Великая степь

Степняки редко умеют плавать. Ни к чему. В мелководных степных речках недолго отыскать брод… А от Белой Воды и ее обитателей кочевники предпочитали держаться подальше.

Но среди разноплеменной орды Сугедея нашлась сотня урянхайцев, привыкших преодолевать вплавь холодные реки и озера своей родины. Они и составили ударную группу, призванную после заката атаковать Карахара со стороны озера, вплавь.

Другая группа, втрое большая, уже начала обходной маневр — со стороны скал. Невысокие темноволосые горцы должны были спуститься на длинных веревках с вертикальных обрывов — и обрушиться на зажатых в теснине Драконов Земли.

Обе группы получили самые подробные объяснения от Милены — и Сугедей верил, что проникнуть во чрево Драконов воины сумеют.

Стемнело. Урянхайцы потянулись к полоске прибоя. Ничего лишнего, лишь кончары приторочены за плечами…

Одновременно шесть человек – группа Ткачика — усаживалась в надувную лодку. Но столкнуться с урянхайцами на половине пути группе захвата не пришлось.

Потому что позабытые онгоны нанесли удар — и по тем, и по другим.

Но — в эту атаку пошли не все восьмипалые.

8

— Ну что с тобой делать… — сказал Андрей Курильский. — Живи, раз пришел. У нас никого не гонят..

Он подбросил в огонь кизяка. Костерок запылал ярче. Пришелец протянул к нему руки — вполне человеческим жестом. На руках было по восемь пальцев.

— Твои-то следом не заявятся?

Пришелец покачал головой. Он оказался на редкость немногословен.

— А то у нас с онгонами мир, сам понимаешь… Из-за одного… хм.. человека в драку никто не полезет…

— Они не придут. Они уже мертвы, хотя не знают этого, — сказал пришелец, не шевеля губами. Или не сказал, просто подумал — но Курильский прекрасно его понял. Другие сугаанчары тоже, хотя Андрею казалось, что объясняется восьмипалый по-русски…

— Ну тогда живи. Если женщина нужна — так невест хватает, я вон на третьей жениться собрался…

Пришелец снова покачал головой. В женщинах он не нуждался. Все, что требовалось онгону, лежало в поклаже, принесенной на спинах сопровождавших его невиданных животных, не живых и не мертвых. Сегодня днем эта странная процессия вышла из потайного отнорка у заваленной Пещеры Мертвых — после чего секретный лаз перестал существовать.

— Только одно условие, — вспомнил вдруг Андрей. — Никаких ваших фокусов с трупами! В земле хоронить будем, как белые люди…

Ему показалось, что пришелец чуть заметно улыбнулся, причем не губами. Кожа у онгона оказалась розовато-серого цвета, с сиреневым отливом. Курильский сидел рядом и не знал, что еще сказать существу, решившему дожить у сугаанчаров оставшиеся ему годы — сотню-другую, не более… Восьмипалый был очень стар.

Но — обычаи Великой Степи предписывали поддерживать беседу с пришедшим к твоему костру человеком. Даже если он не совсем человек. И Курильский посмотрел на Оджулая, ища его помощи в продолжении дипломатической беседы.

Старый беркутчи спросил:

— Что ты умеешь делать, человек, вышедший из-под гор? Пасти скот? Охотиться? Убивать врагов?

Пришелец помялся. Он мог многое — но почти все его знания и умения имели здесь малую цену. Приборы и агрегаты, с которыми он умел работать, остались в обреченной пещере. Охотиться онгон как-то не научился, а убивали за него обычно другие…

— Я могу лечить… — сказал-подумал наконец пришелец.

— Тогда вылечи моего внука, — сказал сугаанчар без малейших просительных ноток в голосе. — И ты станешь моим побратимом.

…Человек и не-человек стояли над мальчишкой пятнадцати осеней — пареньком, пытавшимся убить подполковника Гамаюна. Мальчишка метался в бреду. Правая рука распухла и почернела.

— Что с ним?

— Старухи говорят — это плата за то, что он поднял руку на Карахара. Я им не верю. Саанкей сунул руку в расщелину скалы, чтобы достать птенцов голубя. А гюрза тоже любит птенцов и не любит, когда ей мешают…

He-человек нагнулся, тонкие гибкие пальцы пробежали по руке мальчика, по телу, по лицу Старик отвел взгляд. Тридцать пять лет он жил по соседству с онгонами — но впервые так близко и так долго находился рядом с одним из них.

Восьмипалый снял широкую повязку со лба, наклонился ниже, приблизил огромный фасеточный глаз к больной руке

— Руку надо отрезать.

— Нет.

— Иначе он умрет.

— Пусть. Без руки он не станет воином. Не станет мужчиной. Я не хочу, чтобы сын моей дочери проклинал меня за каждый день подаренной ему жизни.

— Нет. У него вырастет новая рука. Это несложно, надо… — что дальше сказал или подумал онгон, Оджулай не понял, разобрал лишь конец мыслефразы:

— Он станет воином.

…Восьмипалый знал очень многое. Но не все Он рассчитывал дожить у сугаанчаров остаток жизни — столько десятилетий, сколько суждено его изношенному телу. Онгон не знал, что меньше суток назад оно, это тело, превращено в ничто системой утилизации ВВ. Не знал, что проживет не век-другой, а гораздо дольше. Что станет Богом — и умрет. Но — останется жить вечно в изолированных, замкнутых на себя псевдо-нервных цепях Водяного Верблюда…

Они все еще стояли у ложа Саанкея, когда восьмипалый увидел маленькую девочку. Осеней пять, не больше Заплаканное лицо. Подошла, присела, осторожно коснулась руки больного. Плечи дергались от рыданий.

Онгон смотрел на нее не отрываясь. Фасеточный глаз-самоцвет переливался в свете костра. И не только глазами смотрел восьмипалый на пятилетнюю Сауле:..

…она не сказала никому, но только она, Сауле, во всем виновата, каменная куница повадилась таскать птенчиков из гнезда, каждый день по одному, и Сауле было очень их жалко, и она попросила старую змею…

Восьмипалый осторожно прервал мысленный контакт. Триста лет — после смерти луноокой Джеймун — он не встречался ни с кем, обладавшим способностями такого уровня. Жизнь в качестве скромного лекаря на кочевье сугаанчаров приобретала иной смысл…

9

— Тот, кто принесет мне голову Карахара — получит улус Нурали под свою руку, — сказал Сугедей и больше не прибавил ничего.

Его нукер-баши — сотники и полутысячники — молчали. Сугедей никогда не давал пустых обещаний — это знали все. Но и имя Карахара было восточным кочевникам знакомо — и ничего успокаивающего о Черной Птице, повелевающей Драконами Земли, они не слышали.

Милена стояла рядом с ханом, что само по себе казалось необычным, — женщинам в ставке во время сражения делать нечего. Она удивила собравшихся еще больше, заговорив командным тоном: