Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность
Шрифт:
Без проверки воспроизводимые Бивором и другими исследователями слухи о массовых расстрелах, якобы шедших на советской стороне Сталинградского фронта, сформировали представления о битве на Волге, господствующие сегодня на Западе. Достаточно вспомнить, например, кинофильм «Враг у ворот» (“Enemy at the Gates”, 2001), в первых кадрах которого прибывающих в Сталинград солдат 284-й стрелковой дивизии без достаточного вооружения и боеприпасов бросают на передний край. Когда атака захлебывается и солдаты бегут назад, их косит пулеметным огнем заградительный отряд НКВД. Насколько далека эта картина от действительности, показывают многочисленные интервью, собранные в этой книге, в том числе две беседы с военнослужащими той самой 284-й стрелковой дивизии – майором Николаем Аксёновым и известным снайпером Василием Зайцевым, который и стал главным героем фильма «Враг у ворот» [385] . По их словам, дивизия была хорошо снабжена оружием; переправу через Волгу она осуществила ночью, а не днем, как утверждает фильм, и имела при этом небольшие потери – в отличие от фильма, который показывает акт переправы как страшную и бессмысленную резню. Ни один из собеседников из 284-й стрелковой дивизии не упоминает массовую расправу со стороны особистов НКВД, хотя карательные акции особых отделов на фронте отнюдь не являются табу в сталинградских интервью.
385
Сталинградская битва. Свидетельства участников и очевидцев. С. 464–517.
Высказывания очевидцев совпадают с опубликованными сведениями из секретных архивов о деятельности заградотрядов в районе Сталинграда. В соответствии с Приказом № 227 1 августа 1942 г. на Сталинградском и Донском фронтах был образован 41 заградительный
386
Христофоров B.C. Война требует все новых жертв: чрезвычайные меры 1942 г. // Великая Отечественная война. 1942 год. М., 2012. С. 192; Сталинградская эпопея. С. 222–224. Последний источник содержит данные вплоть до середины октября 1942 г.
Во-первых, они должны были задерживать солдат, самовольно покинувших поле боя, и предотвращать распространение подобного рода поведения на другие части: «Сегодня во время наступательного прорыва противника две роты 13-й Гв. с.д. дрогнули и начали отступать», – говорится во внутренней сводке НКВД от 23 сентября 1942 г. «Командир одной из этих рот, лейтенант Миролюбов, также в панике бежал с поля боя, оставив роту. Заградительный отряд 62-й армии задержал отступление подразделений и восстановил положение». Еще в одном донесении сообщается о том, как заградотряд открыл огонь по отступавшим частям, а в третьем уточняется, что сотрудники НКВД целились поверх голов [387] .
387
Документы органов НКВД СССР периода обороны Сталинграда // Великая Отечественная война. 1942 год. М., 2012. С. 456; Христофоров B.C. Заградительные отряды // Там же. С. 486; Сталинградская эпопея. С. 223.
Вторая задача состояла в разделении задержанных на благонадежных и неблагонадежных. В результате допросов офицеры НКВД должны были выявить «явного врага»: неисправимых трусов и «антисоветские элементы». С ними надлежало «расправляться железной рукой». С другой стороны, на допросе могло обнаружиться, что солдаты поддались «минутной слабости – чаще всего являющейся следствием непривычки к боевой обстановке, – и будут действовать в дальнейшем мужественно, энергично, достойно» [388] . Подобное политическое «прочтение» личности точно вписывалось в систему преследования «врагов народа» во время сталинского террора довоенных лет с одной лишь поправкой на то, что до войны репрессии носили более суровый характер: лишь немногим из попавших в руки к НКВД удавалось избежать отправки в ГУЛАГ [389] . По мере эскалации военных действий росла потребность режима в солдатах: для пополнения армии он был вынужден даже выпускать узников ГУЛАГа [390] .
388
Приведены слова из воззвания в газете Красной армии, разъяснявшего порядок применения Приказа № 227, но не называвшего его напрямую («За непрерывную боевую политическую работу!» // Красная звезда. 1942. 9 авг.); см. также: Христофоров В.С Заградительные отряды. С. 477.
389
НаIfn I.: 1) Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial. Cambridge, Mass., 2003; 2) Stalinist Confessions: Messianism and Terror at the Leningrad Communist University. Pittsburgh, 2009.
390
Ha командный состав армии и комиссаров казни распространялись непропрорционально. Многочисленные источники описывают публичные расстрелы командиров, чьи части дали слабину (см., например: Дайнес В. О. Штрафбаты и заградотряды Красной Армии. М., 2008. С. 131–135). Такая судьба постигла лейтенанта Миролюбова, командовавшего ротой в дивизии генерала Родимцева. Он не смог подать надлежащий пример своим подчиненным и превратить обычных новобранцев в бесстрашных воинов. Непрочность положения советских командиров разительно отличалась от ситуации в германских войсках, где офицеры пользовались практически абсолютной физической неприкосновенностью. Напротив, на рядовом составе советской армии Приказ № 227 сказался сравнительно мало (Edele М. Soviet Veterans of the Second World War: A Popular Movement in an Authoritarian Society, 1941–1991. Oxford, 2008. P. 115–117).
Если Бивор и другие ссылаются на «тоталитарный» террор советской военной машины и поглощение индивидуального солдата, то сходный, но более утонченный либеральный тезис ряда российских и западных исследователей гласит о том, что хотя партия и советское общество противостояли друг другу, в военные годы произошло временное освобождение последнего от оков сталинского режима. Российский литературовед Лазарь Лазарев, сам прошедший войну, говорит о «спонтанной десталинизации»; он и другие авторы указывают на послабления в интеллектуальной сфере и на то, что даже партийная газета «Правда» после начала войны стала правдивее в своих репортажах [391] . Василий Гроссман известен как главный сторонник этого взгляда: в качестве военного корреспондента осенью 1942 г. он провел в охваченном боями городе на правом берегу Волги больше времени, чем все остальные из посланных туда корреспондентов. Своим великим документальным романом «Жизнь и судьба» (1950–1959) [392] Гроссман воздвиг памятник красноармейцам – участникам Сталинградской битвы. Разрушенный город предстает в романе парадоксальным образом – как место свободы: партийный аппарат, который размещается в штабе армии, на безопасном расстоянии от зоны боев, утратил контроль над городом. Там, среди руин, распались крепостные узы, возникли анархистские кружки. Таким образом, в романе Гроссмана рассказывается, как в осажденном Сталинграде на короткое время вспыхивает пламя человеческой свободы, а затем снова угасает, когда после победы над немцами сталинское государство возвращает общество под свой контроль.
391
Lazarev L. Russian Literature on the War and Historical Truth // World War 2 and the Soviet Peopl e / Garrard J., Garrard C. (eds.). N.Y., 1993. P. 28–37, здесь: p. 29; Bonwetsch B.: 1) «Ich habe an einem vollig anderen Krieg teilgenommen»: Die Erinnerung an den «GroGen Vaterlandischen Krieg» in der Sowjetunion // Krieg und Erinnerung: Fallstudien zum 19. und 20. Jahrhundert / Hg. von H. Berding u. a. Gottingen, 2000. S. 145–168; 2) “War as a Breathing Space” // Bonwetsch B., Thurston R.W. The People’s War: Responses to World War II in the Soviet Union. Urbana, 2000. P. 137–153; Зубкова E. Общество и реформы, 1945–1964. М., 1993. С. 19; Brooks J. Thank you, Comrade Stalin!: Soviet Public Culture from Revolution to Cold War. Princeton, 2000. В большинстве случаев для доказательства того, что общество в годы войны эмансипировалось от партии, цитируются мемуары, написанные в послевоенное время.
392
Гроссман B.C. Жизнь и судьба: роман. М., 2012.
Эти мысли, правда, не встречаются в текстах Гроссмана, написанных в военные годы, в том числе и в его записных книжках, которые отличаются весьма откровенной и критичной направленностью. Тогда Гроссман, как раз наоборот, восхищенно писал о коммунистах, которые своим моральным авторитетом поднимали боевой дух оробевших красноармейцев (в то же время он критиковал тех начальников и политруков, которые не выполнили своего морального долга) [393] . Гроссману казалось, что война сулит моральное обновление партии, после которого ей и обществу будет по пути друг с другом. И только годы спустя писатель осознал, что его
надежда была иллюзорна, и тогда он переписал свой опыт наново [394] . Так в «Жизни и судьбе» прежнее восхищение автора советскими людьми – героями войны превратилось в гимн индивидуальной свободе, противопоставляемой сталинскому режиму.393
Его же. Годы войны. М., 1989.
394
Об образе мыслей Гроссмана во время войны и изменении его в послевоенные годы см.: Hellbeck J. Thе Maximalist: On Vasily Grossman // The Nation. 2010. 20.12.
Но Гроссман не заблуждался: политическое давление в годы войны действительно смягчилось. Во многом – и это тоже видно по сталинградским интервью – инициатором изменений стала партия, которая в условиях военного времени начала открываться навстречу обществу. С 1941 по 1944 г. количество членов ВКП (б) в армии непрерывно возрастало. Изменились и критерии приема в партию. Если прежде решающую роль играли знание теории и пролетарское происхождение, то теперь достойным вступления в партию считался всякий, кто показал себя хорошим солдатом и мог доказать, что уничтожил много немцев. Так многие из лучших военнослужащих вступили в ВКП (б); среди командиров к концу войны едва ли нашелся бы хоть один беспартийный. В ходе этого процесса изменился не только состав партии, но и значение самого членства в ней; изменилась партия в целом, она стала более солдатской и благодаря этому – более близкой к народу [395] .
395
K концу войны партийное руководство стало бороться с этой тенденцией, ужесточило условия приема и усилило надзор за своими рядами (Сталинградская битва. С. 42).
В военных условиях представления о хорошем члене партии были очень простые. Чтобы быть принятым, кандидат должен был доказать, что он убивал солдат, подбивал танки и сбивал самолеты немцев. Армейское руководство распространяло среди солдат бланки, называвшиеся «лицевыми счетами», или «счетами мести», на которых они должны были записывать число убитых ими вражеских солдат или уничтоженных единиц вооружения. Солдат с пустым счетом не мог надеяться на прием в партию. Другие же, как, например, снайпер Василий Зайцев, немедленно становились коммунистами: число убитых им немцев было хорошей рекомендацией. «Я думаю, – говорил Зайцев в интервью историкам, – как же в партию вступать, я еще программы не знаю. Прочитал программу, написал заявление прямо в окопах. Дня через два вызвали меня на партийную комиссию. У меня было тогда 60 убитых немцев, были награждения» [396] .
396
Там же. С. 66.
Партия сумела в течение войны углубить свое влияние в армии, так как ее политическая работа приспосабливалась к обстоятельствам солдатской жизни, становилась реалистичнее. Стремление к возмездию за причиненное врагом горе и воля к победе образовывали общий знаменатель. «Мы коммунисты, мы отомстим немцам за убийство наших бойцов, командиров и политработников», – таково было, на взгляд Ивана Васильева, комиссара 62-й армии, преобладающее настроение в его части во время Сталинградской битвы. Генерал Чуйков в беседе с Василием Гроссманом описывал практическую ориентированность политической агитации в армии: «Политработа – все только нацелено на задачу, и все вместе с бойцами. “Измы” – коммунизм, национализм – мы этим не занимались». Тем не менее, отмечал Чуйков в беседе с историками, советские солдаты продемонстрировали в Сталинграде высокую политическую сознательность [397] . Он имел в виду, что красноармейцы усвоили слова партии о патриотическом долге – удержать Сталинград любой ценой – и сражались не только по велению долга, но и сердца. В этом, по мнению Чуйкова, была одна из основных причин победы.
397
Там же. С. 67–68.
Посредством неустанной политической учебы и опеки партийный аппарат добился того, что представления красноармейцев о мире были приведены в стройную и замкнутую идеологическую систему. Вездесущность и эффективность политической пропаганды в военных частях отличали Красную армию от армий других стран. Исторические исследования последнего времени, посвященные вопросу о том, ради чего и как воюют солдаты, часто указывают на важную роль доверительных связей на самом низком, «первичном» уровне иерархии – в ротах и взводах. В этих работах ключевое и даже универсальное значение приписывается представлению о «товариществе» и «братской поруке». Тем не менее в Красной армии эти факторы играли второстепенную роль. Достаточно отметить, что чудовищный процент человеческих потерь с советской стороны часто приводил к гибели целых подразделений в течение несколько дней, из-за чего солдаты просто не успевали установить друг с другом устойчивые отношения. Кроме того, идеологические работники всячески препятствовали образованию подобных связей, опасаясь того, что личные чувства и упования солдат размоют их советскую идентичность. Если части германской армии комплектовались преимущественно из числа земляков, что способствовало поддержанию региональной идентичности (Landsmannschaft), советское командование, опасаясь вспышек национализма, старалось объединить в строю новобранцев разного этнического происхождения [398] . Инструментом, призванным скрепить и мотивировать эту разношерстную массу, служила идеология. Постоянная пропагандистская работа, проводимая лично с каждым новым солдатом, опиралась на доступные идеи, обладавшие огромным эмоциональным зарядом: любовь к Родине и ненависть к врагу. Некоторые немецкие наблюдатели были впечатлены советским примером, и после Сталинградской битвы они настаивали на необходимости радикально усовершенствовать политучебу в вермахте. Этой учебой, говорили они, закладывается важнейший зародыш, из которого произрастает боевой дух солдат. В декабре 1943 г. Гитлер учредил должность «национал-социалистического офицера-руководителя» (NSFO), которую – в отличие от комиссаров – занимали кадровые военные, но утверждать их кандидатуры должны были высшие органы партии. Однако в силу того, что солдаты и офицеры вермахта свою идентичность как военнослужащих с политикой не связывали, реформа не прижилась. По поводу NSFO шутили, что это значит «NSF-ноль». В Красной армии политические вопросы обладали совершенно иной значимостью: уже одно ее название говорит об этом [399] .
398
Там же. С. 43–44.
399
Там же. С. 44.
Историки в Сталинграде не только документировали работу и достижения идеологического аппарата, но и сами были его частью. Как советские граждане, они, разумеется, считали своим долгом трудиться ради победы над гитлеровской Германией, и поэтому свой проект они рассматривали в огромной мере и как вклад в воспитанием мобилизацию советского общества. Выбор вопросов в интервью и их концептуальный язык (например, вопросы о «героизме» и о «трусости») влияли на беседы: в какой-то мере они структурировал изложение респондентов. Более того, Исаак Минц был учеником Максима Горького и освоил предположение, которое лежало в основе документальных проектов Горького, что каждый человек должен раскрыть свою героическую природу, только нужно помочь ему в этом. Образ героя для Горького имел важное педагогическое значение. Это был «Человек с большой буквы», который указывал дорогу остальным, показывая им, как возвыситься над своей прежней природой, раскрыть свой полный человеческий потенциал. Именно автобиографические рассказы образцовых советских людей – героев труда в мирное время и солдат-героев на войне – должны были побудить читателей на подобные героические подвиги [400] . Поэтому и историки в Сталинграде хотели в первую очередь беседовать с красноармейцами, которые себя героически вели на поле боя, а только затем с другими, менее героическими людьми. Этот подход был сходен с методикой романа Николая Островского «Как закалялась сталь», и мы помним, как эта книга служила моделью поведения для комсомольца Ильи Воронова, чьей образ сохраняется благодаря работе комиссии в Сталинграде. Но в отличие от писателя Островского, историки соблюдали правила научной этики, которые их обязали зафиксировать каждое слово собеседника, и не только те, которые хотел услышать «социальный заказчик» произведений социалистического реализма [401] .
400
Подробнее: Там же. С. 116–120.
401
О методических и этических руководствах комиссии Минца см.: Там же. С. 127–132.