. Ричи с опаской нажал клавишу приёма вызова и уставился в дисплей, совершенно позабыв сообщить собеседнику о своём присутствии этикетным "да" или "алло".

– Ричи?
– выплюнул динамик.
– Ричард Строубэк?

– Да...
– протянул Ричи, пытаясь опознать по голосу нарушителя покоя.

– Это Эмбресвиль, - представился человек на другой стороне. Экран явил физиономию главного редактора городского литературного журнала, круглую и толстокожую, с глубокими, как у шарпея, морщинами, резиновыми ушами с торчащим из них грубыми закрученными волосами, и бритым неделю назад черепом, успевшим порасти весенним пухом, выдающим огромную лоснящуюся лысину.
– Как сам? Чем живёшь?

– Да... ничего особенного, - честно ответил Ричи, припоминая, что последние несколько месяцев, как заговорённый, спускал всё свободное время на просмотр дьявольского канала, где демон-ведущий (или же сам бог во плоти?), вооружившись кистью и роскошным афро, давал бесплатные уроки художественного мастерства.

– Слушай, ты уже в курсе, наверное, что мы готовим последний выпуск журнала? Последний - в смысле вообще последний, понял-нет?

– Что-то такое слышал.
– "Вообще фаллоапатично".

– Ну так вот, может подготовишь что? Или, ещё лучше, есть уже готовое? Не хватает материала для выпуска, понимаешь? Не упусти возможность!

– Н-нет, я ничего не готовил.
– Где-то в глубине души Ричи считал, что его писательская карьера закончилась на прошлом выпуске журнала, материал которого - вершина равнодушия, не оставившая малейшего отпечатка в памяти - был не интересен не то что читателям, но, по всей видимости, даже авторам самих текстов. Оставив свежий выпуск в зобе мусорной урны, где ему было самое место, Ричи проникся уважением к вовремя соскочившим с беговой дорожки издательствам, чей функционал, в основном, сводился к электронным переизданиям и составлению сборников во всех их вариациях, подходящих, между тем, к концу.

Эмиль Эмбресвиль почесал бровь, похожую на чёрную мохнатую гусеницу, заметив, очевидно, отсутствие энтузиазма в голосе Ричи.

– Без тебя никак, Строубэк, понимаешь-нет? Это другим сложно даются слова, а твой продукт - это что-то невероятное. Я храню все твои оригиналы, чтобы показать их внукам, веришь? Кто ещё сможет закрыть Вавилонскую библиотеку, если не ты?

Гордость Ричи поднялась по пищеводу и сладкими пальцами упёрлась в нёбо, заставив подбородок подняться выше.

– Попробую что-нибудь придумать, - ответил он.
– Но!
– предупредительно поднял указательный палец Ричи.
– Не обещаю.

– Превосходно!
– воссиял желтым цветом уличного фонаря редактор.
– Я зарезервирую место под твой текст. И, я прошу, не стесняй себя в оборотах. Делай... кислотней... ядовитей. Понял-нет?

Ричи вдруг стало интересно, почему к общению с ним снизошёл сам главный редактор "Мурддраала", а не его агент, по обыкновению.

– С Грегом всё в порядке?
– между прочим спросил Ричи.

– Грегом?
– переспросил Эмиль.
– А, Грегом... Он сейчас находится в лучшем месте.

– Он умер?

– Уволился месяц назад.

– А Кейти?

– Разорвала контракт и уже год травит своей туалетной водой тараканов в "Биржевом приматории". Ты разве не слышал? Все уходят из литературы, Ричи, - пожаловался Эмиль Эмбресвиль.

"Как-то недостаточно организовано уходят".

– Кто будет в выпуске?

– Рад, что ты спросил. Во-первых, Филлип Пеперман с эссе на тему перехода литературы из описательного в символически-графический вид, пока не признаваемый критиками.
– "Очередное разглагольствование по несуществующей проблеме".
– Во-вторых, стихотворение Питера Слоутача об осколке гранита в центре непроходимых джунглей... детали раскрывать не буду, но тебе бы понравилось!
– "Мне бы не понравилось".
– Далее - долгожданное окончание детективного романа Дени Миссури...
– "Что вообще можно расследовать в двадцать третьем веке?" - И вершина творчества... на втором месте после твоего рассказа, конечно - новеллеттиата в тройном соавторстве Пулье, Киттигадсона и Шеллмена - "Р (значит рентгеновское) свечение в сердце паломника, шагающего к вратам 313"!
– "Отходы околомозговой жизнедеятельности, бесцельные и пустые, как этот мир; выстроенные в случайном порядке словесные выкидыши, извлечённые из давно подохшего и прогнившего, но продолжающего конвульсировать тела постмодернизма, его посмертные газы, ценимые нео-хипстерами как тончайшая музыка души".

Мышцы на лице Ричи скривились не от описания, но от воспоминаний, что в самом начале сотрудничества с "Мурддраалом", следуя веянию моды, он сам окунулся в эту искрящуюся нектаром ночную вазу, написав по чужой вселенной заказное произведение, чей общий сюжет можно представить в виде картины поля ядерного взрыва, в центре которого пробудившийся Ктулху припарковал свой фургончик и принялся торговать мороженым. С отвращением избавившись от сотворённого богохульного текста, Ричи стал было готовиться к наихудшему, однако читающая элита причислила его рассказ к шедеврам, мало чем уступающим оригиналу. Что ж, ну и отлично.

– Здорово...
– пробормотал Ричи. А ведь века полтора назад он мог бы послать ко всем чертям Эмбресвиля с его псевдотворческим фарсом и заняться, к примеру, копирайтерским трудом, когда закон о Пресечении умножения сущностей, частный случай порядка Оккама, ещё не запрещал подобную деятельность.

– Значит, договорились. К концу недели жду чего-нибудь эдакого...
– Эмиль сжал в руке невидимые шары.
– Короче, тебе лучше знать. Удиви меня, Строубэк. Времени - до выходных. Понял-нет?

И так, в задумчивости и ожидании того незабываемого чувства, когда во время облегчения сладко сводит зубы, Ричи просидел, а сегодня ещё и пролежал на полу, три дня, напрасно призывая на помощь блудящую с кем ни попадя, но только не с ним, Лиру. Судя по всему, для создания новой истории личных ресурсов и идей будет недостаточно...

Взгляд Ричи проворной ящерицей скользнул вверх по книжному шкафу и остановился на твёрдой обложке его второго романа, выделявшегося среди других немногочисленных книг ярким лимоновым переплётом, хранящим на себе будто выжженные пирографом рельефное название: "Жёлтый предсказатель". Речь в романе шла о путешественнике, волею случая застрявшем в маленьком заполярном городке, где с его приездом стали происходить странные и ужасные события - некто принялся осквернять неприкосновенную красоту природы апокрифическими надписями на снегу, о цвете которых несложно догадаться, исходя из названия. Дабы сохранить облик честного человека и отвести от себя гнев местных жителей, путешественник проводит частное расследование, в ходе которого, по детальному изучению каллиграфии оставленных письмен, ему удаётся установить личность преступника и призвать его к ответу. Продолжение не заставило себя долго ждать, и уже через год мир увидел "Коричневого пророка" пера Ричарда Строубэка. К написанию первого романа Ричи сподвиг его единственный друг, Джонни Смоллер, заведовавший кинологической лабораторией в черте города, и временами, когда они общались более тесно, приглашавший приятеля к себе на работу, чтобы поделиться своими последними открытиями в мире вокальных пород. Они стали меньше общаться после того, как Джонни, с трудом поборов тяжёлый недуг, приковавший его к больничной койке на целых пять дней, заглянул в свою флеш-карту, опасаясь, что не успеет воплотить свою мечту и не услышит при жизни ласкающую слух собачью а-капеллу. Оказалось, в распоряжении Смоллера - целых шестьдесят лет.