Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

17 апреля. […] Сегодня провожали меня в штабе задушевно и горячо. Приказом по корпусу объявлена благодарность за «просвещенную и плодотворную» деятельность; приказ заканчивается словами: «От души желаю Его Превосходит[ельст]ву глубокоуважаемому Василию Павловичу успеха в дальнейшей службе и счастья в личной жизни»… [674] Увы! Этой «синей птицы» у меня и нет.

18 апреля. […] С сегодня я — на новом месте службы. Жаль лишь расставаться мне с теперешней уютной квартирной обстановкой — надо переселиться поближе к своему Сибирскому корпусу и жить в общем со всеми служащими здании; служащие же и вообще «господа люди», хотя и считают меня, может быть, душой-человеком, но общение мое с ними является всегда вынужденной тяготой для меня, и я всемерно стараюсь так самооборониться, ч[то]б[ы] это общение меня не поглотило и ч[то]б[ы] оно ограничивалось лишь служебно-прикладными рамками в пределах необходимости, а затем… затем оставьте, «господа люди», меня для меня и при мне! Никаких развлечений острых мне не нужно, я так дорожу своим одиночеством, и мое отчуждение от людей [675] меня только умудряет.

674

См. вклейку с иллюстрациями.

675

И отдохновение от них. — (Примеч. автора.)

За обедом разговорились с инспектором артиллерии генерал[ом] Федоровым [676] — мечтает о скорейшем окончании войны и о выходе в отставку.

Дела наши и наших союзников идут по-прежнему неважно. У нас неудача под Нарочью [677] , на Пасхе наши «богоносцы», братаясь с немцами, многие сами перешли к ним, многие же были ими полонены; из немцев же никто не возжелал перебежать к нам. Остряки выражаются, что немцы устроили у нас «пасхальный заем». […]

676

Федоров Петр Никонович (1857 —?) — генерал-майор (1913), и.д. инспектора артиллерии 7-го Сибирского армейского корпуса в 1916–1917 гг.

677

Нарочь — озеро в современной Белоруссии, место проведения Нарочской наступательной операции в марте 1916 г.

19 апреля. […] Новые мои сослуживцы в общем ребята хорошие: по попам и приход, так как командир Долгов и его начальник штаба генерал Кальницкий [678] , безусловно, редкостные по положительным качествам люди. Но все эти хорошие ребята для меня как выходцы с других планет — особый у них склад мышления, особый уклад миропонимания; в полемику по обыкновению ни с кем не вступаю и разговор стараюсь вести с ними в плоскости лишь гостиного жанра. Милейший Кальницкий в беседе со мной t^ete `a t^ete очень жаловался на возмутительные засилья штаба армии в лице его начальника генерала Беляева, к[ото]рого никто не любит и чуть ли не все живущее клянет. […]

678

Кальницкий Михаил Николаевич (1870–1961) — генерал-майор (1914), начальник штаба 7-го Сибирского армейского корпуса в 1915-1916 гг.

Собираюсь с духом попроситься у командира в недельный отпуск в Москву, но… но… неудобным счел заводить об этом речь, так как послезавтра ожидается прибытие к нам Куропаткина, и мне, как районному врачу, необходимо быть в наличии и готовности представить ему доклад по санитарной части. […]

21 апреля. До полудня — дождь, с полудня — прекрасная погода. Утром приехал Куропаткин. Целый день был начеку, ч[то]б[ы] по первому требованию предстать пред ясные очи главнокомандующего со всеми сведениями по санитарной части района. Уродливо у нас обставляется всякий приезд высшего начальства: все почти начальники частей и мельче их бросают текущую работу и обращаются в одну только готовность бьггь при нем, и это мне всегда напоминает распорядок мирного времени, когда при отъезде или приезде, например, губернатора, все полицейские чины собираются возле него, оставляя город без своего недреманного ока. […]

23 апреля. […] Боже мой, как опаскудела наша Русь, своим государственно-общественным укладом представляющая какую-то Сахару, своим смрадным дыханием огнеопаляющую всякий живой росток в ней и служащую мрачной могилой для всего, что мало-мальски стремилось бы стать оазисом. Одного из грандов камарильи, верховодившей судьбами России, — генерала Сухомлинова, по газетным сведениям, заточили в Петропавловку по мотивам «меры пресечения» за грабеж и государственную измену! Но один ли Сухомлинов подлежит ввержению в узилище? Ведь он один лишь из лидеров разбойной и искариотствующей мундирной безответственной «крепкой» власти. Лучше ли его все остальные царедворцы? Не в интересах ли их, ч[то]б[ы] скорее замести следы, его, как и Мясоедова, поскорее повесить? Неужели и теперь реки российской крови проливаются все за то же «так было, так будет»?

24 апреля. Пришло, наконец, разрешение мне отпуска. Завтра утром еду, предварительно известивши телеграммой своих. […]

Уже не в первый раз мечтательно простаиваю на берегу Двины и уношусь воображением на родину — в идиллическую, спокойную, могильно-тихую Рязань.

25 апреля. Выехал утром в Москву на Петроград [679] . Гремела канонада. […]

27 апреля. Москва; около 9 утра — дома. Наконец-то услышал колокольный перезвон. Мало извозчиков, очень дорогие, смотрят людоедами. Семья моя несколько дней пребывает на вынужденном мясопустии, расстройство хозяйственной] жизни в городе страшное. […]

679

Через Тапс, Гатчину (примеч. автора). Тапс — железнодорожная станция в Ревельском уезде Эстляндской губернии, ныне город в уезде Ляне-Вирумаа (Эстония). Гатчина — безуездный город в Царскосельском уезде Санкт-Петербургской губернии, ныне административный центр Гатчинского района Ленинградской области.

МАЙ

1 мая. […] Около 11 час[ов] ночи поезд тронулся в Петроград, вместе в отдельном вагоне ехали французские министры Тома [680] и Вивиани [681] . […]

2 мая. […] В 8 вечера с Балтийского вокзала на Ригу. Засвежело. Еду в свой штаб, к[а]к во вторую семью, без скрежета зубовного.

3 мая. […] В 7 час[ов] вечера — красавица Рига. Погода прояснилась, но холодно (на днях здесь, говорят, вновь большой снег!). Цветут сирень, каштан. Штаб мой на том же месте.

680

Тома Альбер (1878–1932) — французский социалист, министр вооружений в 1916–1917 гг.

681

Вивиани Рене (1863–1925) — французский государственный деятель, премьер-министр в 1914–1915 гг., министр юстиции в 1915-1917 гг.

Повидался с Долговым. Чем-то комическим, шуточным показалось мне серьезное утверждение его, что мы будем скоро переходить в наступление. И вновь все по старому методу — стеной в лоб!

В войсках усиливается цинга. В городе — тихо, покойно. […]

5 мая. Погода пасмурная и холодная. Утром покатил в автомобиле с Грессером [682] на левый фланг расположения нашего корпуса к Кеккау [683] на Баусском шоссе. Поразительная орудийная тишина. Побывал на перевязочных пунктах, к[а]к своих, военных, т[а] к и Красн[ого] Креста (в летучках). У Грессера в летучке пообедал в компании с начальником участка генералом Савельевым [684] ; последний в беседе со мной о сухомлиновской истории с уверенностью высказался, что солдатики наши в массе отлично осмысливают ее и сумеют безошибочно из нее сделать соответствующие логические выводы. Дай Бог, не на шутку мы собираемся переходить в наступление, намечена уже и «ударная» группа!

682

Грессер Александр Петрович (?—?) — сын петербургского градоначальника П. А. Грессера, в годы Первой мировой войны — организатор автомобильного санитарного отряда.

683

Кеккау — село Рижского уезда Лифляндской губернии, ныне Кекава в регионе Видземе (Латвия).

684

Савельев Николай Антонович (1866–1934) — генерал-майор (1914), командир бригады 13-й Сибирской стрелковой дивизии в 1916–1917 гг., начальник 13-й Сибирской стрелковой дивизии в апреле — сентябре 1917 г. Генерал-лейтенант (1917).

В корпусе у меня появилось до 70–80 случаев цинги. Думаю, что и в других корпусах ее не меньше. Люди переутомлены, замучены и плохо кормятся; мяса нет, и кормятся солониной; тяжелые окопные работы, 9-месячное почти бессменное сидение в окопах по колено в воде, в болотах. […]

9 мая. […] Борюсь с развившейся в войсках цингой. Боже мой, сколь поражающа картина российского приказного толчения воды в ступе — все пишем, пишем и только пишем, да еще с подковырками да «хлюстами», а воз все стоит на том же месте. А «боши» готовят нам верную западню! Часть наших штабных (начальник штаба, инспектор артиллерии…) взирают на будущее без оптимизма, часть же — совсем никак не взирает: записались! Глядя на все творящееся у нас кругом, хочется сказать: «И слыша Господь языцы…» Действий много, хоть отбавляй, но все они сводятся к судорогам и импульсам без центрального регулятора — нет головного мозга, нет и правильного функционирования нервных узлов. […]

12 мая. […] Получено секретное предуведомление сверху, основанное на донесении Департамента полиции, о крамольных резолюциях, вынесенных 12–14 марта представителями Всероссийского съезда городов и земств, поставившими-де целью ниспровержение существующего государственного строя. Департаментом полиции цитируются такие выражения из речей на съезде: «правительство наше попало в руки шутов, проходимцев и предателей…», «поддевки смешались с мантиями», и с особенным удручением подчеркивается тот факт, что на съезде на приветственную телеграмму государя отвечали более жидкими аплодисментами, чем на телеграмму великого князя Николая Николаевича. На организации земского и городского союза бросается страшная тень в распропагандировании среди армии тлетворных идей. Влияние этой пропаганды, а также прокламаций видят в письмах солдат, жалующихся на тяжелое житье-бытье, негодующих на начальство, с к[ото]рым обещают рассчитаться после окончания войны. Да неужели солдаты сами по себе не в состоянии на войне так прозреть, чтобы во всем ореоле осознать коренную причину разъедающих Россию язв?!

Разразившаяся канонада в позапрошлую ночь была в стороне Икскюль — Берземюнде [685] . Случилось для нас уж очень что-то постыдное и нехорошее, многих-де из 52-го стрелкового Сибирск[ого] полка надо повесить, выразился начальник штаба; ожидают подробных донесений, а они — как и все и всегда, выразился инспектор артиллерии, будут полны лжи и передержки… Настроение штабных высшего ранга не из веселых, возмущаются российской бестолочью, неправдой и всякой скверной, приводится при этом богатая казуистика из текущих событий дня, но… но… без логических умозаключений, ч[то]б[ы] мало-мальски разрешить проклятый вопрос, да что же, наконец, надо сделать, ч[то]б[ы] нам на Руси не жилось так мерзопакостно? Военный следователь полковник Дмитревский сообщил, что усиленно перлюстрируются все письма — и наши, и нижних чинов; письма солдатиков все более и более звучат в минорных нотах; одного из таких солдатиков он поневоле под нажимом начальства должен будет предать суду («за ропот!»). «Право-то правом, — говорит он, — у нас в судейском ведомстве, а политика-то политикой, и ничего не поделаешь!» «Не безопасно нам, — прибавил он, — писать теперь и дневники!» Благодарю — не ожидал! Какой ужас! Ведь эдак, чего доброго, при нашем суде, при наших судьях и меня могут счесть за крамольника! Инкриминировать будут и мои добропорядочные отношения с «Земгором». Инспектор артиллерии всегда недоволен нашими распорядками: больно-де начальство горячится и волнуется, вносит в дело нервность и бесплодное дерганье и путаницу, солдаты-де не особенно охотно идут на проволоку!! Очень нелестного мнения он о Горбатовском, получившем-де фуксом «Георгия» на шею! Какой разврат вносят в человечество все эти давания чинов и орденов! Хотелось бы мне видеть такую страну, в к[ото] рой все жили бы и работали без расчета на получение за свою деятельность как[их] -либо чинов и внешних знаков! […]

685

Берземюнде — мыза в Рижском уезде Лифляндской губернии, ныне деревня Берзменте в регионе Видземе (Латвия).