Великие религии мира

О Зусе (ученике Бер Дова — ученика Баалшема) рассказывают, что он не мог учиться: первое упоминание слова «Бог» приводило его в экстаз, учителю приходилось выгонять юродивого на улицу. Он забирался в хлев и там продолжал вопить: «и сказал Господь!». Над ним смеялись. Но однажды Бер Дов сказал: «Если бы вы поняли одно слово Писания так, как Зуся, — не было бы нужды учить вас». В другой раз к Бер Дову пришли с вопросом: «Как это в Писании сказано, что надо принимать кислое как сладкое?». Бер Дов ответил: «Спросите Зусю». Зуся сидел на ступеньках синагоги (вечно больной, бедняк бедняком). Выслушав вопрос, он сказал: «Вы напрасно ко мне обратились. Я в жизни не встречал ничего худого».

По хасидской легенде, Зуся обладал даром видеть грехи ближних. Но его огорчало, что он своими внезапными обличениями обижал людей. Бер Дов, по его просьбе, помолился, чтобы освободить его от бремени дара; однако дар только изменил свое направление: с этих пор Зуся видел грехи ближних как свои собственные и с плачем ис-поведывался в них.

Спутники религиозного рвения — легковерие и фантазия. Хасидизм не избежал их. Но „традиция Баалшема не умерла. Она выдержала испытание гитлеровских лагерей смерти. В одном из них, Да-хау, была найдена молитва безвестного еврея, видимо хасида, написанная на клочке оберточной бумаги:

«Да престанет всякая месть, всякий призыв к наказанию и возмездию. Преступления переполнили чашу, человеческий разум не в силах больше вместить их. Неисчислимы сонмы мучеников...

Поэтому не возлагай их страдания на весы Твоей справедливости, Господи, не обращай их против мучителей грозным обвинением, чтобы взыскать с них страшную расплату. Воздай им иначе... Прими во внимание добро, а не зло. Пусть мы останемся в памяти наших врагов не как жертвы, не как жуткий кошмар, не как неотступно преследующие их призраки, но как помощники в их борьбе за искоренение разгула их преступных страстей. Ничего больше мы не хотим от них».

Эту молитву, напечатанную в «Зюддойче цайтунг», несколько раз вспоминал в своих проповедях вл. Антоний Сурожский. Оттуда мы и берем текст ее.

Глава четвертая Бог есть любовь (христианство)

Новый Адам

Все религии начинаются с призыва внутренней непостижимой глубины; но распространяются они в условиях, подготовленных историей. Это можно сказать и о христианстве.

К началу нашей эры духовный кризис охватил все Средиземноморье — народы большие и малые, великий Рим и покоренную Иудею. Греко-римские боги давно уже были духовно немощны. Религия Яхве также встала перед вопросами, на которые у нее не было ответа.

Пророки предсказывали пришествие спасителя (мессии), избавителя от всех страданий. Иудея ждала своего мессию с огромным духовным напряжением. О том, каким он должен быть, как и откуда появиться, спорили различные религиозные секты. Еще не появившись, он успел стать не только легендой, но и идолом. А время требовало рождения нового живого духовного идеала.

В огромной Римской империи сложилась взаимозависимость нескольких десятков миллионов людей, но не было прочного чувства солидарности между ними, общего идеала, общепринятой морали. То, что почитали одни, презирали другие, и таких несводимых вместе систем были десятки. Можно себе представить, какой из этого получался хаос, как падало уважение ко всяким нормам и правилам. Древние историки в один голос жалуются на упадок нравов. Нужна была объединяющая всех мировая религия, которая могла бы заполнить духовный вакуум.

Такой религией стало христианство. Христиане приняли эстафету пророков и утверждали, что основатель их учения Иисус Христос — тот самый мессия (греческое слово «Христос» соответствует древнееврейскому «мессия» — спаситель), который может избавить мир от страданий и даже от смерти. И они обращаются не только к евреям, среди которых родилось учение, но ко всем людям мира, называя всех своими братьями и провозглашая: «Несть во Христе ни эллина, ни иудея» (апостол Павел). Перед лицом единого Бога все нации, все общественные состояния были равны. Христиане создают Новый Завет, сравнительно с которым старая еврейская Библия стала называться Ветхим Заветом. В случае, если Ветхий Завет противоречил Новому, новое отменяло старое. И самое важное в этих отменах — не обрядовые изменения (вместо субботы стало праздноваться воскресение, вместо обрезания младенцев было введено крещение), а общий поворот: новое оказывалось лучше старого. «Новый Адам», то есть новый человек, противопоставляется в Евангелиях старому, «ветхому», новое вино — старым мехам («Не вливайте вино новое в мехи старые...»).

Во всех примитивных и архаических религиях старое лучше нового (сравните: «старое доброе время»). В еврейском мессианизме, в головах странников, оторванных от земли предков, торжество добра переместилось в будущее. Но только в христианстве идея лучшего будущего (для всех племен и народов) слилась с идеей нового, преображенного человека, человека, которого прежде не было, которым христианин должен стать по примеру Христа.

Даже мысли о движении к «светлому будущему» — отголосок Евангелия. Из мифологии греков или индусов эта идея не могла бы родиться.

Евангелие означает «благая весть» (весть о спасителе). В Новый Завет, канонизированный церковью, входят четыре Евангелия, написанные учениками Иисуса или учениками его учеников (Матфея и Иоанна, Марка и Луки). О чем же говорили Евангелия? Каков новый идеал, провозглашенный ими? О чем без слов говорит иконография, церковная музыка и все остальное духовное наследие христианской культуры?

Не человек для субботы, а суббота для человека

Четыре Евангелия — это четыре рассказа об Иисусе Христе и четыре изложения его проповедей и притч. Евангелия варьируют события, дополняют друг друга, авторы придают описаниям индивидуальную окраску, рассказы совпадают или не совпадают, но так или иначе они создают единый и цельный образ.

Что же в этом образе необыкновенного, так выделяющего его из всей череды библейских пророков?

Прежде всего, никто из них не обладал той степенью духовной свободы, которая присуща Иисусу. Подлинная свобода начинается там, где прерывается инерция. Образ Бога — родоначальника всякой религии — это образ того, кто разрушает инерцию, выходит из подчинения старым законам, отменяет старые запреты, табу. Все новые боги были такими дерзновенными победителями, зачинателями, которые не шли по проторенной колее, а прокладывали ее сами, не слушались авторитетов, а сами были авторитетами, дерзали безраздельно доверять самим себе — без оглядки на кого бы то ни было.

Таким был и евангельский Учитель. Однако есть в Нем и что-то такое, чего в других новых богах не было. Он утверждает не только личную свою божественность, а общую всем людям способность к обожению (теозису). Называя себя «сыном человеческим», он говорит, что каждый человек может достичь божественной высоты, свободы в Боге [11] . Дух человеческий ставит он выше всех авторитетов, вековых установлений, законов. Он напоминает людям о том, что законы творились духом, который внутри них самих, и призывает людей к высокой творческой свободе.

11

Августин различал две ступени свободы: свободу поисков Бога и свободу в Боге, когда нет никакого выбора и человек творит волю Бога, совпадающую с его волей; отсюда его известное изречение: «Полюби Бога и делай, что хочешь».