Великое плавание

– Где же карта? – спросил я, несмотря на все отвращение, которое вызывала во мне исповедь бывшего трактирщика.

– Карта у Пинсона! – воскликнул он в ярости. – Мы сговорились, что отплываем в ночь с четверга на пятницу. Когда я явился, на «Пинте» уже были подняты паруса. Я, ничего не подозревая, отдал карту Пинсону, и мы вдвоем разметили предстоящий путь. А потом. – крикнул он, задыхаясь от ярости, – а потом они сбросили меня с корабля на прибрежные скалы, и Хуан Родриго Бермехо разбил мне пальцы веслом, когда я, поплыв за кораблем, попытался взобраться на борт!

– А Пинсон? – спросил я.

– Будь проклят этот Пинсон! Он крикнул мне вслед: «Ступай и объясни своему адмиралу, кого он считает своим верным слугой. Здесь, на борту „Пинты“, двадцать шесть человек, но среди них нет ни одного предателя».

– Что же ты плачешь, Яньес? – сказал я. – Разве ты не получил по заслугам? Ступай немедленно к адмиралу, потому что все считают, что ты сбежал с Пинсоном.

– Что мне сказать адмиралу? – пробормотал он. – Открыть всю правду?. Мне нечего терять. А как любопытно будет видеть лицо этого гордеца, когда он узнает обо всем!

Мысль об этом еще не приходила мне в голову. Но я немедленно представил себе гнев, ярость и отчаяние адмирала. Не пошатнет ли это его гордой уверенности в себе? Перенесет ли господин такое горькое разочарование? Нет, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы негодяй открыл всю правду.

– Не будь дураком, Хуан Яньес! – сказал я. – Если я не выдаю тебя, то зачем же тебе самому лезть в петлю? Ты говоришь, что тебе уже нечего терять, а разве жизнь человеческая не дороже всех богатств?.

Два дня мы прождали Пинсона, и наутро третьего адмирал отдал приказание продолжать путь.

22 ноября наша уменьшившаяся флотилия двинулась дальше на юго-восток.

В пятницу, 23 ноября, мы приблизились к мысу, который бывшие с нами индейцы называли «Бохио». Ни один из этих людей не решался подойти к бортам, они все сбились в кучу, как испуганное стадо овец, так как здесь, по их словам, обитает сильный и воинственный народ канниба.

Не найдя у мыса удобной стоянки, мы вынуждены были вернуться к замеченной по пути бухте, и это был самый удобный рейд из всех, виденных нами.

В воскресенье, как всегда, мы отдыхали. И господин, осматривая берег, нашел камешки, сходные с теми, какие выбросил Орниччо. Это вернуло адмиралу доброе расположение духа, но мне напомнило ссору с моим дорогим другом. Я видел его осунувшееся лицо и грустные глаза, и у меня болело сердце, так как он уже не отвечал улыбкой на мою улыбку.

Господин окончательно уверился, что мы плывем вдоль берегов материка. Народ канниба, совершающий набеги на здешних робких обитателей, – это, очевидно, отряды Великого хана, собирающие дань с этих отдаленных областей.

Удобную, защищенную от ветров гавань, в которой мы простояли десять дней, господин назвал «Порто-Санто».

4 декабря, в день отплытия, я, наконец не выдержав, подошел к Орниччо и сказал ему, что прошу его забыть нашу размолвку.

– Друг и брат мой, – ответил он мне на это, – я никогда не любил тебя больше, чем в эти дни. Но меня гнетет горе, которым я не могу с тобой поделиться, и я радуюсь нашей размолвке, так как она отдаляет тебя от меня.

Я с удивлением слушал его и понял только то, что он мне по-прежнему друг.

Протянув ему руку, я попросил его забыть огорчения и обиды, но он внезапно отшатнулся от меня, как бы спасаясь от какой-то беды.

ГЛАВА XVII, в течение которой Франческо кое-что начинает понимать, и это приводит его в ужас

На юго-восток от Кубы, или Катая, [65] 5 декабря мы разглядели большой остров, который один из наших пленных назвал, так же как и мыс, «Бохио». Под таким именем господин и занес его в свой путевой дневник. Синьор Марио, перелистав мною же составленный словарь индейских слов, указал мне, что «бохио» по-индейски значит «дом».

65

я уж и сам не знаю, как следует эту страну именовать!

Действительно же название острова было «Гаити», что нам удалось выяснить после обстоятельного расспроса пленных.

Такая проверка получаемых сведений лежала на моей обязанности, и синьор Марио попенял мне за мою рассеянность.

Но она имела свои причины, так как странное поведение Орниччо наполняло меня смятением, и я не мог уже с прежней внимательностью относиться к своим обязанностям.

Я думаю, что это и привело к несчастью, которое стряслось над нами в день рождества и которое всецело лежит на моей совести.

Однако необходимо обо всем этом рассказать по порядку.

Подойдя ближе к Бохио-Гаити, мы убедились, что он состоит из двух островов, разделенных широким проливом. Здешняя гавань по величине и природным богатствам может соперничать с любым европейским портом и вмещает до тысячи судов.

Когда мы ввели в нее «Нинью» и «Санта-Марию», здесь сновало свыше двухсот больших туземных лодок, но все они скрылись при нашем появлении. Я боюсь, что отпускаемые нами туземцы распространяли слухи не только о подарках белых людей, но также и об их жестоком обращении, так как все встречаемые нами на берегу дикари в страхе бежали от нас.

В проливе мы поймали ската, каких много водится подле Пиренейского полуострова, а миртовые деревья у берегов тихо звенели глянцевитой листвой, совсем как в Испании. Сходство дополняли высокие горы, которые даже человек с меньшим воображением, чем адмирал, мог принять за Кастильские.

Поэтому господин дал острову название «Эспаньола» – «Маленькая Испания». Второй небольшой остров, отделенный от него проливом, господин назвал «Тортуга».

Съехавшие на берег матросы захватили и привезли на корабль молодую красивую индианку. Она была несомненно напугана, но держалась, несмотря на это, гордо и независимо, чем крайне отличалась от всех женщин, встреченных нами до этого дня.

Мы одарили ее безделушками, синьор Марио подарил ей плащ, а Таллерте Лайэс – серебряную цепочку. Меня поразило спокойное достоинство, с которым она принимала подарки. Я пытался с нею говорить, но она с трудом понимала слова, выученные мной еще на Гуанахани.

Так как в носу у женщины было вдето массивное золотое кольцо, господин особо заинтересовался ею. Но, кажется, она его понимала еще меньше, чем меня.

Удивило меня то, что, сходя с корабля в лодку, женщина обратила внимание на Орниччо, который, по своему теперешнему обыкновению, грустно стоял поодаль от остальных.