Век Наполеона. Реконструкция эпохи

Лавина жалоб на него была уже такова, что 30 августа 1814 года Ростопчин ушел с поста московского главнокомандующего. Сам Ростопчин объяснял это ухудшением здоровья (у него были обмороки, бессонница, депрессия, которую тогда называли ипохондрия). Вместо Ростопчина был назначен Александр Тормасов, который 30 октября 1814 года получил должность московского военного губернатора. (Интересно, что обер-полицмейстер Петр Ивашкин при бесчисленных на него жалобах оставался на своем посту дольше – до марта 1816 года. А гражданский губернатор Николай Обресков за свою службу в 1812 году получил от Александра Первого еще в феврале 1813 года золотую осыпанную алмазами табакерку с императорским портретом).

Для москвичей была устроена ссудная казна, однако шанс воспользоваться ею был только у тех, кто мог предоставить в залог имение либо другую недвижимость, а это в подавляющем большинстве случаев были дворяне. Купцы же, разночинцы, а тем более духовенство были крайне редкими клиентами ссудной кассы.

Современник писал о Москве: «С нами совершаются чудеса божественные. Топор стучит, кровли наводятся, целые опустошенные переулки становятся по-прежнему застроенными. Английский клуб против Страстного монастыря свидетельствует вам свое почтение. Благородное собрание: также надеется воскреснуть». В Москве к тому времени находилось более 60 тысяч крестьян и мастеровых – каменотесы, каменщики, штукатуры, маляры, плотники.

Впервые после войны царь приехал в Москву только 15 августа 1816 года, после Венского конгресса. 30 августа был оглашен Манифест «Первопрестольной столице Нашей Москве»: «Мы видели нещадящую никаких пожертвований горячую любовь ея к Нам и отечеству. Претерпенное потом ею от руки злодейства крайнее бедствие и разорение уязвило сердце Наше глубокою печалию. Но управляющий судьбами народов, Всемогущий Бог, избрал ее, да страданием своим избавит она не токмо Россию, но и всю Европу. Пожар ея был заревом свободы всех царств земных. Из поругания святых храмов ея возникло торжество веры. Подорванный злобою Кремль, обрушась, раздавил главу злобы. Тако Москва и подвигами и верностию и терпением своим показала пример мужества и величия».

Тогда же Александр I подписал указ и план восстановления и благоустройства Москвы. Земляной вал был роздан владельцам домов с требованием огородить новоприобретенные участки заборами и тумбами и разводить «садики во всю длину мест своих перед домами на валу, дабы со временем весь проезд вокруг Земляного вала с обеих сторон был между садами». Так в Москве возникла Садовая улица.

В воспоминаниях Елизаветы Яньковой, видевшей все это своими глазами, написано: «когда Москва начала отстраиваться, весь город по сю сторону Москва-реки был точно как черное большое поле со множеством церквей, а кругом обгорелые остатки домов. Москву в таком разгроме было больно видеть, не верилось, чтоб она когда-нибудь и могла опять застроиться. Но нет худа без добра: после строительства улицы стали шире, те, которые были кривы, выпрямились, и дома начали строить больше все каменные, в особенности на больших улицах».

Так и получилось: из худа вышло добро. В 1817 году был наконец утвержден генеральный план восстановления Москвы, главной идеей которого было создание города-монумента во славу величия Российской империи. Строить в центре, внутри Садового кольца, деревянные дома запрещалось. Вокруг Кремля создавалась система площадей, а реконструированная Красная (до пожара на всем ее пространстве стояли деревянные торговые ряды) становилась главной площадью города. Торговля была перемещена в специально отстроенное здание Торговых рядов с куполом и парадным портиком (эти ряды шли вдоль Кремлевской стены, там, где сейчас Мавзолей и кладбище советской знати). Земляные укрепления (остатки бастионов, возведенных еще Петром Первым на случай прихода шведов) вокруг Кремля были срыты, его ров засыпан, а на этом месте разбит бульвар.

Тогда же на колокольне Ивана Великого был установлен новый Успенский колокол – прежний был сброшен французами и раскололся. Когда решено было колокол перелить, на завод купца Богданова, где плавили металл для колокола, толпами пошли москвичи: они бросали в печь деньги, подсвечники, куски серебра, бронзы и латуни. Он был чем-то большим для людей: вместе с городом колокол восставал из небытия. И каждый из тех, кто пожертвовал на него хотя бы медный грош, вместе с колоколом оставался жить на века.

Везли его не на лошадях – москвичи впряглись в этот поезд и тащили колокол на себе. Новый колокол вышел намного больше прежнего, и даже пришлось разбирать часть проема одной из башен, чтобы колокол прошел в Кремль. Для подъема была сооружена целая конструкция, но в толпе говорили, что она не выдержит тяжести, рухнет. Тогда купец Богданов сказал, что будет подниматься вместе с колоколом. Богданова и колокол стали поднимать наверх. Толпа завопила: «Ох, падает!» (предполагают, что панику распространяли карманники, создававшие себе «рабочую обстановку»), но Богданов на верхотуре поднял руку – и площадь замерла…

В честь пятилетия победы над Наполеоном 12 октября на Воробьевых горах Александром Первым был заложен Храм Христа Спасителя. На это торжество приехал прусский король Фридрих Вильгельм: на Боровицком холме он встал на колени перед городом, с которого началось освобождение Европы.

Из Москвы, которая до войны была забытой деревенской тетушкой, делали европейскую столицу: был спроектирован Большой театр, а перед ним – Театральная площадь. 20 февраля 1818 года в центре Красной площади (а не там, где стоит ныне – возле храма Василия Блаженного) был открыт памятник Минину и Пожарскому (до тех пор городских монументов в Москве не было – разве что парковые статуи).

Большой театр, Театральная площадь, Манеж, Александровский сад с его портиком, висящая в Успенском соборе многопудовая люстра «Урожай» из отбитого у французов серебра московских храмов, и многое другое, доныне определяющее облик Москвы, возведено после пожара, в ответ пожару, в знак того, что сжечь Москву можно, а погубить – нельзя…

Четвертый враг Наполеона

Власть. Присягнувшие. Коронация. Игра. В ожидании «знака».

1

Считается, что Наполеона погубила борьба с Англией, Испанией и Россией. Однако он вел еще одну войну, результаты которой в наши материалистические времена явно недооценены: с Римским Папой и в его лице с католической Церковью а, возможно, сам того не желая, с самим Богом, в котором он, как всякий диктатор, видел соперника.

Человек нужен был Наполеону весь, без остатка. В своей армии он поступил с Богом просто – вывел его «за штат». У французов не было полковых священников (капелланов), солдаты не ходили в церковь. Француз аббат Сюрюг, служивший в 1812 году в Москве в католическом храме святого Людовика, писал: «При 400 тысячах человек, перешедших через Неман, не было ни одного священника. Во время их пребывания здесь (в Москве – прим. С.Т.) из них умерло до 12 тысяч, а я похоронил по обрядам церкви только одного офицера и слугу генерала Груши. Всех других офицеров и солдат зарывали их товарищи в ближайших садах. Однажды я посетил в больнице раненых; все говорили мне об их телесных нуждах, и никто – нуждах души, несмотря на то, что над третью из них уже носилась смерть».

Генерал-майор Николай Бороздин рассказывал, как при отступлении французов увидел семи-восьмилетнего мальчика-француза, и из сочувствия держал при себе. Вечером, когда пришло время ложиться спать, приказал мальчишке молиться. Пацан отказался со словами: «Что за Бог? Глупости! Не хочу молиться!..».

Однако совершенно отнять у своих воинов надежду на вечную жизнь Наполеон все же не рискнул. На картине Луи Жироде «Оссиан приветствует наполеоновских воинов, погибших на поле брани» попавших на небеса французов встречают античные воины с Оссианом (легендарный герой кельтского народного эпоса) во главе. Разница решающая: библейский Архангел Гавриил должен был провести дознание и затем решить судьбу человеческой души – в ад или в рай. Погибшие за императора попадали в вечное блаженство без суда и лишней бюрократии.