Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны

Фёст до глубокой ночи наблюдал воочию и писал на памятные кристаллы, что в гибриде земных, форзелианских и аггрианских компьютеров заменяли прежние дискеты, а потом – флеш-карты, всё, что говорилось в этом тайном собрании. Он основательно устал слушать такую массу бредятины и человеконенавистнической ерунды. Сначала он было подумал, что будь такая запись опубликована, она произведёт в мире тот самый пресловутый эффект. Хотя чего уж особо эффектного во взрыве обычной, хоть чугунной гладкоствольной пушки, хоть даже авиационной бомбы? Миллионы людей их видели, ну и что? Подавляющее большинство из выживших особо сильно своих представлений о мире не изменило.

Так и сейчас. Ну, посмотрят люди запись, послушают, пообсуждают, повозмущаются и постепенно вернутся к своим делам. Мир точно не рухнет, и США, в свою очередь, из того же Совбеза не исключат. Кто-то из весьма авторитетных мыслителей середины прошлого века, как бы не философ Адорно, заявил в своё время: «Нельзя писать стихов после Освенцима!» И – попал пальцем в небо. Был Освенцим или не был, а пишут, пишут, даже нобелевскими лауреатами за это дело становятся, в том числе и сами евреи, а хлёсткий афоризм так и остался личным мнением человека, вдруг вообразившего, будто ему открылась какая-то новая нравственность. Аналогичная мысль была высказана несколько раньше, но с противоположным знаком: «Гвоздь в моём сапоге кошмарнее Голгофы».

Зато одному из шести миллиардов, простому человеку с фамилией Ойяма вдумчиво ознакомиться с таким материалом будет весьма полезно. Глядишь, пересмотрит кое-какие свои взгляды на окружающую действительность, данную нам в ощущениях.

Фёст соответствующим образом скомпоновал, оформил и добавил в папку, предназначенную президенту, и эту информацию. Пусть изучает, думает, морально зреет. Времени, отпущенного ему сначала самим Фёстом, а потом, не сговариваясь, Сарториусом, действительно хватит, чтобы принять осмысленное решение. Не всякий простой человек (простец в терминологии некоторых весьма продвинутых авторов) в состоянии даже представить, сколько мыслящая личность способна перекрутить в голове фактологического фарша и сколько выдвинуть, проработать и отринуть гипотез и идей, чтобы на следующем витке рефлексии вернуться к ним вновь.

Пусть забавляется мистер Ойяма, лишь бы только не перенапрягся и не решил искать выход из своего непростого положения традиционным для части его предков способом. Конечно, написанное им предсмертное хокку [161] прочитать было бы познавательно и полезно, но живым президент представляет куда больший интерес.

Кто-то, возможно, в очередной раз захочет предъявить претензию Вадиму Ляхову (Фёсту) за то, что серьёзнейшие мировые проблемы он воспринимает только через призму игрового интереса. Тут, как говорится, цивилизации собираются рушиться, а он озабочен проблемой – пить ему чай или не пить.

161

Истинный самурай, перед тем как совершить «сеппуку», должен был написать трёхстишье, в котором объяснял свой поступок или сообщал открывшуюся ему на пороге смерти истину.

А разве все остальные вошедшие во всемирную историю личности руководствовались чем-нибудь другим? За исключением явных гипоманьяков и параноиков, которые рвались «переустраивать жизнь» бескорыстно, просто потому, что вообразили – по их распорядку, скорее всего, жить людям будет гораздо лучше, чем по прежнему, заведённому отцами и дедами.

Зато множество людей (а также многократно высших по сравнению с ними существ) воспринимают возможность вершить чужие судьбы, создавать, а также и разрушать империи именно как Игру. Главное – придумать для неё сколько-нибудь убедительные обоснования. Но можно и без них – как древнегреческие боги, например.

Фёст чем и отличался от Секонда, при их стопроцентной идентичности в момент сработки «гнева Аллаха», что за прошедшее время, пройдя «спецшколу», весьма отличную от Военно-дипломатической Академии, стал совсем другим человеком. Если Секонд когда сознательно, когда на уровне подкорки считал примерами для подражания самого Олега и его верного паладина Чекменёва, то Фёст, человек совсем другого времени и опыта, признавал в качестве единственного авторитета лишь Шульгина. В его отсутствие – Воронцова, но, само собой – несколько иначе. С Дмитрием Сергеевичем контактные точки находились совсем в других областях (или на других уровнях) общения.

И ничего в своей текущей деятельности он по-настоящему не принимал всерьёз. Так, чтобы на костёр пойти, вроде Джордано Бруно. Совершенно не понятно, кстати, из-за чего он был осуждён на самом деле. Уж никак не за пропаганду множественности миров. Точно так же не понимал Вадим и тех, кто резал себе вены по причине якобы измены, якобы – любимой девушки. Подожди с недельку – или то, или другое утверждение окажется ложным.

Сверхцель и сверхзадача, тоже выражаясь известным языком, у него, конечно, были. Только не афишируемые, не метаемые перед свиньями, «дабы они не втоптали этот жемчуг в грязь и, обратившись, не растерзали бы вас». Кому здесь и сейчас стоит вслух говорить об офицерской чести, о величии России, о собственном презрении к таким, как Волович и, главное – его многочисленная паства. Скривятся, засмеются, отойдут в сторону, как от заразного. Так лучше пусть всё наоборот.

Арбенин, Печорин, поручик Карабанов [162] , этот, как его, Сильвио из пушкинского «Выстрела», ещё некоторые почитаемые Шульгиным подлинные и литературные персонажи, переданные Фёсту в качестве образцов для примера (и не подражания даже, а использования их психоматриц в подходящих обстоятельствах), скорее всего поняли бы Фёста.

Ещё Николай Ливитин из «Капитального ремонта» – это уже сам Ляхов выбрал себе в качестве примера. Плохо кончил тот старший лейтенант, обаятельный циник, мастер изящных афоризмов и безусловный патриот – так ошибку совершил: надо было раньше галс сменить [163] . Пошёл бы к белым – лет сорок бы ещё прожил в гармонии с собственной совестью.

162

Герой романа В. Пикуля «Баязет».

163

Здесь подразумевается персонаж романа Л. Соболева «Капитальный ремонт» и одновременно реально существовавший старший брат писателя, после семнадцатого года оказавшийся на советской службе, командовавший артиллерией броненосца «Андрей Первозванный» во время подавления большевиками «мятежа» на форту «Красная горка» в 1919 г., после окончания операции застрелившийся от угрызений совести.

Фёст позволил себе тоже немного расслабиться, оставив на экране картинку острова с птичьего полёта. Налил, наконец, а то всё не до того было, чашку очень крепкого и действительно «геджасского» кофе, из одноименной Йеменской провинции. К нему, безусловно, потребовалась и трубка, неторопливо набитая ароматным и длинноволокнистым табаком «Капитанский», которого сейчас и не достанешь у нас. Отчего-то перестали выпускать, хотя он был, пожалуй, гораздо лучше, чем любые нынешние импортные. Да и те далеко не в каждом магазине купишь, так что проще и удобнее запасаться табаком и новыми трубками тоже в Москве императорской. Там в лавочке на Сретенке, существующей с позапрошлого века, выбор громаднейший, а если серьёзный покупатель чего не найдёт – сделают специальный заказ, из любой точки мира товар доставят в неделю, только плати.

Итак, как вы там назвали, мистер Келли, своего таинственного кукловода – Сарториус?

Будем разбираться.

Звучит красиво, по-древнеримски, у Лема в «Солярисе» есть такой персонаж, но является всего лишь переводом на латынь фамилии Шнейдер, то есть «портной», не больше и не меньше. С Ляховым в одном классе учился Димка Шнейдерман, но чем Шнейдер отличается от Шнейдермана, Фёст не знал. Разве что национальностью, потому как среди Шнейдеров-Сарториусов попадалось много «фонов» и даже один барон, Георг Сарториус фон Вельтерхаузен, известный историк позапрошлого века.

Всего Шар выдал информацию на несколько десятков хоть чем-то знаменитых Сарториусов, не упустив и лемовского персонажа, который первым делом пришёл Фёсту на память. Но господина с острова среди них не было, что и неудивительно. Если этот псевдоним нигде документально не зафиксирован и ни по каким делам, ранее попадавшим в сферу внимания владельцев прибора, тут Шар пасует, каким бы «умным» он ни казался. Ему обязательно нужна конкретная привязка, а иначе он столь же бесполезен, как приёмник «Глонас» или «GPS» при отсутствии в небе спутников. Ну и ещё ряд условий должен наличествовать. Лихарев же не сумел с помощью этого же самого Шара найти в Москве наркома Шестакова, личность весьма известную, поскольку его собственные излучения полностью перекрывались матрицей Шульгина, параметры которой в памяти аппарата зафиксированы не были, как лица ещё не родившегося и в этом мире информационного следа не оставившего.