Великий врачеватель

Я в мягкий шелк преобразил горячими стихами Окаменевшие сердца, холодные и злые... —

эти строки из Рудаки Хусайн знал еще маленьким мальчиком, когда жил в Афшане. Позже, в Бухаре, учитель словесных наук объяснил ему правила стихосложения.

Рифмовать, складывать строки в определенном размере-ритме, умели многие грамотные люди. Но лишь когда в этих строках смеялось и тосковало собственное сердце, когда и другие сердца не оставались равнодушными, заслышав эти строки, лишь тогда рифмованные фразы становились стихами.

Первые стихи Хусайн сочинял для забавы. Это было интересно — будничные слова вдруг становились то торжественно-величественными, то печальными. Постепенно все больше чувства и мысли было в его стихах. Их уже знали многие в Бухаре, передавали друг другу. Вот и сейчас, только что, появилось стихотворение. А случилось это так.

Возвращаясь из библиотеки, Хусайн встретил муфтия — главного священнослужителя Бухары. Муфтий остановил Хусайна и с пристрастием стал допрашивать его о том, какие книги он читает в библиотеке эмира. Конечно же, Хусайн не сказал муфтию, что как раз вчера за

кончил чтение книги ар-Рази «Обман пророков». В этой книге знаменитый врач сомневался во всех чудесах, что творили пророки. Да и о других книгах Хусайн не собирался рассказывать муфтию.

Я читаю хадисы — сказания о деяниях Мухаммада, — ответил Хусайн.

Муфтий остался доволен.

Хусайн тоже остался доволен.

Они разошлись, и в голове у Хусайна уже рождались стихи:

Когда к невеждам ты идешь высокомерным, Средь ложных мудрецов ты будь ослом примерным. Ослиных черт у них такое изобилье,

Что тот, кто не осел, у них слывет неверным.

И так же, как год назад, в ночь на пятницу четырнадцатого раджаба 387 года хиджры, то есть 23 июля 997 года, застучали по улице копыта коней. Всадники остановились возле дома Абдаллаха.

Несколько часов назад муэдзин откричал азан — призыв к пятой молитве. В душном воздухе расползались запахи ослиной мочи и цветущей воды из прудов — хаузов. Люди и животные спали, видели сны — продолжения дневной жизни.

Хусайну ибн-Абдаллаху срочно во дворец эмира! — кричали гулямы.

Хусайн быстро собрался.

Опять плохо эмиру. Очень нездоровый был у него вид, когда я прощался с ним, — сказал он разбуженному отцу.

В этом году созревал большой урожай яблок. Ветви под тяжким грузом изгибались к земле. Садовники привязывали их к подпоркам.

Хусайн ехал на коне вслед за воинами среди яблонь Мулийана. Луна хорошо освещала путь. От сильного

ветра по земле пошел перестук — это падали яблоки.

Во дворце не спали. Двое людей выскочили Хусайну навстречу. Одного из них Хусайн сразу узнал — это был средний сын эмира.

Тут же к Хусайну вышел везир эмира. У везира было странное лицо. Ни слова не говоря, везир взял Хусайна за руку и потащил туда, где лежал эмир.

Эмир лежал на спине, закатив к потолку глаза.

Хусайн встал на колени перед ним, взял его за руку, пощупал пульс. Пульса не было.

Эмир умер.

Тихо вошли сыновья эмира: старший — Мансур, средний — Абд-ал-Мелик, младший — Исмаил.

Везир сделал знак рукой Хусайну. Они тихо вышли.

Стражники проводят тебя домой, — сказал везир.

Он прошел немного рядом с Хусайном.

К утру приготовь объяснение болезни и смерти. Надо объявить народу. — Везир поежился, как будто стало ему холодно. — Страшная ночь. Боюсь, что скоро страшные ночи последуют одна за другой.

Сын эмира Мансур, сам ставший теперь эмиром правоверных, вызвал к себе всех старших чиновников. На этом приеме был и Абдаллах.

Мансур призвал сохранять порядок и поддерживать законы. Везиром своим он оставил старого везира отца.

Абдаллах рассказывал, что везир важно стоял вблизи от эмира, иногда наклонялся к эмирову уху, что-то шептал, и эмир кивал головой, вникая в его советы.

Эмир был молод, здоров, и доктора ему не требовались.

Хусайн спокойно сидел в библиотеке, иногда встречая там последнюю молитву. Все стражники знали его, пропускали безмолвно. Однажды он, как обычно, про

сидел в библиотеке до вечера. Со двора доносился шум, но мало ли шумов может быть во дворце? Горбатый библиотекарь отлучился куда-то среди дня, да так больше и не вернулся. Когда уже было совсем темно, Хусайн сам запер библиотеку и пошел к воротам. Внезапно его грубо окликнули.

Кто ты такой? — спросил его незнакомый воин.

Я врач, — удивился Хусайн. — Личный врач эмира Мансура, — добавил он с важностью, чтобы пресечь грубость стражника.

Стражник схватил его за руку.

Что ты тут замышляешь неугодное богу? Твой эмир еще днем сбежал в свой замок, в Амуль. Сейчас мы узнаем, кто ты такой!

Я в самом деле врач, — растерялся Хусайн.

Где же твои больные? Кого ты мог лечить здесь этим вечером, если все сбежали. Лучше сознавайся, что тебе надо?

На шум подошел другой стражник, тоже совсем незнакомый. Судя по одежде и вооружению, он был старшим в чине.

Я читал книги в библиотеке эмира, а сейчас ее запер, — он показал ключи, — и направляюсь к себе домой.

Нечего с ним разговаривать, — сказал старший. — Не наше это дело, разбираться. Наше дело поймать его, и мы свое дело сделали.

Хусайна отвели в подвал, заперли в сырой пустой комнате с истершейся циновкой на полу.

Пока его вели, он из разговоров понял, что военный начальник Фаик, перессорившись с другими военачальниками, занял Бухару со своими тремя тысячами воинов. Эмир же на всякий случай решил еще до прибытия Фаика укрыться в замке.

В камере было холодно. В углу скреблись мыши.

Только под утро он заснул.

Утром его выпустил сам начальник стражи дворца. Начальник был тот же, что и всегда. И Хусайна он знал в лицо. Только стражников у начальника сейчас не было. Воины Фаика подчинялись своему старшему.

Он? — спросил старший.

Он, — сказал бывший командир стражи. — Хусайн ибн-Абдаллах, личный врач. Он всегда читает до наступления ночи.

Двор пересекал верхом на красивом коне какой-то важный толстый военный начальник. Он остановился и поманил всех: и Хусайна, и воинов, и бывшего командира стражи к себе.