Век
Шрифт:
— Что теперь? — пробормотал Фаусто, поднявшись с постели и направляясь к окну, чтобы посмотреть вниз.
Он увидел одного из немецких солдат у двери. На улице стоял грузовик.
— Что тебе надо? — крикнул он немцу.
Солдат поднял голову:
— Одевайтесь, вы поедете с нами.
— Куда?
— Никаких вопросов. Одевайтесь. Быстро!
Нанда сидела на кровати. Она была напугана.
— Как ты думаешь, что это значит? — спросила она.
— Я не знаю. Но нам лучше сделать так, как они велят. Я разбужу детей.
Когда он выбегал из спальни, его охватил страх перед неизвестностью.
Пятнадцать
— Просто на всякий случай, — сказала она, не вполне сознавая, что имеет в виду.
Грузовик отъехал от виллы и направился к Тибру. Четверо немецких солдат сидели вместе с ними в кузове, двое других в кабине.
— Куда мы едем? — спросил Фаусто.
— Без вопросов, — ответил немец.
Анна заплакала.
— Мамочка, я боюсь, — сказала она.
Нанда обняла ее:
— Все будет хорошо, дорогая.
— Но куда они нас везут? И кто будет кормить Тито и Джулио?
Это были кот и собака.
— Я выпустила их в сад и оставила им немного еды и воды.
— А что, если нас долго не будет?
Нанда умоляюще посмотрела на Фаусто. Он встал, пересек кузов и опустился на колени перед дочерью. Он взял ее за руки.
— Твой папочка когда-нибудь обманывал тебя? — спросил он.
— Нет. По крайней мере я так не думаю.
— Ну, тогда папочка обещает тебе, что сегодня после обеда мы вернемся домой. Я тебе говорил вчера вечером, что должен заплатить немного денег немцам, и когда это произойдет, мы переедем на какое-то время к дяде Тони. Но прежде, чем мы поедем к дяде Тони, мы вернемся и заберем Тито и Джулио с собой.
— Ты обещаешь?
— Обещаю.
И он поцеловал ее. Казалось, что это ее успокоило. Когда Фаусто возвращался на свое место напротив нее, он переглянулся с Энрико. Он знал, что его сын понимает, что происходит что-то неладное.
Двадцать минут спустя грузовик остановился напротив Реджина-Коэли, старой римской тюрьмы на левом берегу Тибра. Немецкие солдаты встали.
— Вы, трое, — сказал один из них, который немного говорил по-итальянски, указывая на Нанду, Анну и Энрико, — вылезайте. А ты, — он указал на Фаусто, — остаешься.
— Мы что, арестованы? — спросила Нанда.
— Никаких вопросов.
— Но это же тюрьма! — воскликнул Энрико.
Немец схватил его за руку и рывком поднял на ноги.
— Выходи! — кричал он сердито, подталкивая его к краю грузовика.
Он толкнул его так сильно, что Энрико споткнулся и упал на пол, ударившись головой о сиденье. Фаусто подскочил к солдату и нанес ему удар в челюсть. Немец застонал и опрокинулся на заднюю стенку кабины. Остальные солдаты прицелились в Фаусто.
— Не стреляйте! — вскрикнула Нанда.
К этому времени Анна заплакала от страха и ужаса. Солдат, которого ударил Фаусто, взглянул на нее, потер подбородок, морщась от боли, и направился к краю кузова. Когда он поравнялся с Фаусто, то неожиданно повернулся и сильно ударил его по затылку прикладом винтовки. Фаусто застонал и без сознания рухнул на пол грузовика.
— Фаусто! — закричала Нанда, бросаясь к нему. Солдат грубо схватил ее.
— Вылезай из грузовика! — закричал он. — Выходи!
Шофер обошел грузовик,
чтобы открыть задний борт. Теперь солдат просто столкнул Нанду вниз. Она соскочила на булыжники и ушибла лодыжку. Энрико столкнули вслед за ней. Анну тем не менее заботливо передали в руки шоферу.После того как грузовик отъехал, ребенок все еще плакал. Их повели в темные подземелья тюрьмы Реджина-Коэли.
Придя в себя, Фаусто обнаружил, что лежит на стальной койке в узкой длинной камере. Застонав и держась за затылок, где выступала болезненная шишка, он сел и огляделся. В камере было шесть двухъярусных коек, по три с каждой стороны. Пятеро мужчин сидели на них. В конце камеры была раковина и туалет без сиденья. На потолке — одна лампочка, защищенная стальной сеткой, на стенах — процарапанные надписи.
В человеке, сидевшем напротив, Фаусто узнал Мартелли Кастальди, генерала итальянских военно-воздушных сил, который боролся против ввода немецких войск в Рим, а потом вступил в ряды Сопротивления.
Лицо Мартелли Кастальди было распухшим, отекшим и покрыто страшными синяками и рубцами. Он курил сигарету, и воздух в камере был пропитан сигаретным дымом и запахом человеческих тел.
— Кастальди, — сказал Фаусто, — где я, черт возьми?
— В гостях у гестапо, — ответил генерал с утонченной и издевательской улыбкой. — Добро пожаловать на улицу Тассо.
Фаусто содрогнулся. Гестаповская тюрьма на улице Тассо, неподалеку от виллы Волконских, в которой размещалось посольство Германии, пользовалась в Риме дурной славой, пытки там были обычным явлением. «Они пытаются напугать меня, — подумал он. — Мальцер хочет запугать меня, чтобы заставить заплатить деньги. Пьяный дурак! Я и так согласен заплатить...»
— Что случилось с вашим лицом? — спросил он.
Мартелли Кастальди улыбнулся.
— Разве я не привлекательный? — спросил он, указывая на кровоподтеки. — Нашим немецким союзникам следует стать мастерами пластической хирургии. Они столько внимания уделяют внешности людей.
— Они вас били?
— Ну конечно! Ничто не доставляет им большего удовольствия. Гвидони здесь... — Он указал на верхнюю койку над собой, откуда выглядывал молодой человек лет двадцати. — Он был разукрашен вчера вечером. Расскажи синьору Спада, что ты сделал, Гвидони. Это очень, очень изысканно.
Молодой человек смутился:
— Ну, они били меня по ступням ног специальной палкой. Было чертовски больно. На двадцатом ударе я сильно пукнул, и это на них подействовало.
Фаусто выдавил улыбку, но небрежное описание пыток не подняло его настроения.
— А тебя за что? — спросил Мартелли Кастальди, посасывая свою сигарету.
— Не знаю. Они арестовали всю мою семью сегодня утром и отвезли их в Реджина-Коэли.
— Твоя хорошенькая жена, как я припоминаю, еврейка, или нет?
— Да.
— Тогда вот тебе и ответ, не так ли? — Мартелли растер ногой сигарету, затем наклонился вперед и положил руку на плечо Фаусто. — Ты слышал об ответных карательных мерах? — спросил он тихо.
— Из-за вчерашнего взрыва?
— Да. Один из охранников вчера говорил об этом... Я подслушал его. Гитлер рассвирепел из-за вчерашнего нападения Гапписти. Он потребовал, чтобы за каждого убитого немца было казнено десять итальянцев. Пока умерло тридцать два немца.