Великий карбункул

глубоким сном. Кудри его разметались по земле, тело обмякло. Что за

внезапная слабость сморила вдруг юного охотника? Пробудит ли его материнский

голос?
– Эта скала - могильный памятник твоих близких, Доркас, - глухо

выговорил Ройбен.
– Здесь ты можешь оплакивать одновременно своего отца и

сына. Но Доркас не слышала его: с пронзительным воплем, вырвавшимся из самой

глубины души, она без чувств повалилась на тело сына. В это мгновение

верхняя мертвая ветка дуба хрустнула, и в спокойном вечернем воздухе обломки

бесшумно посыпались на листья у подножия скалы, на Ройбена и его жену, их

сына и кости Роджера Малвина. И тогда сердце Ройбена встрепенулось, и слезы

хлынули у него из глаз, словно источник, забивший из скалы. Мужчина уплатил

наконец цену клятвы, которую дал некогда безусый юноша. Грех его был

искуплен, проклятие снято, и в час, когда он пролил кровь, более дорогую

ему, чем собственная, с губ Ройбена Борна, впервые за долгие годы, сорвались

слова молитвы.

Натаниэль Хоторн. Пророческие портреты

– Удивительный художник!
– с воодушевлением воскликнул Уолтер Ладлоу.
–

Он достиг необычайных успехов не только в живописи, но обладает обширными

познаниями и во всех других искусствах и науках. Он говорит

по-древнееврейски с доктором Мазером и дает уроки анатомии доктору

Бойлстону. Словом, он чувствует себя на равной ноге даже с самыми

образованными людьми нашего круга. Более того, это светский человек с

изысканными манерами, гражданин мира - да, да, истинный космополит: о любой

из стран, о любом уголке земного шара он способен рассказывать так, словно

он там родился; это не относится, правда, к нашим лесам, но туда он как раз

собирается. Однако и это еще не все, что восхищает меня в нем!

– Да что вы!
– отозвалась Элинор, которая с чисто женским любопытством

слушала рассказ о таком необыкновенном человеке.
– Уж и этого, казалось бы, достаточно!

– Разумеется, - ответил ее возлюбленный, - но гораздо удивительнее его

природный дар настраиваться на любой тип характера, так что мужчины, да и

женщины, Элинор, разговаривая с этим необыкновенным художником, видят себя в

нем, как в зеркале. Однако я все еще не сказал о самом главном!

– Ну, если он обладает другими такими же редкостными свойствами, -

засмеялась Элинор, - то, боюсь, Бостон для него опасен. Да послушайте, о ком

вы мне рассказываете, о живописце или о волшебнике?

– По правде сказать, этот вопрос заслуживает более серьезного внимания, чем вам кажется, - ответил Уолтер.
– Говорят, этот художник изображает не

только черты лица, но и душу и сердце человека. Он подмечает затаенные

страсти и чувства, и холсты его озаряются то солнечным сиянием, то

отблесками адского пламени, если он рисует людей с запятнанной совестью. Это

страшный дар, - добавил Уолтер, и в его голосе уже не слышалось прежнего

восхищения, - я даже побаиваюсь заказывать ему портрет.

– Неужели вы говорите серьезно, Уолтер?
– воскликнула Элинор.

– Ради всего святого, дорогая, когда будете позировать ему, не глядите

так, как вы смотрите сейчас на меня, - с улыбкой, но несколько озабоченно

заметил ее возлюбленный.
– Ну вот, ваш взгляд изменился, а минуту назад вы

показались мне смертельно испуганной и в то же время опечаленной. О чем вы

подумали?

– Да ни о чем!
– поспешила заверить его Элинор.
– У вас просто

разыгралось воображение. Ну что ж, приезжайте завтра ко мне, и мы поедем к

этому удивительному художнику.

Следует, однако, заметить, что когда молодой человек удалился, на

прелестном лице его юной возлюбленной снова возникло то же загадочное

выражение. Она казалась встревоженной и грустной, что явно не подобало

девушке накануне свадьбы, а ведь Уолтер Ладлоу был избранником ее сердца!

– Взгляд!
– прошептала она.
– Стоит ли удивляться, что он поразился

моему взгляду, если в нем выразились предчувствия, которые временами

одолевают меня. Я по собственному опыту знаю, каким страшным может быть

взгляд. Однако все это плод воображения. В ту минуту я ни о чем таком не

думала и вообще давно не вспоминала об этом. Просто мне все это приснилось.

И она принялась вышивать воротник, в котором собиралась позировать для

своего портрета.

Художник, о котором они говорили, не принадлежал к числу американских

живописцев, тех, что в более поздние времена обратились к краскам, заимствованным у индейцев, и стали изготовлять кисти из меха диких зверей.

Возможно, если бы он был властен начать жизнь сызнова и распоряжаться своей

судьбой, то решил бы примкнуть к этой школе, не имеющей главы, в надежде

стать хотя бы оригинальным, ибо тут не требовалось ни копировать старые

образцы, ни подчиняться каким-либо правилам. Но он родился и получил

образование в Европе. Про него рассказывали, что, постигая красоту и величие

замыслов, изучая совершенство мазка знаменитых художников, он осмотрел все

музеи, все картинные галереи, стенную роспись всех церквей, и в конце концов

ничто уже не могло дать пищу его пытливому уму. Искусству нечего было

добавить к его познаниям, и он обратился к Природе. Поэтому он отправился в

край, где до него еще не ступала нога его собратьев по профессии, и

наслаждался созерцанием зрелищ, возвышенных и живописных, но ни разу не

запечатленных на полотне. Америка была слишком бедна, чтобы соблазнить

чем-либо иным этого видного художника, хотя многие представители местной

знати, заслышав о его приезде, выражали желание с помощью его искусства

увековечить свои черты для потомства. Когда к нему обращались с подобной

просьбой, он устремлял на посетителя пристальный взгляд, который, казалось, пронизывал человека насквозь. Если он видел перед собой приятное, но ничем