Великие российские историки о Смутном времени

От сего, так сказать, ярославского правительства дошло до нас несколько грамот, подписанных князем Пожарским «по совету всей земли» и свидетельствующих о его распорядительной деятельности. Так по челобитию игуменов с братией он подтверждает жалованные прежними государями грамоты монастырям Соловецкому и Кирилло-Белозерскому на разные угодья и доходы; поручает местным властям озаботиться обновлением городских укреплений и т. п. Между прочим, любопытна его грамота о переводе из Соловецкого монастыря в Кирилло-Белозерский старца Степана, бывшего прежнего касимовского хана Симеона Бекбулатовича, который был заточен в Соловецкий монастырь и там пострижен по приказанию первого Лжедимитрия. Главным же образом Пожарский рассылал по городам грамоты с просьбою о присылке помощи деньгами и ратными людьми; причем сообщал о положении дел, о переговорах со шведами, о кознях Заруцкого и увещевал не признавать ни Маринкина сына, ни псковского вора. Чтобы иметь авторитетного посредника в часто возникавших среди ополчения пререканиях и смутах и придать духовное освящение своему правительству, вожди Нижегородского ополчения призвали из Троицкой Лавры, проживавшего там на покое, бывшего ростовского митрополита Кирилла, который действительно стал помогать водворению мира и согласия в ополчении.

Между тем в подмосковных таборах Трубецкой и Заруцкий продолжали представлять собою другое правительство и давать жалованные Грамоты на поместья, подписывая свои имена тоже с прибавкою «по совету всей земли». Сидевшая в Москве вместе с поляками Боярская дума также продолжала считать себя истинным правительством и издавать распорядительные грамоты. В Пскове общую правительственную власть присваивал себе третий Лжедимитрий. Следовательно, одновременно мы видим четыре правительства в Московском государстве, не считая, окраинных областей, или не признававших никакого из этих правительств (например, Астрахань), или занятых неприятелем (Новогородская и Смоленская). Но все народные чувства и надежды сосредоточились теперь на Нижегородском ополчении и все внимание устремилось на Ярославль, откуда ожидались спасение государства и прекращение разновластия.

И эти надежды не обманули.

Из четырех правительств первым пало псковское самозванство. Подобно второму Лжедимитрию, раз дьякон Сидорка или Матюшка предался разгулу и грабежу. Он силою брал у граждан жен и дочерей, томил состоятельных людей на правеже, вымучивая деньги, которыми награждал окружавшее его казачество, набранное большею частию из боярских холопов и всяких воровских людей. В сущности это было господство грубой, необузданной черни, которое сделалось крайне тяжело для лучшей или более зажиточной части населения, т. е. для детей боярских, гостей и торговых людей. Во главе недовольных стали князь Ив. Фед. Хованский и тот самый Иван Плещеев, который был прислан из-под Москвы узнать правду о новом воре, но, боясь убийства, признал его за калужского царика. Они воспользовались нападением шведов на один псковский пригород и отправили большинство казаков для его обороны. А когда те ушли, лучшие люди вместе с добрыми казаками восстали, схватили раздьякона, и тот же Плещеев под сильною стражею повез его к Москве. Далее источники разногласят: по русским известиям, его привезли в подмосковные таборы и там казнили; а по шведским, дорогою на стражу напал Лисовский и хотел освободить вора; чтобы не отдать живым, один из казаков пронзил его копьем.

Хотя дело с сим Самозванцем было покончено, а Трубецкой и Заруцкий торопили Пожарского скорейшим прибытием под Москву, и уже до гибели псковского вора извещали, что узнали правду о нем и присягу ему с себя сложили; однако князь Димитрий Михайлович все еще медлил в Ярославле, так как он более всего опасался именно козней Заруцкого. После убиения Ляпунова этот злой и коварный человек навлек на себя сильное нерасположение и недоверие со стороны дворян и вообще земских людей. В некоторых своих распорядительных грамотах Пожарский прямо указывал на гнусное поведение Заруцкого и его казаков как на причину своего замедления. События вполне оправдали это недоверие. В то самое время, когда Заруцкий звал Пожарского в Москву, он уже точил на него нож и подослал убийц. Двое из его казаков, Обрезков и какой-то Стенька, пристали к нижегородскому ополчению и здесь подговорили несколько человек из смоленских стрельцов, да еще рязанца Сеньку Хвалова, жившего во дворе у князя Пожарского, который его кормил и одевал. Сначала думали зарезать князя сонного; но это не удавалось. Тогда решили нанести ему удар как-нибудь в тесноте. Однажды князь вышел из Разрядной избы посмотреть пушки, снаряженные в поход под Москву и лежавшие у дверей Разряда. Крутом толпился народ. Подле князя находился какой-то казак Роман, который взял его под руку. Вышепомянутый Стенька бросился между ними и хотел ножом ударить Пожарского в живот, но промахнулся и сильно ранил в ногу казака Романа; последний повалился и застонал. Князь подумал, что это какой-нибудь несчастный случай, происшедший от тесноты, и хотел уйти. Но толпа остановила его и завопила, что то было покушение на него самого. На земле нашли нож, схватили Стеньку и начали его пытать. Он во всем признался и указал на своих соумышленников. Их также схватили; одних разослали в города по темницам, а других взяли с собой под Москву, где они должны были объявить всей рати о своем преступлении. Пожарский не дал их на казнь; чем вновь доказал не только свою доброту, но и твердость характера.

Уже прошло около четырех месяцев со времени прибытия ополчения в Ярославль, и медлительность его вождей стала наконец вызывать справедливый ропот. Когда пришла весть о новом походе гетмана Ходкевича к Москве на помощь польскому гарнизону, князь Трубецкой обратился к посредничеству Троицкой Лавры. Архимандрит и келарь отправили двух старцев в Ярославль с грамотою, в которой умоляли воевод спешить под Москву. Не видя успеха от сего посольства, они шлют двух других старцев с новым молением и с известием, что гетман Ходкевич приближается с сильным войском и большими запасами, и, если он успеет соединиться с гарнизоном, то «всуе» будут все труды второго русского ополчения. Но здесь на ту пору среди воевод и ратников снова возгорелись какие-то несогласия и смуты. Очевидно, князю Пожарскому, при его сравнительной молодости и невысоком сане, трудно было внушить всем уважение и повиновение. Тогда архимандрит с братией снаряжают в Ярославль самого келаря Авраамия. Отпев молебен и взяв благословение у архимандрита, Палицын 28 июня отправился в путь. Он явился усердным миротворцем и своими красноречивыми поучениями немало помог Пожарскому и Минину водворить порядок и послушание.

Князь Димитрий Михайлович начал с того, что отправил под Москву сильное подкрепление с воеводами Дмитриевым и Левашовым; причем запретил им располагаться в казацких таборах, а велел стать у Петровских ворот и тут укрепиться особым острожком. Затем послал другое подкрепление с родственником своим Димитрием Петровичем и дьяком Самсоновым, приказав ему стать по соседству с первым, именно у Тверских ворот Белого города. В это же время прибыли ратные люди из украинных городов и расположились у Никитских ворот; но тут они не получали никакого содержания, да еще терпели обиды от казаков Заруцкого; почему послали в Ярославль несколько человек с жалобами. Там их обласкали, снабдили деньгами и сукнами и отпустили обратно с обещанием вскоре идти всему ополчению. Узнав о том, Заруцкий велел побить этих посланцев; так что они едва спаслись в стан воеводы Дмитриева.

Наконец и сам Пожарский с главными силами выступил из Ярославля. Поручив князю Ив. Андр. Хованскому и Козьме Минину вести рать в Ростов, он с небольшою свитою свернул в Суздаль, чтобы там в Спасо-Бвфимьевском монастыре помолиться над гробами своих родителей. Исполнив этот благочестивый обычай и укрепясь духом, он воротился к войску, которое стояло в Ростове. Здесь в ростовском Борисоглебском монастыре на Устье в те времена подвизался затворник Иринарх (в мире Илья, сын крестьянина). Удручая себя тяжелыми железными веригами и цепями, этот старец в своем уединении зорко следил за современными событиями России и являлся пламенным русским патриотом. Слава его подвижничества привлекала к нему не только знатных русских людей, но и пришлых поляков и западноруссов. Так его посетил Ян Сапега и старец советовал ему скорее воротиться на родину, а иначе предсказывал гибель в Русской земле. Он же ободрял идти на врагов Михаила Скопина-Шуйского, послал ему благословенную просфору и свой крест, с которым Скопин победоносно дошел до Москвы. Тот же старец посылал в Ярославль к Пожарскому и Минину, увещевая их не медлить и смело идти к столице, не боясь Заруцкого, которого они там не застанут. Теперь Пожарский и Минин сами пришли к нему за благословением. Он укрепил их дух и дал им свой подвижнический крест, с которым они и совершили очищение Москвы от врагов.

Вскоре в Ростове же Пожарский получил важное известие из-под Москвы об удалении Заруцкого. Сей последний видел, как с приближением второго ополчения падала его собственная сила: сами подначальные ему казацкие атаманы стали покидать его и переходить на сторону прибывавшей отовсюду земской рати; Трубецкой при всей слабости своего характера также начал от него отделяться. А тут еще обнаружились его тайные сношения с Ходкевичем, которые велись при посредстве нескольких поляков (собственно западноруссов), перешедших в русскую службу и замешавшихся в казачьи таборы: один из таких поляков, именно ротмистр Хмелевский, и донес Трубецкому на своих товарищей. Их схватили и пытали. Видя, что ему самому грозит опасность бунта, Заруцкий с частью приверженных себе казаков ночью бежал в Коломну к Марине; разграбив этот город, он вместе с Мариной и ее маленьким сыном ушел в рязанский город Михайлов.

Таким образом ярославское промедление дало несомненно благоприятные плоды по отношению к казачеству вообще и к Заруцкому в частности: не только его козни успели выясниться и огласиться, но и сам он с наиболее хищными товарищами принужден удалиться из-под Москвы; а это обстоятельство облегчало и упрощало борьбу с врагами.

Ополчение прибыло в Переяславль-Залесский и, подкрепись тут ратниками и запасами, двинулось далее. 14 августа оно достигло Троицкой Лавры и остановилось между монастырем и Слободою Клементьевской. Сюда приходили посланцы от князя Трубецкого с грамотами к архимандриту и братии: он просил их побудить ополчение, чтобы оно спешило как можно скорее к Москве; ибо гетман Ходкевич с запасами приближается, а казаки от великой скудости хотят уйти прочь. Но самая настойчивость эта многим начальникам казалась подозрительною, и они говорили князю Пожарскому, что казаки хотят заманить его, чтобы убить, подобно Ляпунову. Архимандрит и келарь старались отклонить такие опасения и убеждали идти скорее на помощь. Пожарский отправил наперед себя под Москву новое подкрепление с князем Вас. Ив. Турениным.

Здесь же, во время остановки под Троицею, ему пришлось дать ответ иноземцам. Около того времени воеводы получили любопытное предложение от нескольких иноземных офицеров вступить в русскую службу с набранным ими отрядом; для чего они намеревались на английских и нидерландских кораблях прибыть в Архангельск. Пожарский отвечал благодарностию на это предложение; но отклонил его под тем предлогом, что московские люди теперь покинули рознь, соединились и не нуждаются более в иноземной помощи, чтобы управиться с своими врагами, польскими и литовскими людьми. При сем он выражал удивление, что в числе предлагавших свои услуги находился Яков Маржерет, который еще недавно сражался против русских в польских рядах и являлся злейшим врагом, чем сами поляки. Он ушел из Москвы вместе с изменником Михаилом Салтыковым к Сигизмунду, который принял его весьма благосклонно. Опасаясь какого-либо коварства со стороны иноземных искателей добычи и приключений, Пожарский не ограничился ответною грамотою, а отрядил на всякий случай и ратных людей для обороны отдаленного Архангельска.

Отдохнув дня четыре под Троицей, 18 августа поутру ополчение выступало уже прямо к Москве и выстроилось на горе Волкуше. Тут архимандрит с братией в праздничных ризах с крестами и образами отслужили напутственный молебен, по окончании которого войско отдельными сотнями подходило к священнослужителям и прикладывалось к образам; архимандрит благословлял их крестом, а священники кропили святою водою. После войска подходили за благословением начальники и воеводы. В то утро дул сильный противный ветер, и рать была несколько смущена; ибо считала его дурным предзнаменованием. Но когда войско двинулось, а Дионисий, стоя на горе, продолжал осенять его крестом, вдруг ветер переменился и подул в тыл ополчению с такою силою, что люди едва сидели на конях. Эта перемена сочтена была чудесным предзнаменованием, указывающим на заступление св. Сергия; ратные люди, по словам летописи, «отложили страх, охрабрились и давали друг другу обещание помереть за дом Пресвятой Богородицы и за Православную веру». Келарь Авраамий остался при войске.