Веллоэнс. Книга первая. Восхождение

одеты, женщины прячутся. Хотя, как же ещё? Во всех поселениях традиции сходны

и чтутся веками».

Старостат – высокий и красивый дом в два яруса был, пожалуй, единственным

сооружением не из дерева. Стены выкрашены синим, в окнах переливается мутное

кварцевое стекло. Казалось, что когда разруха гуляла по деревне, то обошла здание

стороной. На заборе крепилась табличка с восьмиугольником – символом

Гроумита. Авенир с Тайрином с усилием отворили тугую крепко прилаженную к

забору калитку.

Староста Роуэльд плюхнулся в уютное широкое кресло и подумал о том, что

ему хотелось бы сейчас жареных грибов и свежего сливового соку. В дыхании

давно появился сладковато-кислый привкус – больной желудок вкупе с возрастом

заявляли о себе часто и громчо. В свои семьдесят два староста выглядел на все

девяносто – сказалось неспокойное прошлое. Да, почти никто из соратников не

дожил до этого времени – а как бы хотелось пропустить чарку-другую, вспомнить

удалые года, когда чувства были острее, а жизнь текла стремительно …

Дремы прервал решительный стук в дверь.

Старик вздрогнул.

«Эх, и кого принесло в такую рань? Неужто опять какого-то мужика, с вечера

напившегося льняного самогону, замучила совесть и он приполз жаловаться на

несчастное житие?»

Снова раздался стук.

Роуэльд кряхтя, переваливаясь с боку на бок, проковылял к двери, открыл

смотровое. На пороге стояли здешний постреленок и молодой незнакомец в

странном одеянии.

– Кто ж это пожаловал ко мне в гости?

– Впустите, голова. К вам тута человек пришел. Про школу спрашивал.

– Да вижу, что не зверь.

Щелкнул затвор и тяжелая исцарапанная дверь бесшумно отворилась.

– Входите. Есть хотите? Молодчатка ведь всегда голодна? За столом и беседа

лучше идёт.

Из глубины дома пахнуло теплом и уютом. Широкий вход ведёт в гостиную, на стенах спят картины, в подставках мирно горят свечи.

Роуэльд усадил гостей за стол. Глубокие уютные кресла меньше всего

походили на обеденные стулья. В Академии такой роскоши не было – все сидели на

твердых неудобных лавках, еда хоть и была вкусной, но казалась ненастоящей –

видать, маги-повара не сильно заботились о желудках дагов. Раздумья прервал

аромат, доносившийся с кухни. Запах густ – можно почерпнуть ложкой и запихать в

рот. В животе съежилось, Авенир ощутил неимоверный голод. На столе появились

жареные куропатки, котелок с галушками, ячменные лепешки и плошка сметано-

чесночной намазки.

– Налегайте от души. Я позавтракал уже. Разве что почаевничаю с вами.

Нечасто этот дом видел подобное чревоугодье. Первыми исчезли куропатки.

Хрустя зажаристой корочкой, обсасывая жирные пальцы и почерпывая лепешкой

намазку, гости приговорили птичек. На очереди стояли галушки. Их уплетали не

так бодро, но огонек в глазах ещё горел. Когда староста внёс чайник, гости

неторопливо макали лепешки в остатки намазки.

– Да уж, правду говорят, что еда это зло. Делает людей ленивыми. Делать

ничего не хотят, лишь бы поспать.

Тайрин расплылся в улыбке, глаза сыто блестели:

– А раз вы нас накормили, значитца, вы – главный злодей!

– Вот юнцы то пошли, остроязы – проскрипел Роуэльд и принялся разливать

дымящийся напиток.

«Незлобно проскрипел», – подумал Авенир. – «По-доброму так. Как любимый

томик по зверобытию».

– Про школу спрашивал. Стало быть, учить надумал? – уже за чаркой терпкого

напитка спросил староста, – а в каких сведущ науках? Молод ты для ученого ума. В

такую пору юноши мыслят о богатстве, славе да теплых объятиях заботливых

кармилитянок. Да и что знания? Опыт дороже.

– Ваша правда. Мыслить о девицах, тугих кошельках и почетном месте

приятно, – Авенир почесал щеку. – Да вот в желудке от этих дрем не прибавляется.

Наследства богатого мне Фортуний не принес, известности тоже – всё что имею, ношу с собой.

Юноша переборол накатывающую дрему:

– Я знаю зверовзросление, полевое хозяйство и сруб жилья.

Голос Авенира стал серьезным:

– Могу работать в поле и на стойлах.

– Ишь ты, бойкий какой!

Роуэльд крякнул от напористости парня:

– Нечасто я таких дошлых встречал. Добр будь, для начала хватит с тебя поля.

Как раз пахота подошла. Мы, потомки амишей, ко всем новым относимся

настороженно. Учить пока не позволю – и сам не серчай, коли привечать не будут.

Для житья выбирай любой дом. Стукнул в дверь – ежели не откликаются, заходи и

хозяйствуй. Четыре десятка назад джунгары набегали, Гроумит их дери, так почти

всю деревню вырезали. Животины у нас немного, управляемся. А вот на поля рук

не хватает. Школа… – старик потеребил широкий, изъетый угрями, нос. – Некого у

нас учить. Коли ученье полезное – применяй, если у люда интерес проснется, обучишь.

Разговор потек дальше. Так же, как и ароматный чай, кочевавший из чашек в

желудки, наполняя естество человеческое теплом и покоем.

Пахать в поле тяжело. Весенний снег сошел недавно, земля сырая, грузная.

Вздабривать такую – рабский труд. Вот только не убежать от него, не обойти, не

обогнуть никак. Для семени должно подготовить участок, чтобы приняла земля

маленьких гостей в недра, потчевала и нежила их своими благами. Нальются тогда

силой и соком посеянные малыши, дадут росток, затем колос, а в колосе полное

зерно, напитанное солнечным светом, небесной влагой и природной крепостью. И

будет человеку пища от даров земли. Не зря терпел он труды и муки, не зря отдавал

последнее с зимы пропитание. Да и земле придет облегчение от ноши своей.