Великие русские полководцы и флотоводцы. Истории о верности, о подвигах, о славе...
Шрифт:
Оставаясь добросовестным в служебных делах, он по-прежнему сохранял верность идеалам свободолюбия, даже образовал офицерское общество «вольнодумцев», о чем Ермолов знал, но не обращал на это внимания. Боевая служба на Кавказе у Ермолова способствовала тому, что Муравьёв и его единомышленники избежали участи декабристов в Петербурге в 1825 года. На Кавказе Николай Николаевич женился на Софье Ахвердовой, дочери тифлисского генерала, Ермолов был на свадьбе посаженным отцом.
Началась Турецкая война 1828–1829 годов. Муравьёв командовал Кавказской гренадерской резервной бригадой. Производя и прикрывая постройку первой параллели под Карсом, невольно отвечая на открытый турками огонь, он вовлек в дело все осаждавшие крепость войска. В результате крепость пала, но ещё во время боя главнокомандующий Паскевич, «изумленный нечаянностью, не знающий, что предпринять, не умея сам ничего ни придумать, ни приказать», разразился гневом на Муравьёва и возвышенным голосом спрашивал его: «Что это значило? Кто это приказал? С какого повода сие сделалось без приказания моего? Как смели?» Несмотря на такое отношение, Паскевич, остыв, представил Муравьёва на награждение орденом св. Георгия 4-й степени, причем в реляции были отмечены в хронологическом порядке все подвиги его под Карсом: «В воздаяние ревностной службы и отличия, оказанного в сражениях против турок при
С 22 по 23 число со вверенною бригадою, производя и прикрывая постройку первой параллели и батареи 4-й на правом берегу Карс-чая, несмотря на чрезвычайные трудности и неудобства, успел окончить все работы до рассвета и открыть огонь по неприятельским батареям; а в день приступа, при занятии предместья, быв послан с баталионом Эриванского карабинерного полка, для подкрепления, исправляющего должность начальника штаба отдельного Кавказского корпуса, генерал-майора барона Остен-Сакена, во время овладения предместьем Байрам-паша и Карадагом, под сильным картечным огнем с отважностию бросился на неприятеля и овладел батареею из четырех орудий, которые и обратил противу его бастиона».
После Карса, Н. Н. Муравьёв под началом Паскевича участвовал в сражениях под Ахалцыхом и последующем взятии этой крепости, был в боях при селении Чаборий и взятии там укреплённого турецкого лагеря (за отличие награждён 27 января 1830 года орденом св. Анны 1-й степени), при селении Каинля, при занятии Эрзерума и Байбурта; за взятие последнего пункта был награждён 21 апреля 1830 года орденом св. Владимира 2-й степени. За участие во взятии крепости Ахалцыха и в других делах был 1 января 1829 года награждён орденом св. Георгия 3-й степени. Его подвиг описан так. «В воздаяние отличия, оказанного в сражениях против турок при покорении крепости Ахалцыха в 1828 году, начальствуя первою линией пехоты, с отличным благоразумием и распорядительностию вел оную 5 августа в действие; когда же неприятель атаковал наш правый фланг, то с двумя баталионами Эриванскаго карабинернаго полка мужественно остановил его стремление, отбил от батареи и причинил ему большой урон; 9-го числа, начальствуя войсками в лагере оставшимися, сделал с двумя баталионами весьма полезное движение к неприятельскому лагерю и, соединясь с войсками, посланными для овладения оным, повел упомянутые баталионы на приступ».
Также за Ахалцых Муравьёву 21 апреля того же года была пожалована золотая шпага с надписью «За храбрость». Когда после окончания войны Паскевич стал изгонять из войск «ермоловский дух», в числе уволенных с Кавказа генералов и офицеров оказался и Николай Николаевич. К этому несчастью добавилось новое: в 1830 году умерла при родах жена Муравьёва, и на его руках осталась малолетняя дочь.
Прожив некоторое время в деревне Осташево под Москвой, у отца, Муравьёв обратился с просьбой о восстановлении его на военной службе к начальнику Главного штаба И. Дибичу и вскоре получил назначение командиром гренадерской бригады 6-го пехотного (бывшего Отдельного Литовского) корпуса. С нею он участвовал в усмирении польского восстания 1831 года, в том числе в штурме Варшавы, где судьба вновь свела его с Паскевичем, руководившим русскими войсками. За отличия при штурме Варшавы получил чин генерал-лейтенанта и был назначен начальником 24-й пехотной дивизии. Позже, 21 июля 1832 года получил польский знак «Virtuti militari» 2-й степени.
В том же 1832 году Николай Николаевич был командирован в Александрию к наместнику Египта Мегмет-Али с Высочайшим требованием прекратить военные действия против Турции и помириться с султаном Махмудом II. Эта командировка была вызвана следующими обстоятельствами. Египет, составляя нераздельную часть Турции, управлялся чиновником со званием наместника султана. В 1832 году Мегмет-Али возмутился против своего повелителя и потребовал отделения от Турции Египта с Сирией и некоторыми приморскими городами. Тогда султан обратился за помощью к императору Николаю I. Николай I, в свою очередь, стремился изменить положения Адрианопольского договора (1829 года) в более выгодную для России сторону и с этой целью послал Муравьёва сначала в Константинополь. Затем Муравьёв приехал в Египет. Мегмет-Али при свидании с Муравьёвым заявил, что беспрекословно исполняет волю государя, и приказал приостановить немедленно военные действия. Едва Муравьёв уехал из Александрии, как Мегмет-Али возобновил военные действия. Сын Мегмета-Али Ибрагим-паша в битве при Конии 21 декабря 1832 года разбил турецкие войска и взял в плен сераскира Решид-Мегмет-пашу со всем штабом. Тогда из Крыма отплыла эскадра адмирала Лазарева с 10000 отрядом, которая 8 февраля 1833 года прибыла в Буюк-Дере и поступила под общее начальство Муравьёва, находившегося в Константинополе. Эскадра Лазарева состояла из 4 линейных кораблей и 5 фрегатов, на берег был высажен десант из нескольких казачьих сотен и двух пехотных полков с артиллерией. Однако это не отрезвило Ибрагима-пашу, который поспешил захватить Смирну. Тогда к Муравьёву были посланы подкрепления. Вскоре туда прибыл чрезвычайный посол и главнокомандующий сухопутными и морскими силами граф А. Ф. Орлов, после чего Муравьёв остался командующим сухопутным отрядом русских и турецких войск, расположившихся биваком на Босфоре в окрестностях Бейкоса. Все дипломатические дела проводил Орлов, встретившийся с Ибрагимом и убедивший последнего увести свои войска за Тавр, Ибрагим-паша подписал с Махмудом II мир. Русские войска простояли на Босфоре до 16 июня, когда после подписания между султаном и Орловым Ункиар-Искелесского договора, отплыли на родину. Муравьёв, на основе материалов поездки подготовил труды «Турция и Египет в 1832 и 1833 годов», «Русские на Босфоре в 1833 году».
В 1833 году, 1 июля, Муравьёв был пожалован в генерал-адъютанты, 3 апреля 1834 года назначен исполняющим дела начальника штаба 1-й армии (30 июня был награждён орденом Белого Орла), а 9 июля 1835 года – командиром 5-го армейского корпуса. Командовал корпусом Муравьёв два года и вышел в отставку после выраженного ему Николаем I неудовольствия за смотр. Многие полагают, что якобы государь отнесся строго к Муравьёву, помня, как был им побежден на Красносельских манёврах 1835 года.
Ещё в 1834 году Муравьёв составил записку «О причинах побегов и средствах к исправлению недостатков армии». Цель и содержание записки Муравьёв объясняет в своем дневнике: «…я составил записку, в коей изложил горестное состояние, в коем находятся войска в нравственном отношении. В записке сей были показаны
причины упадка духа в армии, побегов, слабости людей, заключающиеся большею частью в непомерных требованиях начальства в частых смотрах, поспешности, с коею старались образовать молодых солдат, и, наконец, в равнодушии ближайших начальников к благосостоянию людей, им вверенных. Тут же излагал я мнение свое о мерах, которые бы считал нужными для поправления сего дела, погубляющего войска год от году. Я предлагал не делать смотров, коими войска не образуются, не переменять часто начальников, не переводить (как ныне делается) людей ежечасно из одной части в другую и дать войскам несколько покоя». Записка заключала несомненно много ценных указаний, и даже император Николай I, сделавший на полях её массу отметок, объяснений и замечаний на разные пункты, неоднократно начертал «справедливо».17 апреля 1848 года Муравьёв был принят вновь на службу с назначением состоять по запасным войскам и 18 апреля прикомандирован к генералу от инфантерии В. И. Тимофееву главным начальником запасных батальонов 3-го, 4-го и 5-го пехотных корпусов. С 13 сентября назначен членом Военного совета и, наконец, с 20 декабря командовал Гренадерским корпусом, с которым выступил к границам Венгрии; 31 мая 1850 года был удостоен ордена св. Александра Невского. Муравьёв постепенно вновь приобретал доверие государя, и 6 декабря 1853 года был произведён в генералы от инфантерии и 29 ноября 1854 года пожалован генерал-адъютантом с назначением наместником Кавказским и командиром Отдельного Кавказского корпуса. Ему предстояло руководить войсками на Кавказском театре Крымской войны.
С назначением Муравьёва «неумолкаемому хабару» (кавказское местное выражение, означающее слово «новость»), догадкам и хитросплетениям не было границ. Одни считали его нелюдимым, каким-то пугалом, чуть не людоедом; другие – человеком с закаленным сердцем, лишенным всяких добрых чувств, а иные – просто устарелым, грубым, не обладающим современными взглядами, необходимыми для высшей административной деятельности, хотя не чуждым высшего образования.
В январе 1855 года Муравьёв прибыл на Кавказскую линию, откуда из крепости Грозной написал А. П. Ермолову письмо, признанное им самим впоследствии нетактичностью; в нём он нелестно отозвался о порядках в армии:
«В углу двора обширного и пышного дворца, в коем сегодня ночую, стоит уединенная, скромная землянка ваша, как укоризна нынешнему времени. Из землянки вашей при малых средствах исходила сила, положившая основание крепости Грозной, покорению Чечни. Ныне средства утроились, а все мало да мало. Деятельность вашего времени заменилась бездействием; тратящаяся ныне огромная казна не могла заменить бескорыстного усердия, внушенного вами подчиненным вашим для достижения предназначаемой вами цели. Казна сия обратила грозные крепости ваши в города, куда роскошь и довольства жизни привлекли людей посторонних. Все переменилось, обстроилось; с настойчивостью и убеждением в правоте своей требуют войск для защиты; войска обратились в горожан, и простота землянки вашей не поражает ослабевших воинов Кавказа, от коих дух хотя и не исчез, но силы стали немощны. Таковое состояние дел, конечно, подало повод и к частным злоупотреблениям начальников. Хотя солдата не грабят, но пользуются трудами его как работою тяглового крестьянина, состояние, которое солдат предпочитает строевой службе. Посудите, какое мое положение. Исправить в короткое время беспорядки, вкоренившиеся многими годами беспечного управления, а в последнее время и совершенным отсутствием всякой власти и управления, – труд великий, поздних последствий которого я не увижу и который доставит мне только нарекание всего населения. Но вы, зная меня, убедитесь, что это меня не останавливает: если не достигну конца, то дам направление сему великому делу, поглощающему силы и кару России. В землянку вашу послал бы их учиться; но академия эта свыше их понятий. Не скажу, чтобы здесь не было покорности; напротив того, здесь все покорны; но покорность эта не приводит их к изучению своих обязанностей, а только к исполнению того, что прикажут. Надобно пока и этим довольствоваться с надеждою на время, которое выкажет сотрудников, ибо дарований здесь встречается более чем в России, но все погрязло в лени и усыплении. От многих слышал я справедливые суждения, что ваша Грозная крепость служила основанием покорения Чечни…»
Это письмо огорчило Ермолова, а все военное сословие на Кавказе глубоко оскорбилось и начало выражать громкий протест. Вскоре на это письмо появился ответ молодого офицера, князя Д. И. Святополк-Мирского, быстро распространившийся среди публики:
«Неужели мы, кавказские служивые, должны безропотно покоряться этому приговору и со стыдом преклонять пред ним голову. Нет, наша совесть слишком чиста для такого унижения. Не стали немощными и бессильными те войска, которые победили многочисленных врагов под Баш-Кадыкларом, Курюк-Дара и на Чолоке. Мы не обманывали Россию в течение четверти века; она смело может гордиться нами и сказать, что нет армии на свете, которая переносила бы столько трудов и лишений, сколько Кавказская. Нет армии, в которой бы чувство самоотвержения было бы более развито. Здесь каждый фронтовой офицер, каждый солдат убежден, что не сегодня, то завтра, не завтра, так послезавтра он будет убит или изувечен. А много ли в России кавказских ветеранов? Их там нет почти, кости их разбросаны по всему Кавказу. Письмо, написанное новым главнокомандующим в крепости Грозной и распространенное по Кавказу и России, изумило нас и огорчило; но недолго будет наше уныние. Наше чувство чуждо подлого унижения; мы покорны, но покорны царской воле и закону, но не бранному слову. Мы поднимаем брошенную нам перчатку пред судом России и потомства. Пусть нами руководят мудрые начертания; пусть гениальная рука укажет путь – мы готовы на все, что возможно человеку, на всякие жертвы и лишения. Сколько бы ни было жертв и страданий частных, во всяком случае, это исполинское соревнование поведет ко благу и славе нашего отечества. Нам остается вознести ко Всевышнему усердные молитвы, дабы потомство сказало, что вождь был достоин армии, а армия достойна вождя».
Оба этих письма были впоследствии опубликованы И. А. Пузыревским в «Русской старине» (1872 г., т. IV, с. 542–546).
Муравьёв отнесся снисходительно к поступку молодого офицера, и князь Мирский был переведен «по собственному желанию» в Крым.
Муравьёв приехал в Тифлис 1 марта. Приезд его произвел общее смущение, однако не столько видом и толками, сколько известием о кончине императора Николая I, печальным вестником коего явился сам Муравьёв, узнавший о том от фельдъегеря незадолго до въезда в Тифлис. На первом приеме Муравьёв произвел на представлявшихся приятное впечатление своими остроумными разговорами и замечаниями, но вскоре не сошёлся со своим начальником штаба князем А. И. Барятинским, покинувшим Кавказ под предлогом болезни. Вступив в командование корпусом, Муравьёв отдал приказ, в котором самым лестным образом отзывался о войсках, на подвиги коих «более полвека с гордостью и изумлением Россия внимает», и призывал их стать полными «рвения и готовности за святое дело» в наступившую для России годину испытаний.