Великий и Ужасный 4

— Ну, с грустным и сомнительным все понятно. А из приятного что-то есть?

— А из приятного… Вся эта хреновина с отторжением лесом своих детей на почве орочьего колдунства — скорее всего, штука обратимая. Но это не точно, он сам сомневается.

— Рикович… — сколько бы я там ни говорил, что не переживаю — на самом деле меня допекло знатно, и дарить надежду, пусть и призрачную — это было очень опасной идеей.

— Что — Рикович? — он вытер с подбородка кровь, которая натекла из носа. — Потом сам его помучаешь. Подпоишь, не знаю, к бабам сводишь… Может, разоткровенничается. Я же не Господь Бог и не Государь Всероссийский! Так, по верхам прошелся. В глубину копать — охренеешь, это ж эльф, у него столько всего накручено! Говорю — серпентарий. Ухватил только, что был там какой-то пример в седой древности, когда кто-то в клан вернулся и снова лес его как своего принял…

Мне дорогого стоило не подскочить к эльфу и не начать трясти его за грудки, чтобы разбудить. Определенно, вариант прослеживался: вернуть расположение леса для Элрохира Кедеэрновича, и тогда он снова станет главой, а Эсси будет свободна. Наверное. Но с другой стороны — я ведь слышал это ее «не хочу», сам, собственными своими ушами…

— Бабай, подожди! Не принимай скоропалительных решений, последствия которых задолбаешься расхлебывать! — ухватил меня за руку менталист и заглянул в глаза.

Я медленно выдохнул: действительно! Я и так капитально нахомутал с этим бритьем и татуажем эльфийских лысин…

— Тем более — у меня для тебя новость. Всем новостям новость! Я ради нее и сорвался сюда в общем-то, — почуяв мое настроение, додавил Рикович. — Государь накладывает опалу на Нахичеванских! Допрыгались они! Келбали Хан с сыновьями сейчас в своем особняке, в Москве — его вызвали, но он не знает зачем. Может, догадывается, но точно — не знает. И буквально сегодня ночью ему об этом сообщат. И знаешь, кто будет об этом сообщать?

— Ты? — предположил я.

— Я там с боку припека. Там будет кто-то из Рюриковичей или даже — Грозных, и целая делегация от аристократов! Заинтересованные стороны: Демидов и Ермолов, и опричники — Воронцов и Орлов, поскольку дело происходило на Кавказе и на Байкале, там епархия их полков. Страшная мощь, запредельная. Ну, и я — от Сыскного приказа и, как полагается в таких случаях — усиление из нелюдей, дабы никто не заподозрил служивых в предвзятости и все такое… В данном случае — Черные Гренадеры, как я понял — какие-то твои родственники — Урга, Ямурлак…

— Арга и Ярлак? — осклабился радостно я. — У, свиные рожи! Сто лет их не видел… Я ведь не буду уточнять, что иду с тобой?

— Даже не сомневался. Потому и выпросил урукских гренадер, а не кхазадских саперов… — вдруг лицо Риковича переменилось, и он задумчиво проговорил, глядя на мирно посапывающего Брегалада: — Ты не будешь против, если я этого кучерявчика пристрою по своей линии? Внештатным сотрудником? Больно парень перспективный, с навыками…

— Да хоть ершиком для туалета его пристрой, прическа у него как раз подходящая! Меня это мало интересует. Ты лучше вот что скажи: мы до Москвы так и полетим, я могу вздремнуть?

— Куда-а-а? — замахал руками целовальник. — Сейчас до Иркутстка, оттуда — стратосферником! Полтора часа — и Москва. Никаких вздремнуть! И вот еще момент, я все спросить хотел: это что, та самая бочка?

— О, да! — я подошел к своему байкальскому талисману и погладил кедровый бок. — Моя прелесть!

— Капец ты ненормальный… — сказал Рикович, дернул себя за бороду и пошел в кабину пилотов, раздавать ценные указания.

* * *

Глава 18 Опала

От наших с Ярлаком и Аргой похлопываний по плечу и дружеских тычков, кажется, дребезжали окна окрестных домов, а от радостного ржача завывали собаки. Уруки прибыли к столичному особняку ханов Нахичеванских раньше всех… Ну, почти.

Мы с Риковичем уже мерзли в переулке, как два тополя на Плющихе, ожидая дворянскую делегацию, когда орки подрулили на своих байках. Понятия не имею, были ли тут Хамовники и Плющиха, здешняя Москва внешним обликом сильно отличалась от знакомого мне города, и названия улиц были тоже по большей части другие. Еще бы — никакого вторжения Наполеона в 1812 году тут не было, зато старая столица практически до основания была разрушена в 1777 году янычарами и сипахами султана Мустафы Секбати, то бишь — Превосходного… Правда, потом усилиями тогдашней Государыни балканские государства получили независимость, ровно через пять годиков после московской трагедии, и уже от Стамбула одна Айя-София осталась, потому что есть такая российская народная традиция — войны в чужих столицах заканчивать, и работает она, похоже, независимо от параллельности или перпендикулярности мира… В общем — другая Москва была.

И в этой другой Москве мы с десятком черных уруков торчали в арке пятиэтажного дома исторической застройки, слушали поучения Риковича по поводу нашего пристойного поведения, обсуждали достоинства и недостатки моего квадроцикла и их байков, и ни Ярлаку, ни Арге не приходило в голову задавать тупые вопросы по поводу причины нашего тут нахождения, моего к ним прикомандирования и возможных опасностей, поджидающих нас за ажурным металлическим забором через дорогу.

Там располагалось шикарное поместье Нахичеванских: трехэтажный дворец в восточном стиле из розового и белого мрамора, со стрельчатыми окнами и высоким крыльцом с бессчетным количеством мраморных ступеней. Вокруг — вечнозеленый парк, без единой снежинки на ветвях, дорожки, фонтаны, яркие магические фонари, какие-то статуи… Вдалеке громыхнула гроза, запахло озоном, и прямо посреди тесной компании орков появился светлейший князь Воронцов — как всегда элегантный, гладко выбритый, импозантный и великолепный.

— Мое почтение, господа, — сказал он и поздоровался за руку со всеми по очереди. — Бабай, рад видеть в добром здравии! У кого-нибудь есть сигарета?

Вот же — человечище! Матёрый… С уруками — за руку, да еще и сигаретку попросил! Арга был из курящих, так что из кармана косухи он достал пачку сигарилл, каждая — толщиной с урукский средний палец — и протянул одну из них князю.

— Ваша светлость, огоньку? — Ярлак чиркнул зажигалкой, которая напоминала небольшой огнемет или, например, паяльную лампу.

Воронцов кивнул, дождался, пока огонь коснется кончика сигариллы, раскурил, затянулся, выдохнул табачный дым и сказал:

— Вон, Демидов на дирижабле шпарит. Позер уральский. Вот же правду говорят — седина в бороду… Но вы не говорите ему, что я так сказал. Обидится.

Я выглянул из арки и уставился в ночное небо на сияющий руническими символами летательный аппарат, который, казалось, был выкован из меди. На его корпусе посверкивали рунические надписи, странные арабески и огромные самоцветы.

— Цельнометаллическая оболочка! — не удержался я. Но прикола никто не понял. Да и не должен был… Может, Тиль бы понял, будь он рядом, да и все.

Цеппелин завис над воротами поместья, с крыши особняка тут же ударили снопы света — похоже, у Келбали Хана имелось свое собственное ПВО. Но развязывать войну он не торопился — прожекторы только обозначили цель, заставив самоцветы и руны сверкать еще более ярко. Нижний люк в гондоле раскрылся, и на левитационной платформе медленно-медленно вниз стал спускаться Демидов. Платформа тоже сверкала металлом и драгоценными камнями, как маленькая новогодняя елка.