Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность
Шрифт:
Но прежде всего Победа сохранила отечественную государственность. Она спасла существование и избавила от геноцида народы нашей страны. Она означала разгром политической системы, провозглашавшей право на уничтожение по расовому признаку.
И, наконец, она стала нашей Победой. Победой наших отцов и матерей, смертию смерть поправших, жизнь и здоровье положивших для избавления Отечества от «проклятой орды» завоевателей. Победой, ставшей, пожалуй, главным событием отечественной истории XX в.
Й. Хелльбек. Новые ответы на старые вопросы: Сталинградские записи Комиссии по истории Великой Отечественной войны
В конце декабря 1942 г. группа московских историков отправилась в Сталинград, чтобы вблизи наблюдать грандиозную схватку Красной армии и германского вермахта. Месяцем раньше советскому командованию удалось окружить вражескую группировку, в которую входило больше 300 000 человек – немцев и их союзников. Шедшую с лета битву, за которой мировая общественность следила, затаив дыхание, историки из Москвы хотели зафиксировать для будущих поколений. Они посетили различные участки фронта в штурмуемом городе, сталеплавильный комбинат «Красный Октябрь» с севера, командный пункт генерала Чуйкова на крутом берегу Волги и район Бекетовка у южной окраины города. В окопах и блиндажах они разговаривали с командирами, офицерами и солдатами Красной Армии. Стенографистка, ездившая с ними, протоколировала эти беседы.
Еще в то время, когда проводились интервью, советское командование направило командующему окруженной 6-й армии генерал-полковнику Паулюсу предложение о капитуляции. По указанию Гитлера Паулюс это предложение отверг. Утром 10 января 1943 г. началось решающее наступление советских войск – операция «Кольцо».
Эти отчеты в большей степени, чем какой бы то ни было другой известный источник, позволяют читателю приблизиться к событиям Сталинградской битвы и представляют ему более объемную и рельефную картину поступков, мыслей и чувств советских людей – участников войны. Солдаты рассказывают о своем происхождении, о том, как попали на войну, о своих солдатских задачах. Открыто, по свежим следам боевых действий они описывают как моменты ужаса, так и возвышающие боевые действия; они обсуждают сильные и слабые стороны советского способа ведения войны, говорят о полученных наградах и рассказывают о поступках «героев» и «трусов», служащих в их воинской части.
Историки, которые входили в состав «Комиссии по истории Великой Отечественной войны» под руководством московского профессора истории Исаака Израилевича Минца [371] , проводили беседы по определенной системе. В нескольких случаях были опрошены десятки военнослужащих из одной дивизии: командир, его заместитель по политической части, штабные офицеры, командиры полков и рот, а также рядовые красноармейцы. Например, более 20 солдат из 38-й мотострелковой бригады (64-я армия) рассказывают о том, как они выследили и захватили в плен генерала-фельдмаршала Паулюса и штаб 6-й армии вермахта. Каждый рассказчик рисует часть общей картины событий, и каждый – со своей субъективной точки зрения. Так из совокупности отдельных рассказов складывается многомерное и очень подробное изображение солдат в бою. Изображение это впечатляет не только своей пластичностью: оно также показывает общие пространства опыта и наглядно демонстрирует функционирование Красной армии как военной организации.
371
Об истории и деятельности комиссии см.: Лотарева Д. Д. Комиссия по истории Великой Отечественной войны и ее архив: реконструкция деятельности и методов работы // Археографический ежегодник за 2011 год. М., 2014.
Как и многих других свидетелей великой битвы у Волги, историков группы И. И. Минца волновал вопрос, каким образом Красной армии удалось одолеть противника, который – по всеобщему мнению – превосходил ее по уровню тактических навыков, дисциплины и военной подготовки. Именно с целью выяснить, какие средства позволили защитникам Сталинграда остановить непобедимую Германию, поставившую на колени всю Европу, историки говорили с защитниками города. Эта проблема занимает исследователей и по сей день. Пожалуй, больше всего дискуссий вызывает вопрос мотивации советских солдат в Сталинградской битве. Действовали ли они по своей собственной воле или их заставляли сражаться под дулом пулеметов? Черпали ли они силы в традиционных русских ценностях или вдохновлялись исключительно советскими идеологемами? Какую роль сыграла любовь к Родине, ненависть к захватчикам и преданность Сталину в их готовности сражаться и умирать? Интервью военного времени подсказывают разнообразные и порой совершенно неожиданные ответы на эти вопросы.
Откровенность и неоднозначность сталинградских записей негативно сказалась на их дальнейшей судьбе: историкам так и не удалось получить от военных цензоров разрешение на их публикацию, и документы затерялись в архивах. С 2009 г. интервью были подготовлены для публикации в ходе совместной работы Института российской истории Российской академии наук (ИРИ РАН) и Германского исторического института в Москве (ГИИМ). Результаты работы – немецкое издание, вышедшее в октябре 2012 г., и русское издание, которые появилось в апреле 2015 г. [372] Документальная монография содержит лишь подборку из массива бесед, проведенных с участниками и очевидцами Сталинградской битвы. Планируется научная презентация всех интервью на отдельном интернет-сайте.
372
Hellbeck Jochen. Die Stalingrad-Protokolle. Sowjetische Augenzeugen berichten aus der Schlacht. Frankfurt, 2012; Сталинградская битва. Свидетельства участников и очевидцев / под ред. Йохена Хелльбека. М., 2015. Вышли также шведское и американское издания: Stalingradprotokollen. Sovjetiska samtidsvittnen ber"attar om slaget. Stockholm: Ersatz, 2013; Stalingrad: The City that Defeated the Third Reich. New York: Public Affairs, 2015. Ожидается выход в свет испанского, финского и румынского изданий.
Возможность обращения к этим беседам несомненно повлияет на историографию битвы, в первую очередь потому, что историки битвы продолжают иметь очень ограниченный доступ к личным документам времен войны. Публикации источников, которые показывают советских солдат как активных участников и, более того, победителей в этой войне, долгие годы мешала боязнь советских вождей проявлений «бонапартизма». В эпоху Сталина единственный, кто мог претендовать на звание победителя, был советский Вождь, носивший звание «генералиссимуса» Советской армии, а после смерти Сталина его роль была переформатирована в коллективный и анонимный «Советский народ под руководством Коммунистической партии». В этом контексте инициативы вроде идеи Константина Симонова, который призывал государственные архивы к соучастию в создании архива солдатских писем, были обречены на неудачу [373] .
373
Лазарев Лазарь. «Живым не верится, что живы…»: о фронтовых дневниках К. Симонова «Разные дни войны» // Симонов К. М.Разные дни войны: дневник писателя. М., 2005. С. 12–13.
Есть и структурные объяснения, почему картина настроений и мироощущения советских граждан в военные годы до сих пор остается фрагментарной. Одно из них заключается в ограничениях советской цензуры, следившей за тем, чтобы в письмах (за редкими исключениями) не содержалось точных географических названий, подробного изложения хода событий и их оценки [374] . Военная цензура, которая подчинялась особым отделам НКВД, просматривала всю корреспонденцию РККА [375] . Письма, которые писались на бланках и складывались треугольником, не заклеивались, и на них ставился штамп цензурного ведомства [376] . Такая претензия на тотальный охват контрастирует с практикой цензурных отделов полевой почты вермахта, которые проводили лишь выборочный контроль, чтобы проверить, соблюдают ли солдаты требования военной цензуры. Неудивительно, что немецкие письма намного более объемные и содержательные и больше привлекают внимание историков, изучающих обе воюющие стороны в Сталинградской битве. Этому дисбалансу и способствует встречающее западное представление о советском солдате как о существе без индивидуальных черт. Мемуары немецких солдат рисуют красноармейцев в виде единой массы: это были орды фигурок землистого цвета, которые с криком «Ура!» бежали на немецкие позиции, подгоняемые размахивающими пистолетами комиссарами. Противником были и необъятное пространство, и холод, вызывающий мысли о Сибири. Эти образы и представления, подпитываемые пропагандистами Третьего рейха, вошли во многие западные исторические исследования послевоенного времени. Удивляться этому не приходится, ведь теперь поведение «русского солдата» американцам объясняли такие люди, как начальник
гитлеровского Генштаба Франц Гальдер, которые, сделавшись военными историками, остались верны своему антикоммунизму, замешенному на расизме [377] . Убежденные в низком духовном развитии советского солдата и в том, что все его отличающие черты запечатлены на его теле, немецкие пропагандисты уделяли больше усилий на внешнее описание (фотографирование) противника, чем на запись его слов. Это контрастирует с советской практикой, которая исходила из понимания любого человека (своего и противника) как вервального субъекта и носителя Просвещения [378] .374
См., например, не содержащие никакой серьезной информации письма командующего Донским фронтом К. Рокоссовского семье: «Посылаю мясо, муку, картофель, масло, сахар и т. п.»: о чем писал с фронта Константин Рокоссовский // Дилетант. 2012. № 2. С. 58–62. Исключение составляют: Из истории земли Томской, 1941–1945. «Я пишу тебе с войны…»: сборник документов и материалов. Томск, 2001; Письма с фронта рязанцев-участников Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг. Рязань, 1998; XX век: письма войны / ред. – сост. С. Ушакин, А. Голубев, Е. Гончарова, И. Реброва. М., 2015.
375
Примеры, иллюстрирующие эту практику, см. в книге: Сталинградская эпопея: впервые публикуемые документы, рассекреченные ФСБ РФ. Воспоминания фельдмаршала Паулюса. Дневники и письма солдат РККА и вермахта. Агентурные донесения: протоколы допросов. Докладные записки особых отделов фронтов и армий. М., 2000. С. 155–159.
376
См.: Hellbeck J. The Diaries of Fritzes and the Lettersof Gretchens: Personal Writings from the German-Soviet War and Their Readers // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Summer, 2009. Vol. 10, N 3. P. 571–606.
377
Smelser R., Davies II E.J. The Myth of the Eastern Front: The Nazi-Soviet War in American Popular Culture. N.Y., 2008. Особенно: p. 69; см. также о «германской историографической школе»: Glantz D.M. The Red Army at War, 1941–1945: Sources and Interpretations // The Journal of Military History. July 1998. Vol. 62, N 3. P. 595–617.
378
Достаточно сравнить в основном визуальную немецкую пропаганду восточной войны в передачах Вохеншау (Wochenschau) со столь частыми передовыми статьями Ильи Эренбурга на страницах газет «Правда» и «Красная Звезда».
И по этой причине до сегодняшнего дня остается неясным, как именно воевали те, кто сражались на советской стороне, какие культурные и социальные механизмы приводили красноармейцев и других советских граждан на войну, что заставляло их биться против немцев, казавшихся неизмеримо сильнее, и что значил для них Сталинград. Советские исследования в этом плане малоинформативны, если только не принимать за чистую монету содержащиеся в них славословия по поводу этой битвы. Хотя в советских работах фигурируют несколько героев-солдат, названных по именам, и описываются их подвиги, все же индивидуальные черты этих людей и контекст их действий не освещены. Это также характеризует лучшее советское исследование Сталинградской битвы, принадлежащее перу ветерана войны Александра Самсонова [379] . Как и другие советские историки, Самсонов придерживается мнения, что массовый героизм советских граждан решил исход битвы. Примечательно, что для работы над своей монографией, Самсонов имел доступ к интервью Комиссии Минца. Но удивляет, насколько мало исследователь использовал эти документы для воссоздания образа защитников Сталинграда. Как и другие военные историки, Самсонов наверное думал, что таким «субъективным» штрихам нет места в научном исследовании, продиктованном «объективным» изложением событий, то есть, без обращений к мыслям и эмоциям рядовых людей и скорее с перспективы колокольни, чем снизу вверх [380] . Исключение составил эпизод из архива комиссии Минца, выбранный Самсоновым и в подробностях развернутый и посвященный комсомольцу Илье Воронову, который в манере сверхчеловека жертвовал собой на поле боя. В медсанбате Воронов сказал: «Вот теперь я тот боец-комсомолец, который был у Островского», имея в виду Павла Корчагина из романа Н. А. Островского «Как закалялась сталь» [381] . Видимо, Самсонову мешала неоднозначность изложенных мыслей и менее героический лад большей части собеседников комиссии, хотя в общем и целом они подтверждают его тезис о массовом героизме советских защитников Сталинграда. Так или иначе, ни один советский историк не исследовал человеческие (в отличие от сверхчеловеческих) измерения войны, измерял ту «окопную правду», которая осталась территорией выдающихся писателей войны: Виктора Некрасова, Василия Гроссмана, Светланы Алексеевич и других.
379
Самсонов А. М. Сталинградская битва. 4-е изд. М., 1989.
380
Ср. слова, которыми в письме в ЦК КПСС Начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР Н. В. Огарков и Начальник Главного политического управления Советской Армии А. А. Епишев отвергли идею Симонова о создании государственного архива дневников и воспоминаний участников Великой Отечественной войны; в своем письме в ЦК эти люди заявили: эти рукописи «в силу субъективного, нередко неполного представления о том или ином событии» не могут рассматриваться как «документальные источники». Подробнее см.: Лазарев Л. Указ. соч. С. 12–14.
381
Самсонов А. М. Сталинградская битва. М., 1989. С. 253.
Многие западные историки занимают позицию, прямо противоположную тезису Самсонова. По их мнению, советская победа под Сталинградом была результатом не массового героизма советских солдат, но массового террора советского государства [382] . Энтони Бивор в частности клеймит «почти невероятное пренебрежение советской системы к людям». Британский историк изображает боевые действия в Сталинграде не только как столкновение между немцами и русскими, но и как войну, которую советское руководство вело против своего собственного населения. С точки зрения Бивора, одна цифра особенно ярко иллюстрирует презрение сталинского режима к человеку: «около 13 500» смертных приговоров в отношении красноармейцев, не желавших воевать, были приведены в исполнение в одной только 62-й армии генерала Чуйкова. Бивор упоминает эти казни уже в предисловии к своей книге, а завершает он ее размышлениями о безвестных могилах многих тысяч советских солдат, расстрелянных в Сталинграде по приказу Чуйкова [383] . Правда, привести убедительных доказательств этому он не может. Военный историк Джон Эриксон, на которого Бивор ссылается, говорит без указания источника о «якобы» расстрелянных 13 500 солдатах [384] .
382
Beevor A. Stalingrad: The Fateful Siege, 1942–1943. N.Y., 1998. XII, 98, 431 p.; Merridale С. Ivan’s War: Life and Death in the Red Army, 1939–1945. N.Y., 2006. XII, 462 p.; Baberowski, J. Verbrannte Erde: Stalins Herrschaft der Gewalt. M"unchen, 2012. 606 S.
383
Beevor A. Op. cit. P. XII.
384
Erickson J. Red Army Battlefeld Performance, 1941–1945: The System and The Soldier // Time to Kill: The Soldier’s Experience of War in the West, 1939–1945 / Addison P., Calder A. (eds.) Pimlico, 1997. P. 244. Критику этой точки зрения см. в: Ellis F. A Review of: Antony Beevor and Luba Vinogradova (ed. and trans.). A Writer at War: Vasiliy Grossman with the Red Army 1941–1945 // The Journal of Slavic Military Studies. 2007. Vol. 20, N 1. P. 137–146.