Великая оружейница. Рождение Меча

– Кажись, началось, – прошептала Свобода.

– Что началось? – ошалела женщина-кошка.

– Рожаю я! – последовал сердитый ответ сквозь стон.

От услуг повитух Свобода отказалась, заявив, что она – сама себе повитуха. Пыхтя и тужась в бане на соломе, она разрешила остаться рядом только Ганюшке и Смилине. Яблонька, как боящаяся крови, к родовспоможению допущена не была.

– Родная, точно никого звать на помощь не надо? – тревожилась оружейница.

– Да когда ты только первый раз молотом по наковальне ударила, я уже тысячу жеребят у кобылиц приняла! – проскрежетала зубами супруга.

– Солнышко, вообще-то, я малость постарше тебя буду, – засмеялась Смилина.

– Какая разница!!! – рявкнула та, жмурясь и скалясь от боли. – А-а, едри в дырявый пень через кривой плетень!

Свобода выражала свои ощущения в столь цветистых оборотах, что даже Смилина, слыхавшая в своей жизни многое, застыла в полном ошеломлении, а Ганюшка стояла рядом вся пунцовая. Запутавшись в заковыристых загибах, оружейница уже перестала понимать, кто, кого и сколько раз «в ребро, в бедро и в селезёнку», а уж «перевернуть, приплюснуть и во все дыры старой метлой, да разложить на все четыре угла с восемью коленцами» совсем озадачивало и устрашало своей изощрённостью.

– Ладушка, ты где такого нахваталась? – изумлялась Смилина. – Ты ж княжна вроде…

– Я не княжна, я конюх! – был ответ. – Забыла?

– Вот пойду на вашу конюшню, отыщу там того, кто этак выражался при тебе, да и… во все дыры старой метлой его… это самое, – пообещала женщина-кошка.

В этот раз злой чернокрылой беде её счастье оказалось не по зубам. Слишком неохватным и ясным было небо, чтобы закрыть его, а солнце могучим воином в ослепительной кольчуге отбросило злодейку одним ударом своего луча за край земли. И неудивительно: на руках у Смилины пищала её кроха – живая, родная, звонкоголосая. Ощутив своим соском её ротик, женщина-кошка нежно откинула со лба измученной Свободы влажные прядки волос и шепнула:

– Благодарю тебя, ягодка моя. Вы обе – мои ягодки.

*

В кузню на Горе вели каменные ступени. Ширины каждой из них хватило бы, чтобы взрослая женщина-кошка вытянулась на ней лёжа во весь рост. Сосны роняли на них хвою и шишки, и Дунава сметала их метлой. «Шур… шур… шур», – шелестело помело о камень.

Коса Дунавы – тёмно-русой масти, лоб охватывало очелье-тесёмка, чтоб прядки не выбивались и не лезли в глаза. Под простой рубашкой из грубого льна – молодое, стройное тело, в котором играла и звериная, кошачья сила, и кошачье же изящество. Голубые жилки проступали под кожей сильных рук. Никакого дряблого жирка, только упругие мышцы. Стан был гибок, как вишня, и полон расцветающей мощи. На длинных ногах – кожаные чуни с обмотками-ремешками. В лице молодой кошки сияла солнечная мягкость, глаза смотрели задумчивыми голубыми озёрами, затерянными в глубине берёзового леса.

Смилина уже три года знала эту отрочицу. Та пришла сюда в пятнадцать лет, а точнее, её привела матушка – овдовевшая белогорская дева. Она почему-то считала, что у её дочери есть дар, и просила Смилину допустить её до силы Огуни. Но, как выяснилось, к кузнечному делу у Дунавы не было особенных способностей, зато у неё хорошо получалось тесать камень. Она украсила ступени высеченными узорами, установила вдоль лестницы изваяния зверей и птиц, выполненных так тонко и правдоподобно, что Смилина диву далась. У Дунавы действительно был дар, но только каменотёса, а не кузнеца.

Но юная кошка осталась при кузне. Она подметала, носила воду, бегала по поручениям, таскала грузы. А когда по ступенькам прыгала козочкой Вешенка, лицо Дунавы освещалось мягкой, как весенняя заря, улыбкой. Однажды Смилина увидела на одной из ступеней изваяние и оторопела: как будто какая-то волшебная сила обратила её младшую дочку в камень… Конечно, ничего подобного не произошло, а изваяние оказалось творением даровитых рук Дунавы.

Даже слепой увидел бы, что молодая кошка влюблена. Но несла она своё чувство молчаливо, лишь провожая нежным взглядом черноволосую попрыгунью с незабудковыми очами да подметая тропинки, по которым та скакала своими лёгкими ножками. А та на пороге своего шестнадцатилетия мечтала поскорее отправиться на гулянье в честь Лаладиного дня, чтобы встретить там свою суженую. Дунава была для неё чем-то вроде этих безмолвных каменных фигур на ступенях, мимо которых она пробегала так часто. Жестокосердная красавица!

– Здравствуй, Дунава. – Смилина присела на ступеньку и поставила рядом корзинку с пирогами. – Угощайся.

– И ты будь здрава, мастерица Смилина, – учтиво поклонилась та. – Благодарствую.

Они сидели рядом и жевали вкусные, духовитые пирожки с грибами и луком. Солнечный денёк сиял в кронах сосен, золотые лучики играли на русой голове юной кошки.

– Скажи мне, дитя моё, чего ты хотела бы больше всего на свете? – спросила оружейница.

– Получить силу Огуни, – искренне ответила Дунава с трогательной чистотой в бесхитростном взоре. – Но не для кузнечного дела. Для камня. Каменная твердь – это ведь тоже она, земная мать. Имей я её силу, я б голыми руками, без орудий, с камнем управлялась.

– А ежели б у тебя была эта сила, что бы ты стала делать? – продолжала свои расспросы Смилина.

– Ну… – Дунава откусила от пирожка, прожевала. – Я б стала мастерицей. Хорошей. Нет, очень хорошей. Стала б много работать. Построила бы себе дом.

– И, конечно, привела бы в него ладушку? – улыбнулась Смилина.

Дунава отвела взор, вцепившись зубами в пирожок. Разговоры о девушках смущали её. По-видимому, она начинала думать о той жестокой попрыгунье, которой до неё не было никакого дела, и впадала в печаль.

– Признайся, твоему сердцу уже кто-то мил? – шутливо подначивала оружейница. Юность, первые чувства… Как давно всё это было у неё самой! Далёкое и светлое воспоминание. – Уже есть зазнобушка?

Дунава сердито сдвинула брови и отрицательно мотнула головой. Ей было восемнадцать, и все её достижения лежали впереди. Мастерство, любовь, семья. Глаза Смилины улыбались под седеющими бровями. Она внимательно посмотрела на молодую собеседницу, про себя хмыкнула. Нет, в самом деле, кошечка была хороша собой просто зверски. Желторотая ещё, но чуть подрастёт, заматереет, и девицы при виде её пищать станут от восторга. Сейчас у неё что? Дурошлёпство да мечты. Но если она станет делать себя, строить, высекать, словно изваяние – может, и получится что-то толковое.

– Ладно, доедай, а я пойду. – Оружейница поднялась, отряхнула крошки с колен. – Работать надобно.

– Эшо вшё – мне? – невнятно из-за пирожка в зубах промычала Дунава, округлив глаза. Она была вечно голодной, и оружейница при случае её подкармливала.

– Тебе, тебе, – усмехнулась Смилина. – Ешь.

Настало время для нового слоя волшбы. Ещё не слились заготовки в двенадцать пластин, и тридцать шесть стальных слоёв созревали, как эта юная кошка. Пока оружейница доставала их из кожухов, накладывала волшбу и снова запечатывала, Дунава доела пирожки, подмела лестницу, а вечером пришла, как обычно, убирать в кузне. Смилина уже отпустила всех работниц, но сама ещё задержалась.

– Тут уже – всё? Можно мести? – спросила Дунава.

– Погоди, – молвила оружейница.

– Я тогда там подожду. – Молодая кошка показала в сторону двора и повернулась было, чтоб выйти.

– Нет, оставь свою метлу и иди сюда.

Глаза Дунавы зажглись любопытством. Поставив метлу к стене, она приблизилась. Смилина приподняла её, как куклу, под мышки и усадила на наковальню.

– Ты хочешь силу Огуни, дитя? Я могу тебе её дать, – молвила она, сверля Дунаву испытующим взором. – Но чего ты с её помощью добьёшься, я уже не смогу определить. Моя стезя – кузнечное дело, твоя – каменное. Тебе придётся самой искать себе наставниц и как-то устраиваться в жизни. Тут я ничем не смогу помочь. Тебе придётся покинуть кузню и идти своей дорогой.