Великий тес

На Ивана Бояркан взглянул по-другому. Похабов понял, что тот всю дорогу ждал коварства и подвоха. Недоверие прошло. Князец подошел к чадившему костру, толстыми, короткими пальцами снял с рожна шипевшего жиром гуся, брезгливо разорвал парившую тушку, причмокивая и обжигаясь, стал есть.

Все пятеро вместе с шаманом сели полукругом. Угрюм поделил спекшееся мясо. Подкрепившись, Иван вытер руки мхом, бороду рукавом.

— Спроси шамана, как быстрей выбраться к Енисею! — приказал Угрюму.

Шаман указал протоку, идущую едва ли не в обратную сторону от прежнего пути.

К ночи похолодало. Осенняя стужа прибила назойливую мошку. В сумерках Иван высмотрел сухое, возвышенное место и приказал готовить ночлег по-промышленному. Князец сошел со струга и снова сел, как важный гость. Иван, глядя на него, тоже лег на мох и бросил топор брату. Угрюм и Адай стали готовить дрова для костра.

Еще не был раздут огонь, а в сыром воздухе запахло дымом. Иван с недоумением завертел головой, шикнул на брата, чтобы оба с Адаем затихли. Насторожился и Бояркан. Все четверо прислушались. Легкими порывами веющий ветерок доносил звуки людских голосов, похожие на звон серебряного колокольчика. Ни слов, ни смысла сказанного невозможно было понять.

— Русичи?! — взглянул на брата Иван.

Угрюм опасливо заводил глазами, напрягся.

— Чего испугался? — жестко усмехнулся Иван. — Пока мы государев закон не нарушаем. — Мотнул головой, скрипнул зубами, зло добавил: — Пока.

Стан промышленной ватажки оказался в полуверсте от того места, где хотели заночевать Похабовы с балаганцами. Замигали первые звезды на небе, когда их струг бесшумно появился чуть ли не возле самого костра.

Люди сорвались с мест, испуганно уставились на казачью шапку Ивана. Бежать им было некуда.

— Год кончается, а государева десятина не плачена! — гоготнул казак, догадавшись, что за ватажка остановилась на ночлег. — Не бойсь! Храни вас Господь! Не грабители! — пророкотал мирно, выходя на сушу. — Заплутали, увидели огонек. Примите на ночлег, христа ради!

Промышленных было пятеро. Оглядев прибывших, они успокоились. Настороженно подвинулись, освобождая лучшее место, куда не тянуло дым.

— Если христа ради, то присаживайтесь! — сипло проговорил старший с крапом глубоких оспинок на лице. — Взглянул на балаганцев, тяжко высадившихся из лодки: — Чьи будете?

— А разные! — мирно ответил Иван, присаживаясь. — Я Маковского острога служилый. Это гулящий, из промышленных! — кивнул на брата. — Балаганские мужики, — указал на Бояркана с Адаем. — Возвращаются к родне.

Последние слова Ивана вызвали любопытство ватажных. Они оживились, стали веселей поглядывать на нежданных гостей.

— И откуда они? — сипло покряхтывая от дыма, спросил рябой передовщик.

Заговорил Угрюм. Иван уже не удивился, как брат умел преображаться. Он степенно сел.

— За порогами Верхней Тунгуски бывали? — спросил, с важным видом оглядывая промышленных, при этом покровительственно улыбался. — Я-то ее всю прошел до Ламы. Недель пять ходу от устья, за порогами начинаются балаганские степи. Там и кочуют народы Бояркана, — указал глазами на князца. — А он их хубун. По-братски — главный родственник или князь. Я среди его народов жил, много чего знаю.

— В степи какой соболь? — разочарованно пожал плечами передовщик.

— Там, где я сказал, он прежде кочевал, — как старший и опытный, ласково глядя на промышленных, качнул головой Угрюм. — Нынче эхириты главного бурятского князца Аманкула вытеснили его на другой берег реки Мурэн, по тамошнему значит — Тунгуски или Ангары. Теперь его народ пасет скот прямо за первым порогом, в лесах, на яланных полянах. Я и в тех местах промышлял с Пантелеем Пендой. Хорош там соболь.

Промышленные уставились на Угрюма с разинутыми ртами.

— Так ты с Пендой промышлял? — ахнул передовщик.

— Не только на Ангаре, — упиваясь вниманием, объявил Угрюм. — Я с ним всю Нижнюю Тунгуску прошел. Егорий Похабов, по прозвищу Угрюм.

— Слыхали! — почтительно зарокотали промышленные, ближе подвигаясь к огню.

Кто-то навесил котел на костер. На расстеленную чистую, хорошо выделанную кожу насыпали сухарей и вяленой рыбы. Про служилого с его казачьей шапкой забыли. Иван вынес из лодки мешок, положил на кожу каравай свежего хлеба, выпеченного в печи, не на костре. Взгляды промышленных на миг были отвлечены. Молодые сглотнули слюну. Но разговор о промыслах тут же продолжился.

Иван и балаганцы, подкрепившись хлебом, легли спать. А у костра про-> должался приглушенный разговор о промыслах, о дальних, богатых зверем ' местах. Под невнятный приглушенный лепет этой беседы Иван уснул. Проснулся он в ночи, взглянул на звезды, до осеннего рассвета оставалось часа с три. Промышленные и Угрюм все еще говорили.

Поднялись все поздно. По лицам брата и ватажных Иван понял, что ночью они обо всем сговорились. Среди недавно незнакомых еще людей Угрюм держался по-свойски, с важностью первого человека.

— Идем промышлять на Гею, — небрежно объявил старшему брату. — Там нынче кочует родня Бояркана. А мне дают полную ужину.

Ну и слава богу! — согласился Иван. Поплескал водой в лицо, вытер Щ рукавом мокрую бороду. — Значит, балаганцев к родне проведете? — спросил; передовщика.

— Доведем! — весело пообещал тот, шмыгая носом. На изрытом оспинками лице не было ни следа бессонной ночи. — И в Енисейском десятину дадим! Угрюмка сказывает, там рожь этим летом по пятнадцать копеек пуд.

— В Маковском по пятнадцать! — к неудовольствию брата, поправил его Иван. — В Енисейском — не знаю. Может быть, и по двадцать.

— Все равно нам выгода. В Дубчевской слободе пашенные рядились по полтине.

Иван мотнул головой, удивленно почесал затылок. Вопреки царским указам торговали и служилые, и пашенные, наживались кто как мог, грабили друг друга, как дикие. Сибирь она и есть Сибирь!

Булькал котел на огне, распространяя запах вареного мяса. Тот же передовщик с усмешкой на плутоватом лице спросил:

— Оскоромишься заодно с нами, грешными?

— Что уж там! — крестясь, согласился Иван. — Сам грешен.

После завтрака и молитв ватажные стали собираться в путь. Улучив миг, Иван отвел брата в сторону, передал ему свернутую трубкой купчую крепость на балаганцев.

— Что мог, то сделал! — сказал, понизив голос и глядя в сторону. — Дальше твой грех и твои заслуги. Помогай тебе Господь! Я больше ничем помочь не могу.

Помолчав, вскинул на брата тоскливые глаза, с удалью тряхнул головой: т — Не пропадешь! Умеешь с людьми ладить, ко всем подстроишься. У меня так не получается. Ну и ладно, кровь одна, а судьбы разные!.. С Богом!