Великий карбункул

двери худой седовласый человек, которого он мог бы принять за самого себя, если бы его одежда не была гораздо более старинного покроя. А дом, не

утратив своего прежнего вида, превратился в дворец из драгоценных металлов.

Полы, стены и потолки были из полированного серебра; двери, оконные рамы, карнизы, балюстрады и ступени лестниц - из чистого золота; серебряными были

стулья с золотыми сиденьями, золотыми - высокие комоды на серебряных ножках

и серебряными - кровати с одеялами из золотой парчи и простынями - из

серебряной. Дом, очевидно, претерпел это превращение в результате единого

прикосновения, ибо он сохранил все приметы, памятные Питеру, только они были

теперь на золоте или серебре, а не на дереве, и его инициалы, которые он

мальчиком вырезал на дверном косяке, виднелись столь же глубоко на столбе из

золота. Питер Голдтуэйт был бы счастливым человеком, если бы не своего рода

обман зрения, из-за которого всякий раз, когда он оглядывался назад, дом

утрачивал свое сверкающее великолепие и возвращался к унылой мрачности

вчерашнего дня.

Рано утром Питер был уже на ногах, схватил топор, молоток и пилу, которые он положил у кровати, и поспешил на чердак. Чердак был еще скудно

освещен холодными солнечными лучами, которые начинали пробиваться сквозь

почти непроницаемое стекло слухового окна. Моралист мог бы здесь найти

богатый материал для высоких и - увы!
– бесполезных размышлений. Что такое

чердак? Обычно это склад минувших мод, всяких устаревших мелочей и

побрякушек, которые нравились один какой-то день, - всего того, что имело

цену в глазах одного только поколения и перешло на чердак, когда это

поколение сошло в могилу, не для сохранения, а только чтобы не путалось под

ногами. Питер увидел груду пожелтевших и покрытых плесенью конторских книг в

пергаментных переплетах, куда давно умершие и погребенные кредиторы

чернилами заносили имена умерших и погребенных должников, причем чернила эти

успели так выцвести, что легче было бы разобрать надписи на их поросших мхом

надгробных плитах. Он нашел там старые, изъеденные молью платья, которые он

мог бы надеть, если бы они не превратились в тряпье и лохмотья. Здесь лежала

обнаженная ржавая шпага, но не офицерская, а короткая французская рапира из

тех, что носят джентльмены, никогда не покидавшая своих ножен, пока не

потеряла их. Здесь были трости двадцати различных видов, но без золотых

набалдашников, и пряжки для туфель разнообразных фасонов и из разных

материалов, но не из серебра и без драгоценных камней. Здесь был большой

ящик, доверху набитый башмаками на высоких каблуках и с острыми носами.

Здесь на полке стояло множество склянок, до половины наполненных старыми

лекарствами, перенесенными сюда из комнат умерших после того, как другая

половина этих лекарств сделала свое дело для предков Питера. Здесь был, чтобы покончить с этим перечнем предметов, которые никогда не будут

выставлены на аукционе, осколок большого, в рост человека, зеркала, которое

из-за пыли, покрывавшей его тусклую поверхность, заставляло отражавшиеся в

нем вещи выглядеть еще старее, чем они были в действительности. Когда Питер, не знавший о том, что здесь имеется зеркало, увидел неясные очертания своей

собственной фигуры, он на минуту вообразил, что прежний Питер Голдтуэйт

вернулся, чтобы помочь, а может быть, и помешать его поискам спрятанного

богатства. В эту минуту в его мозгу промелькнула странная мысль, что он и

есть тот самый Питер, который спрятал золото и, следовательно, должен знать, где оно лежит. Однако именно этого он почему-то не помнил.

– Ну, мистер Питер!
– крикнула Тэбита с лестницы.
– Достаточно ли вы

разломали дом и нарубили дров, чтобы вскипятить чайник?

– Нет еще, моя старая Тэбби, - отозвался Питер, - но скоро, увидишь, это будет сделано.
– С этими словами он поднял топор и начал так энергично

им орудовать, что пыль поднялась столбом, доски с грохотом рухнули, и фартук

старухи в одно мгновение наполнился обломками.

– У нас будут дешевые дрова на зиму, - сказала Тэбита.

Начав таким образом это благое дело, Питер с ужасным грохотом с утра до

ночи крушил все на своем пути, разбивая и разрубая скрепы и балки, выдергивая гвозди, вырывая и выламывая доски. Однако он позаботился оставить

в неприкосновенности наружную оболочку дома, чтобы соседи не подозревали, что там происходит.

Никогда еще ни одна из его причуд не доставляла ему столько

наслаждения, хотя каждая из них и делала его счастливым на то время, пока

она длилась. В конце концов возможно, что в самом складе ума Питера

Голдтуэйта было нечто такое, что духовно вознаграждало его за все то

материальное зло, которое этот же ум причинял ему. Если он был беден, плохо

одет, даже голоден и в любую минуту мог быть поглощен пропастью

окончательного разорения, все же в этом плачевном положении пребывало только

его тело, в то время как его устремленная в будущее душа купалась в лучах

грядущего благополучия. В его натуре было заложено искусство оставаться

всегда молодым, а его образ жизни помогал ему в этом. Седина не шла в счет, так же как и морщины и старческие недуги , он, пожалуй, и выглядел старым, и

его облик, возможно, в какой-то мере связывали, что было довольно неприятно, с обликом изможденного, дряхлого старика, однако настоящий, подлинный Питер

был молодым человеком с возвышенными надеждами, только еще вступающим в

жизнь. Всякий раз теперь, когда в его доме разводили огонь, его угасшая

юность вновь поднималась из потухших углей и пепла. И вот она опять

воспрянула, ликуя. Прожив так долго - впрочем, не слишком долго, а как раз

до подходящего возраста - чувствительным холостяком с горячими и нежными

мечтами, он решил, как только спрятанное золото появится на свет божий и

засверкает, посвататься к самой красивой девушке в городе и завоевать ее