Великий карбункул

– Быть может, - не без лукавства вставила внучки полковника Джолифа, задетая за живое всеми этими на смешками по адресу Новой Англии, - быть

может, мы увидим шествие аллегорических фигур: Победу с трофеями Лексингтона

и Банкер-хилла; Изобилие с переполненным рогом - символ избытка и

благополучия, царящего ныне в нашем городе; Славу с венком, предназначенным

украсить чело вашего превосходительства.

Сэр Уильям любезно улыбнулся этим словам, на которые, несомненно, ответил бы самым грозным взглядом, если бы над губами, произнесшими их, чернели усы. Впрочем, в это мгновение произошло нечто, избавившее его от

необходимости отпарировать насмешку. Снаружи вдруг раздались звуки музыки, словно целый военный оркестр расположился на улице под окнами; однако то, что он играл, не было ни веселым, ни праздничным и нисколько не подходило к

случаю, а скорее напоминало медленный траурный марш. Барабаны звучали

приглушенно, а трубы, казалось, изливали протяжную жалобу, которая сразу

заставила умолкнуть шумное веселье собравшихся, одним внушая изумление, а

другим - ужас. Многие подумали, что, верно, это хоронят какую-нибудь

выдающуюся личность и погребальная процессия остановилась перед замком, а

может быть, в зал вот-вот внесут обитый бархатом и пышно разукрашенный гроб

с телом усопшего. Сэр Уильям Хоу с минуту прислушивался, затем строгим

голосом подозвал к себе капельмейстера оркестра, который в течение всего

вечера оживлял праздник легкой и радостной музыкой. Капельмейстер был

тамбур-мажором одного из английских полков.

– Дайтон, - обратился к нему генерал, - что еще за шутки? Прикажите

своим людям прекратить эту похоронную музыку, иначе, клянусь честью, они у

меня и впрямь загрустят! Немедленно прекратить - слышите!

– Помилуйте, ваше превосходительство, - ответил тамбур-мажор, становясь

из румяного мертвенно-бледным, - я тут ни при чем! Все мои музыканты здесь, со мной, да и вряд ли среди них найдется хотя бы один, кто мог бы сыграть

этот марш без нот. Я слышал его всего один раз - во время погребения

покойного короля, его величества Георга Второго.

– Понятно, понятно!
– сказал сэр Уильям Хоу, к которому вернулось его

привычное хладнокровие.
– Это, верно, вступление к какой-то маскарадной

затее. Не будем вмешиваться.

Тут в парадном зале вдруг обнаружилась новая фигура, хотя откуда она

появилась, этого не мог бы сказать никто из участников пестрого маскарада, заполнивших комнаты. Это был мужчина, одетый в старомодный костюм из черной

шерстяной материи и всем своим видом напоминавший мажордома или дворецкого

какого-нибудь английского вельможи или богатого помещика. Не говоря ни

слова, он проследовал к наружным дверям и, распахнув их настежь, встал

сбоку, лицом к парадной лестнице, словно ожидая выхода какой-то важной

особы. Тотчас же музыка на улице зазвучала еще громче, протяжным, горестным

призывом. Взоры сэра Уильяма Хоу и его гостей обратились к лестнице, и вот

на верхней ее площадке показались несколько фигур, направлявшихся к выходу.

Впереди шел человек с суровым, мрачным лицом, в шляпе с высокой тульей, надетой поверх черной ермолки, в темном плаще и ботфортах, доходивших почти

до бедер. В правой руке у него была шпага, в левой - Библия; кроме того, он

локтем прижимал к себе свернутое знамя, все продырявленное и в лохмотьях, в

котором, однако, можно было узнать знамя Англии. За ним следовал другой, обличья не столь строгого, хоть и исполненный достоинства, в черном атласном

камзоле, штанах в обтяжку и в мантии тисненого, бархата; широкий

гофрированный воротник подпирал его бороду, в руке он держал скатанный в

трубку манускрипт. Третьим был молодой человек, сразу приковывавший внимание

своей характерной наружностью и манерами; у него был лоб мыслителя, а в

сосредоточенном взгляде вспыхивал порой восторженный огонь; как и его

спутники, он был одет в платье старинного покроя, а на воротнике у него

виднелось кровавое пятно. За этими тремя шли еще трое или четверо, все, судя

по их осанке, - люди, облеченные властью и высокопоставленные, державшиеся

так, как если бы они привыкли к любопытству толпы. Зрители, теснившиеся в

дверях парадного зала, решили, что все эти лица спускались вниз, чтобы

примкнуть к таинственному погребальному кортежу, остановившемуся перед

замком; этому, однако, противоречило выражение торжества, с которым они

взмахивали руками, перед тем как переступить порог и скрыться из виду.

– Что означает эта дьявольщина?
– пробормотал сэр Уильям Хоу, обращаясь

к джентльмену, стоявшему рядом.
– Шествие цареубийц, осудивших на казнь

короля-мученика Карла?

– Это, - отозвался полковник Джолиф, едва ли не в первый раз за весь

вечер нарушая молчание, - это, если я правильно понял, пуританские

губернаторы Массачусетса, правители старой демократической общины - Эндикотт

со знаменем, с которого он сорвал эмблему подчинения, и Уинтроп, и сэр Генри

Вейн, а также Дадли, Хейнс, Беллингем и Леверетт.

– А почему у этого молодого человека на воротнике кровь?
– спросила

мисс Джолиф.

– Потому, - ответил ей дед, - что в свое время эта голова, одна из

мудрейших в Англии, легла на плаху за идею свободы.

– Ваше превосходительство, не прикажете ли вызвать стражу?
– шепотом

спросил лорд Перси, подошедший вместе с другими английскими офицерами

поближе к генералу.
– Как знать? Может быть, под этим маскарадом скрывается

мятежный заговор.

– Пустое! Нам нечего бояться, - беспечно возразил сэр Уильям Хоу.
– В

самом худшем случае это не более чем дерзкая шутка, и довольно плоская к

тому же. Но будь она даже образцом язвительности и остроумия, самое разумное