Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории
Шрифт:
Случай этот, ставший известным после смерти генерала, наделал много шума. Современники живо обсуждали его, гадая, кто же был незнакомцем, посвятившим Ермолова в тайну его собственной судьбы? Персонаж вещего сна? Вряд ли, ибо подобные сны если и предсказывают события, то не в таких количествах и не с такой точностью. Видение некоего духа в спиритуалистическом понимании? Сомнительно. Ведь генерал не узнал в таинственном госте никого, с кем был бы знаком.
Впоследствии сын генерала Ермолова в подробностях пересказал загадочную историю, приключившуюся в молодости с его отцом, известной исследовательнице оккультных явлений Елене Петровне Блаватской. Она живо заинтересовалась этим случаем и даже посвятила ему большую статью под выразительным названием «Астральный пророк». В статье этой в соответствии с постулатами оккультизма и эзотерической философии она
Что же касается образа странного человека, одетого как небогатый горожанин, то он, по мнению Блаватской, относится к «тому классу хорошо известных явлений, которые знакомы нам как ассоциации идей и реминисценции в наших сновидениях». Иначе говоря – своеобразным отражением множества горожан, которых Ермолову перед этим пришлось опросить в ходе своего расследования.
Что ж, может быть, такое объяснение предвидения генерала Ермолова и справедливо. Кто знает? Поговаривают, что к нему же склонялся в старости и сам генерал, когда на вопрос одного из знакомых, прознавших об этой интригующей истории, ответил, что таинственным человеком был… он сам. Или все-таки, может, его астральный двойник?.. Но кто бы ни надиктовал Ермолову предсказание его жизни, он оказался прав.
Другим классическим примером судьбоносной диктовки может служить случай с великим прозаиком XIX века – легендарным Ги де Мопассаном. В 1885 году он начал писать рассказ «Орля», но работа застопорилась, и писатель много дней просидел, марая листы бумаги и тут же выбрасывая их. Нет, начало Мопассану вполне понравилось: Орля был неким духом, поселившимся у героя рассказа и пакостившим по мелочам, как всякий полтергейст. Однако продолжение рассказа никак не вытанцовывалось. И однажды Мопассан в ярости переломил перо и опрокинул чернильницу.
И тут дверь отворилась, и на пороге возникла некая фигура, которую писатель никак не мог рассмотреть, хотя вошедший подошел к столу писателя, а потом и уселся на стул напротив. «Кто вы и что хотите?» – воскликнул изумленный Мопассан. Незнакомец помедлил с ответом, оценивающе глядя на литератора, и наконец промолвил: «Пиши!»
И прежде чем Мопассан сумел испугаться, его рука сама схватила новое перо, чистый лист бумаги и… начала записывать то, что диктовал вошедший. Это был рассказ, который никак не получался. Это были слова, которые старательно искал писатель, но не смог найти – хотя это была лексика и стиль самого Мопассана! Гость вдохновенно продолжал диктовать, литератор усердно записывать, пока рука его не затекла от напряжения, и перо выпало на стол. Но к тому времени и рассказ уже подошел к концу.
Как незнакомец вышел из комнаты, Мопассан не смог понять. Просто был – и нет. Но скоро Мопассан понял, что, записывая текст, каким-то странным образом он еще и сумел мысленно пообщаться с гостем. И не раз потом писатель понимал, что то или иное событие для него уже не в новинку – о нем предупредил его странный посетитель.
О своем незнакомце провидце Мопассан рассказал друзьям, проконсультировался со спиритами, желая понять, кто приходил в его дом. Но ответа не получил. А через некоторое время Мопассан вдруг понял: неведомым гостем был он сам в виде собственного двойника.
Времена года и времена века
Часто мы сетуем: где-то нас сглазили, кто-то нам напророчил… Однако, чтобы напророчить, нужно, чтобы мы сами искренне доверяли тому, кто вещает нам, когда мы слушаем со всем вниманием. И кто это может быть? Кому мы безоговорочно доверяем, к кому прислушаемся в первую очередь? Да к самому себе!
Разве не говорят
нам постоянно сведущие люди: не держите в голове мрачных мыслей, не пророчьте себе? Увы, держим и пророчествуем, настраиваем сами себя на дурной лад. Уж сколько таких примеров знает история. Как сказал – так и вышло, что подумал – то и случилось. Или, может, в жизни каждого наступают такие моменты, когда он сам себе становится провидцем?Наверное, так. Ибо уж слишком много примеров показывают, что в особый момент человек способен увидеть свое будущее. Четче всего подобные события можно просмотреть в жизни талантливых личностей, творческих людей, например поэтов. Это понятно, ведь они «профессионально» мыслят образами. Но что поразительно – оказалось, что поэты мыслят… временами года. Ведь именно так – с помощью природных стихий или смены календарных месяцев они часто предсказывают то, что случится с ними.
Великий сказочник Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776–1822) слыл человеком странным, непонятным, парадоксальным. В его сказках романтическое представление о жизни сталкивалось с реальностью и погибало, погребенное под завалами вражды, злобы, зависти, пошлости. Судьба Гофмана оказалась трагической: он прошел через войну, голод, нищету, болезни, у него умерла обожаемая дочка, его покинула возлюбленная. Не потому ли он научился предсказывать будущее не только в своих сказках, но и в жизни? Во всяком случае, свою смерть он сумел предсказать – и весьма своеобразно. В апреле 1822 года, уже больной, он отправился на прогулку – полюбоваться пробивающейся зеленью. Тогда он и написал рассказ «Исцеление», увидев свое исцеление так: «О! Зелень, зелень! Прими меня в свои объятия!» И не ошибся: Гофмана не стало летом – 25 июля, – посреди самого разгара буйства зелени.
Но может, даром предвидения обладают только великие сказочники? Отнюдь! Русский литератор (поэт, драматург, переводчик Шиллера и Байрона) Лев Александрович Мей (1822–1862) хоть и слыл широко известным в России середины XIX века (на сюжеты его стихотворных драм позже композитор Римский-Корсаков напишет свои оперы «Царская невеста» и «Псковитянка»), но не был ни сказочником, ни тем более великим писателем. Но он как-то написал стихи, посвященные своим друзьям-лицеистам. Там вспоминалось былое:
Каждый был тогда поэт,Каждый знал, что май не долог…Но почему это май не долог – в нем, между прочим, 31 день?! Но видно, Мей писал о чем-то своем. Так и вышло. Через несколько месяцев в его жизни наступил новый май 1862 года – и Мей умер 16-го числа. Месяц действительно оказался для него недолгим.
А вот русский поэт, писатель, драматург, один из виднейших представителей символизма Федор Кузьмич Сологуб (1863–1927) написал в 1913 году в одном из своих триолетов [1] :
1
Триолет – стихотворение из восьми стихов на две рифмы, при этом первый стих в обязательном порядке повторяется в четвертой и седьмой, а второй стих – в завершающей строке. (Примеч. ред.)
Надо сказать, что был тогда Сологуб вполне здоров и очень известен. Вот только в те времена был моден сплин, упаднические настроения, романтическая грусть. Декаданс, одним словом. Сологуб решил соответствовать и не выпадать из моды. И что?
Через 14 лет Сологуб скончался именно в декабре, 5-го числа. Как себе и напророчил…
А вот строки Хади Такташа (1901–1931), поэта, драматурга, одного из основателей татарской поэзии:
Чувствую я давно:В день первого снегаОт вас уйти суждено…И снова как по писаному: поэт ушел из жизни 8 декабря 1931 года, как раз когда в его родном крае выпал первый снег. Было Такташу всего-то 30 лет.
Перейдем к дням не столь отдаленным. Вторая половина ХХ века. Но способность предсказания «смертельного времени года» по-прежнему присутствует. И никакие развития технического прогресса ей не препятствуют.