Век
Шрифт:
Он бросил трубку телефона.
— Что там? — спросил Фаусто.
— Он пьян.
— Это меня не удивляет. Что он сказал?
Тони глубоко вздохнул:
— Мальцер говорит, что Каплер допустил ошибку. Ни женщин, ни детей не собираются казнить, так как, он говорит, палачи в гестапо очень «чувствительны». Как бы то ни было, Нанду и Анну он отпустит... но он хочет оставить Энрико.
Фаусто обмер.
— Почему? Я не понимаю...
— Он говорит, что обстановка полностью изменилась. Даже он не может исключить Энрико из списков, потому что они отчаянно пытаются заполнить квоту, то есть найти
Фаусто сорвался с кресла в ярости:
— Нет! Черт их всех побери, сделка есть сделка, он никогда не получит моего сына! Ты думаешь, я позволю этой пьяной деревенщине выпустить пулю в голову Энрико? Сначала я его убью! Я перебью всех поганых нацистов!
Фаусто скорчился, прижав сжатые кулаки к голове, как будто кто-то ногой нанес ему удар в пах. Тони выбежал из-за стола и обхватил брата.
— Возьми себя в руки, — успокаивал он его.
Фаусто выпрямился. Слезы катились у него по щекам.
— Он просто вымогает у меня еще больше денег.
— Не думаю. Он жаждет крови.
— Подонок... это не только он, это еще и Альбертелли, и все остальные старые обезумевшие фашисты... Это они натравили его на меня...
— Ты так думаешь?
— Я в этом уверен. Ну что ж, они не получат моего сына. Позвони Мальцеру еще раз. Скажи ему, что без Энрико сделка не состоится.
— Но ты не можешь этого сказать! Нельзя ставить под удар Нанду и Анну! Если ты скажешь, что сделка отменяется, он перебьет их всех!
Фаусто глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Он кивнул, как будто бы соглашаясь. Он засопел, вытер нос рукавом. Он покрылся потом и дрожал. Тони до сих пор никогда его таким не видел.
— Ладно, — сказал он тихо. — Позвони Мальцеру и скажи ему, что он может забрать меня вместо Энрико.
Тони был поражен.
— Должен быть какой-то другой выход...
— Какой? Он взял меня, простите, ваше преосвященство, за яйца. Скажи ему, пусть привозят Нанду с детьми сюда, а меня заберут с собой.
Его брат-близнец не пошевелился.
— Ты все обдумал? — спросил он.
— Ты думаешь, мне этого очень хочется? — воскликнул Фаусто. — Конечно нет! Я еще не самоубийца, и я не мученик. Но я это делаю для того, чтобы спасти свою семью. Звони!
Тони колебался. Наконец он вернулся к письменному столу и нажал кнопку селектора.
— Соедините меня с генералом Мальцером еще раз.
Он сел и посмотрел на брата.
— Ну что, — спросил Фаусто, — я был ведь не очень хорошим братом, да? Может быть, это отчасти компенсирует те мерзости, которые я совершил в своей жизни. Ты думаешь, это возможно?
Тони ответил не сразу. Он вспомнил ту ночь, когда, тридцать лет назад, Фаусто повел его в «Ла Розина». Потрясенный самопожертвованием Фаусто, он почему-то мог думать только о том, что произошло той ночью, единственной ночью в его жизни, когда он познал женщину...
— Ты мне не отвечаешь, — сказал Фаусто. — Я это понимаю так, что тебе безразлично. Может, ты и прав. Я еще был и паршивым католиком к тому же. Но может быть, за оставшееся время ты сделаешь все возможное, чтобы подготовить меня к встрече с... нашими родителями?
— И с Богом, — добавил Тони.
— И с Богом. Я надеюсь, тебя это не затруднит, Тони? Все мои грехи,
которые я совершил, может мне отпустить только кардинал, не меньше.Близнецы посмотрели друг на друга.
— Затруднит? — повторил Тони тихо. — Для меня это честь.
Голос отца Фрассети сообщил по селектору:
— Генерал Мальцер, ваше преосвященство.
— Ты решился? — спросил Тони Фаусто.
Фаусто кивнул:
— Я решился.
Тони вернулся к столу и с неохотой взял трубку. Его взгляд был прикован к брату.
Просторные боковые приделы собора Святого Петра были почти пустыми, когда Тони вел через них Фаусто. Фаусто не был в этом соборе уже много лет, но сейчас торжественное величие базилики наполнило его какой-то умиротворенностью, отгоняя панический страх, который появился после его решения обменять свою жизнь на жизнь сына. Неожиданно и страшно наступил последний день его жизни. Его отвращение к фашизму и к самому себе возникло семь лет назад, еще в Эфиопии; с тех пор ему не во что было верить, кроме своей семьи. Сейчас, оглядываясь назад, он видел всю мерзость того, что совершил. Жертвуя собой ради спасения Энрико, он чувствовал, как к нему возвращается ощущение своей значимости, которое у него давно пропало. Смерть будет скорой, но, проходя через приделы собора Святого Петра, он начал чувствовать, что она может быть в некотором смысле и прекрасной.
Двое братьев вошли в исповедальню, и в течение пятнадцати минут Фаусто открывал свою душу. Когда они вышли, у Тони в глазах стояли слезы. Он обнял своего брата, а затем повел его вдоль длинного придела к большому алтарю, увенчанному ослепительным балдахином работы Бернини. Там они оба опустились на колени и стали молиться в полном молчании.
В одиннадцать тридцать штабной «мерседес» остановился напротив собора Святого Петра. Альбертелли вышел из него и направился к правому приделу собора, где Фаусто и Тони стояли в ожидании. Альбертелли опустился на колено, чтобы поцеловать кольцо Тони. Затем он поднялся и посмотрел на Фаусто.
— Ты меня здорово удивил, Спада, — сказал он. — Ты никогда мне не казался мучеником.
— Вы не оставили мне выбора, — ответил Фаусто. — Это, наверное, была твоя идея — включить мою семью в список смертников?
Альбертелли криво ухмыльнулся:
— Возможно.
— Моя жена знает?
— Нет, они ничего не знают.
— Спасибо хоть за это. — Он повернулся к брату. — Не говори им сейчас ничего. Обо всем расскажешь после.
— Все, что пожелаешь, Фаусто.
— Чек для генерала Мальцера у вас с собой? — спросил Альбертелли. — И драгоценности?
Тони отдал ему конверт и указал на потертый атташе-кейс возле одной из колонн. Альбертелли быстро заглянул в конверт, затем открыл атташе-кейс, в котором сверкали бриллианты Паоло.
— Здесь целое состояние, — произнес он благоговейным тоном.
— Сколько тебе достанется? — спросил Фаусто. — Только не говори мне, что ты позволишь генералу Мальцеру забрать себе все.
Альбертелли посмотрел на него и ничего не ответил. Он закрыл кейс и подал знак шоферу своей машины. Двое немецких солдат вылезли с заднего сиденья, и за ними последовали Нанда, Анна и Энрико. Их проводили к церкви.