Велики амбиции, да мала амуниция

– Вот как? Насколько мне известно, Самарканд – край мусульманской веры… Вы…

– Да, я исповедую веру моих предков и соплеменников, – подтвердила княжна.

– В таком случае, как же вы намеривались вступать в брак? Ведь Михаил Осипович был крещён в православии…

– Ради любви к нему я готова была креститься сама.

– Что произошло в день гибели вашего жениха?

– Я не знаю… Только я не убивала его.

– Кто же убил?

– Не знаю. Мне нечего вам сказать больше.

– В тот день кто-нибудь заходил к Лавровичу? Он ждал кого-нибудь?

– Я ничего не знаю, повторяю вам.

– Вы понимаете, что все улики против вас? Что вы главная подозреваемая? Это же Сибирь, княжна, – заметил Немировский.

– Кисмет, – бесстрастно отозвалась Омар-бек. – Пусть всё свершится по воле Аллаха!

– Вы сказали, княжна, что собирались принять православие? Ваше намерение теперь не изменилось?

– Я никогда не изменяю своих намерений. В нашем роду это не принято.

– В таком случае, вы могли бы креститься здесь. Я прикажу, чтобы к вам пригласили священника.

– Благодарю вас, господин следователь. Вижу, вы человек благородный. Мне жаль, что не имею более ничего сказать вам.

– Мне тоже очень жаль, княжна. Однако, вам предстоит ещё встреча с вашим адвокатом.

– Я не просила предоставлять мне адвоката.

– Предоставление адвоката предусмотрено законом. Он будет у вас сегодня же.

– И не услышит от меня ничего иного, кроме сказанного вам.

– Что ж, на сегодня достаточно. Если что-то вспомните, дайте знать, – резюмировал Немировский.

Когда княжну Омар-бек увели, Николай Степанович некоторое время ходил по кабинету, а затем обратился к Любовицкому:

– Всё записали, Антон Сергеевич?

– От первого до последнего слова-с.

– И каково ваше мнение?

– На роман смахивает-с вся эта история-с. В духе Монте-Кристо. Дочь Самаркандского князя, павшего от рук изменников – какова фантазия-с! Экий-то народец пошёл: ничего-то в простоте не скажет, не сделает. Всё-то с идеей-с, с вывихом, с актёрством. Театр-с! Каждая вошь в княжеские одежды-с рядится, а князья-с хуже последнего канальи на самое дно опускаются! Всё-то вверх ногами-с у нас! Я об этом непременно-с статью-с напишу! И пошлю её… А хотя бы в «Русский Вестник»! Или в «Отечественные Записки»? Чем чёрт не шутит-с… Тема-то благодатная-с…

– И о чем вы думаете, Антон Сергеевич? – покачал головой Немировский. – Всё-то у вас газеты на уме, идеи.

– А потому как я привык-с в корень смотреть. Не на конкретное дело единственно взятое, а через призму его на процессы более глубокие-с!

– В глубину смотреть, конечно, важно. Да только не след за глубиной поверхности не видеть. Конкретного дела и людей конкретных.

– Это вам видеть нужно-с. Вы следователь и статский советник. А я человек маленький-с. Вошь. Только бумажки пишу за нищенское жалование-с. От моих бумажек делу-с ничего не поделается. А потому я уж лучше не сутью, а моралью-с заниматься буду. Ну, как сам Катков напечатает-с? И уж я не писаришка тогда-с, а крупнейшего журнала-с сотрудник-с! К великим тем приблизившись!

Николай Степанович мрачно поглядел на Любовицкого, глаза которого лихорадочно заблестели от мысли о славе:

– Вы только не печатайте ваших моралей до окончания дела.

– Само собой разумеется-с. К слову, верно ли-с, что нашу княжну сам Александр Карлович Гинц защищать будет-с?

– Верно. Сам вызвался.

– Не понимаю, для чего ему это, – Любовицкий раскрыл свой брульон и что-то записал туда. – Денег ведь нет у неё-с.

– А для того, полагаю, для чего вам так газетные публикации нужны, – ответил Николай Степанович. – Для славы. Он речь в её защиту скажет, а газеты уж и на цитаты растащат. Ведь теперь все помешались от жажды этой самой славы… И для её достижения любые средства хороши! Вот, вы, Антон Сергеевич, объясните мне, что это у нас такое стряслось? Что вдруг так всем славы захотелось? Откуда такая жажда взялась?

Любовицкий потёр рукой лоб и, слабо улыбнувшись, отозвался:

– А оттого-с что очень многие в глубине души понимают-с ничтожество своё и ущербность. Вам-то и людям таким, как вы, того-с не понять. Вы знаете-с точно, как жить. Вы личность цельная-с. А потому и к славе вы не рвётесь, зная без неё, что живёте правильно-с, что уважаемы-с. И сами себя уважаете-с! А я вам скажу-с, ужасно неприятно своё ничтожество знать. И человеку, его знающему-с, чтобы хоть как-то от этой боли избавиться, нужно доказать себе свою значимость. А как? А так, чтобы эту значимость все другие-с признали! А для того слава нужна-с громкая. Вот, все и стремятся! И вы верно-с заметили: тут уж и любые-с средства-с хороши!

– Этак, по-вашему, выходит, синдром Герострата, – покачал головой Немировский, открывая тавлинку.

– Точно так-с. Однако, заметьте-с, Николай Степанович, что самую прочную славу обретают-с как раз злодеи! Злодеи – люди сплошь ущербность свою сознающие. Оттого так славы и алчут-с. А люди благородные-с и честные-с равнодушны к ней и потому обойдёнными ею оказываются. А злодеи – всегда-с со славою-с! Вот, простой пример приведу-с: нынче господин Романенко за неким Рахмановым охотится. Рахманова вся Москва знает-с! И не только-с! Он, этот злодей и душегубец, уже фигура легендарная! Фольклор-с! И через многие годы о нём рассказывать басни будут-с! А фамилии Василь Васильича и не вспомнят-с!

– До чего же вы всё в чёрном свете видите!

– Возьмём историю-с! – не унимался Любовицкий. – Кто в ней наиболее известен-с? Нерон! Навуходоносор! Ирод! Иоанн Грозный! Наполеон, наконец! Кто более крови прольёт, тот и славы больше имеет-с! Не чудовищно ли? А ведь так-с, так-с! Великие завоеватели, мечтавшие мир покорить, – кто ж они, как не великие душегубцы? Или пламенные революционеры? Марат, Робеспьер? Кровью Францию умыли, ан какая слава! На века! Кровь, оказывается, самый прочный для славы фундамент. Потому и какой-нибудь наш убийца, зарезавший сорок человек, будет иметь более славы, нежели сыщик, его поймавший, лишь потому, что злодеяние его неслыханно-с! Чем неслыханней-с, тем пуще слава-с!

– Поспорю с вами, – прервал Николая Степанович, уже жалея, что затеял этот разговор. – А что вы поделаете со Христом?

– Ну-с, это уж дело иное. Если в самом деле он сын Божий был, тогда-с и не можно-с обсуждать его в ряду человецев. А, если нет, тогда-с великий шарлатан и сумасшедший – наш клиент, подтверждающий правило-с!

– Антон Сергеевич, это уж богохульство!

– Отнюдь. Я лишь пытаюсь доказать мою теорию-с.

– Хорошо. Оставим Христа. А как быть с великими подвижниками? Сергий Радонежский, Василий Великий, Николай Чудотворец…

– Их слава известна лишь миру христианскому-с. А имя Наполеона звучит во всём мире-с! Потому как оно нарицательно-с! Человек, покоривший полмира ради удовлетворения-с своей амбиции, будет всегда известнее-с святых, нёсших свой подвиг так, чтобы о нём-с как можно меньше народу знали-с!

– Допустим! А как быть с учёными, композиторами, писателями, поэтами?

– Учёные и писатели тоже разные бывают. Иные в мир зла приносят-с куда пуще, нежели отъявленный душегубец. Французская революция ведь именно с книг-с началась! С писателей-с! С Руссо и с Вольтера! С ними-то ещё прежде убийц счёты сводить след… Наша-то революция тоже с книг начнётся! Вот, увидите-с! Потому как у нас тоже-с пишут все, что угодно-с, подрывая все устои, оправдывая любое преступление-с, зовя даже к нему!