Великие дерзания

Как оказалось, я ошибалась в первом представлении о «надежде», оказалась права насчет расплывчатости и Плана Б. По словам Снайдера, посвятившего свою карьеру изучению этой темы, «надежда» – это не эмоция, это способ мышления или когнитивный процесс. Эмоции играют вспомогательную роль, но надежда – это действительно мыслительный процесс, который состоит из того, что Снайдер называет трилогией цели, направления и стойкости. Если употреблять очень простые термины, то «надежда» имеет место в том случае, когда:

• у нас есть возможность ставить реалистичные цели (я знаю, куда я хочу пойти);

• мы понимаем, как достичь этих целей, при этом мы проявляем гибкость и продумываем альтернативные маршруты (я знаю, как туда добраться, я настойчивый, и я могу справиться с разочарованием и попробовать еще раз);

• мы верим в себя (я могу это сделать!).

Таким образом, «надежда» – это комбинация, состоящая из постановки задач, упорства и настойчивости в их достижении, а также вера в свои собственные способности. «Надежда» – это и есть План Б.

И вот что вдохновило меня на работу со своей собственной уязвимостью, чтобы я смогла отступить и позволить своим детям самостоятельно учиться понимать некоторые вещи: надежде можно научить! По словам Снайдера, дети чаще всего учатся надежде у своих родителей. Для того чтобы научиться надежде и оптимизму, детям нужны отношения, которые характеризуются границами, последовательностью и поддержкой. У детей с высоким уровнем оптимизма есть опыт работы с трудностями. Им дали возможность самим бороться, и в ходе этой борьбы они обрели веру в себя.

Воспитание детей, у которых есть надежда и мужество, чтобы быть уязвимым, означает необходимость для родителей отступить и дать им возможность пережить опыт разочарования, иметь дело с конфликтами, узнать, как заявить о себе и даже потерпеть неудачу. Если мы всегда следуем за ними «на арену», затыкая критиков и обеспечивая им победы, то они никогда не узнают, что сами способны на «великие дерзания».

Один из своих лучших уроков по этому вопросу я получила от Эллен. Я ехала забрать ее с плавания и еще была довольно далеко. Уже темнело, и я видела только ее силуэт, но этого было достаточно. Я поняла, что чтото не так, уже по тому, как она стояла. Когда я подъехала, она просто кинулась на переднее сиденье и, прежде чем я успела хоть чтото спросить о занятиях, тут же разрыдалась.

«Что случилось? Что не так? Что с тобой?»

Она посмотрела в окно, глубоко вздохнула, вытерла слезы рукавом и произнесла: «В субботу я должна проплыть брассом на 100 метров».

Я знала, что это действительно плохие новости для нее, поэтому старалась не показывать своего облегчения, а я его испытала, потому что подумала, что случилось чтото действительно ужасное.

«Ты не понимаешь. Я не умею плавать брассом. Это ужасно. Ты не понимаешь. Я умоляла тренера не вносить меня в список».

Я подбирала слова поддержки, но она посмотрела мне в глаза, положила свою руку на мою и сказала: «Пожалуйста, мама. Пожалуйста, помоги мне. Я очень медленно плаваю – я еще в воде, когда другие девочки выходят из бассейна и начинается новый заплыв».

У меня дыхание перехватило. В голове все затуманилось. Внезапно я вернулась в свое детство, мне 10 лет, и я готовлюсь к заплыву за команду Memorial Northwest Marlins. Мой папа – судья, и он одаривает меня взглядом, в значении которого я не сомневалась: «либо победа, либо смерть». Я стартую в ближней к стене линии, то есть в медленной полосе. Это катастрофа. Несколько минут назад, когда я сидела на скамейке, то услышала, как тренер сказал: «Пусть просто проплывет в своей возрастной группе. Я не уверен, что она может закончить соревнование, но это будет интересно».

«Мама? Мама?? Мама!!! Ты слушаешь меня? Ты мне поможешь? Ты поговоришь с тренером, чтобы перенес мой заплыв на другие соревнования?»

Уязвимость была невыносимой, и я хотела закричать: «Да! Ты не должна участвовать в соревновании, если не хочешь этого, НИКОГДА!» Но я этого не сделала. Спокойствие было одной из моих новых практик искренности, так что я сделала глубокий вдох, посчитала до пяти и сказала: «Давай мы поговорим об этом с папой».

После того как дети легли спать, мы со Стивом в течение часа обсуждали эту проблему и наконец решили, что Эллен самой придется поговорить с тренером. Если он хотел, чтобы она участвовала именно в этом соревновании, то она должна это сделать. Каким бы правильным ни было это решение, я ненавидела каждую минуту. Для того чтобы уменьшить свой страх и ослабить уязвимость, я перепробовала все: от спора со Стивом до обвинения в адрес тренера.

Эллен была расстроена, когда мы сказали ей о своем решении. И еще сильнее она была расстроена, когда пришла домой после занятий и рассказала, что тренер считает, что для нее важно участие именно в этом мероприятии. Она положила руки на стол, опустила голову и расплакалась. Потом подняла голову и сказала: «Может, мне просто не пойти? Многие ведь пропускают свои заплывы». Какаято моя часть подумала: «Прекрасно!» Но Эллен произнесла: «Я не выиграю. Я даже не смогу занять призовое место. А все будут на меня смотреть».

Это была возможность передвинуть рычаги – пересмотреть то, что важно для нее. Это была возможность сделать культуру семьи более влиятельной, чем плавание, круг ее знакомств и спортивные соревнования. Я взглянула на дочь и сказала: «Ты, конечно, можешь пропустить это соревнование. Я бы на твоем месте тоже, наверное, рассмотрела бы такой вариант. Но что, если твоя цель – это не победа и даже не отставание от всех остальных? Что, если твоя цель – просто показать себя и окунуться в воду?»

Она смотрела на меня как на сумасшедшую: «Просто показать себя и побыть в воде?»

Я рассказала, что провела много лет, стараясь не браться за то, чего я не умею делать достаточно хорошо. И такой выбор почти заставил меня забыть о том, каково это: быть храбрым. Я продолжила: «Иногда самое важное и смелое, что ты можешь сделать, – это просто показать себя».

Мы со Стивом постарались не находиться рядом с Эллен, когда ее группу вызывали на старт. Когда девочки вышли к кромке бассейна, я не была уверена, что увижу свою дочь рядом с ними. Но Эллен стояла на линии. Мы находились на противоположной стороне бассейна и наблюдали за происходящим, затаив дыхание. Дочь смотрела прямо на нас, потом кивнула и надела очки.

Она вылезла из воды последней. Другие пловцы уже ушли, и другие девочки готовились к новому заплыву. Мы со Стивом все время ее подбадривали. Эллен, когда вышла из бассейна, направилась к тренеру. Он обнял ее, а потом сделал ей какието замечания. Наконец она подошла к нам. На глазах ее блестели слезы. Она посмотрела на нас с отцом и сказала: «Все, конечно, получилось плохо, но я все равно сделала это. Я показала себя, и я намокла. Я была храброй».Я написала о случае с Эллен, потому что поняла, что мне необходимо рассказать об этом. Да и не только мне, но и Стиву. Непросто отказаться от существующих в культурном сообществе стереотипов, которые используются для того, чтобы оценивать достоинства человека с помощью его достижений. Поэтому я написала манифест. Он служит мне эталоном, молитвой и помощью в медитациях, когда мне тяжело испытывать уязвимость или появляется страх недостаточности. Он напоминает мне об открытии того, что изменило и, вероятно, спасло мне жизнь:ткто мы есть и как мы взаимодействуем с миром – это гораздо более сильный прогностический параметр того, какими будут наши дети, чем разнообразные теории воспитания.