Велосипедист
Шрифт:
Он не мог, например, вообразить, как представлял бы ее своим близким и многочисленным родственникам в Мартуке, людям несдержанным, плохо воспитанным, крикливым, острым на язык. А его друзья! Мог ли он оставить ее наедине с ними хоть на минуту, не рискуя, чтобы она не услышала глупость, пошлость или мат, нет, этого гарантировать он не мог.
Да что там родня и друзья, вся поездка в Мартук, без которой никак не обойтись, оказалась бы сплошным унижением для нее: и грязный вокзал, и пыльные улицы с разъезженными дорогами, на которые за долгую зиму ссыпают тонны золы, и дом, в котором он вырос, маленький и неказистый, без всяких удобств и, по ее меркам, наверное, не очень чистый. Все это приводило его в отчаяние. О чем бы она разговаривала с его родными и близкими? Зато он уже заранее слышал, как, похихикивая, судачили бы родственники,
А свадьба? Это уже совсем вгоняло Руслана в отчаяние. Он помнил ее родителей — старомодных, чопорных интеллигентов. А его отец, у которого вряд ли были приличный пиджак и брюки (если бы это была единственная проблема, Руслан решил бы ее просто), с отекшим лицом алкоголика, уже после первой рюмки мог разразиться матом на весь дом, а к середине свадьбы непременно сцепился бы с кем-нибудь, потому что гулянье всегда заканчивал дракой и битьем посуды, отчего его уже лет десять никто не приглашал на свадьбы. И еще множество всяких проблем, которые он ясно представлял себе и о которых и упоминать-то стыдно, не давали Маринюку душевного покоя.
Однажды, когда он только отправил письмо и еще не получил ответа на свое предложение, ему приснилась собственная свадьба. К этому времени из-за саксофона Халила он уже стал завсегдатаем «Регины» и видел там немало торжеств. Гостями на его свадьбе оказались постоянные клиенты «Регины», люди разные, но публика солидная, хорошо одетая, умевшая держаться с достоинством, даже с некоторой манерностью, что тогда особенно нравилось Руслану. Но самое удивительное: за столом, там, где должны были сидеть его родители, он увидел Софи, певицу из оркестра, высокую изящную женщину с длинными, разбросанными по плечам густыми каштановыми волосами, и Марика Яцкаера, ее любовника, крупного импозантного мужчину, который каждый вечер появлялся за небольшим столиком у оркестра.
Софи и Марик, одетые по такому случаю с особой изысканностью и являвшие собой голливудскую пару родителей, говорили прекрасные тосты и так трогательно-нежно опекали молодых, что никто бы не усомнился в счастье прелестной пары.
Конечно, Руслан был не настолько глуп и бездушен, чтобы не устыдиться сна, он понимал, что даже «свадебный генерал» — уже пошло и безнравственно, а тут — подменить собственных родителей на более изысканных и вальяжных! Ему сразу припомнилось,— где-то он читал,— что человек, устыдившийся своих близких, порочен, с червоточинкой в душе. Но, как ни мучительно было это осознавать, он все же решил, что лучше опереточный Марик, картежный шулер, чем пьяный отец, при одном виде которого все гости тотчас начнут шушукаться о наследственности. Соглашаясь в душе на подмену, а проще сказать — подлог, он признавал за собой некую порочность, раздвоенность души…
Все эти годы он так долго пестовал свою любовь к ней, создал такой утонченный и изнеженный ее образ, что не мог представить, как Она, его возлюбленная, сможет стирать его грязные рубашки, как будет умываться по утрам у колонки, как делали это все его соседи, как будет ложиться рядом с ним на скрипучий хозяйский диван. Ему казалось, что Она может и, конечно же, должна жить в каких-то немыслимо-прекрасных условиях, о которых он мог только догадываться.
При всем своем воображении он не мог представить ее занятой будничными делами на кухне или просто в переполненном трамвае. Ясно ощущал одно: всю жизнь будет чувствовать себя виноватым, что не сумел воздать должное ее красоте. И молодым умом в те дни отметил для себя, что большая любовь — не только счастье, но и страдание. И потому, когда получил от нее отказ, даже вздохнул облегченно. С этого дня Она, ничуть не потускнев в его глазах, стала для него близкой как-то иначе, уже не мешая ему жить. «И слаще явного знакомства мне были вымыслы о них…» Она прошла через всю его жизнь, часто являлась в снах, и если бы у него спросили, кто у него первая любовь, Маринюк не задумываясь назвал бы пианистку с далекой улицы 1905 года.
Работа в Ташкенте пришлась ему по душе. Управление вело работы по антикоррозийной защите в республиках Средней Азии и Казахстана, и почти не было в тех краях города, где бы Руслан не побывал в командировке.
Аэропорты, вокзалы, гостиницы… Ему нравилась такая суматошная жизнь, свои служебные командировки в душе он называл путешествиями, и это скрашивало трудности. Ему нравились ночные рейсы и дорога в ночных поездах. Каждый раз, вглядываясь в тамбуре в заоконную тьму, он представлял, что впереди, в городе, куда он едет, с ним произойдет что-то невероятное, интересное и наполнит его жизнь новым смыслом и содержанием. Ожидание иной жизни или игра в другую, придуманную жизнь родились именно здесь, у вагонных окон.Работа предоставляла ему возможность повторять поездки в полюбившиеся и заинтересовавшие его города.
В Ташкенте его ничего не держало, и он мог, например, имея командировку в Джезказган с понедельника, вылететь в пятницу, ночным рейсом в Алма-Ату и, проведя там субботу-воскресенье, прибыть в Джезказган к предписанному сроку. Для Руслана, человека легкого на подъем и не знавшего других городов, кроме Оренбурга, работа щедро предоставляла возможность увидеть мир.
Работа у Маринюка была не из легких. Через полгода, когда за плечами у него остались четыре «горящих» объекта, стали называть его «специалистом по авариям», «специалистом по кризисным ситуациям». Работал Руслан только на пусковых объектах. Частенько подменял начальников участков или прорабов, даже по пятьдесят-шестьдесят тысяч зарплаты не раз доставлял монтажникам вместо кассира на дальние участки. И как бы наградой за столь тяжкий и ответственный труд были для него поездки иного рода.
В начале тех шестидесятых годов, как никогда ни до, ни после, проводилось бесчисленное количество всевозможных симпозиумов, совещаний, и все это организовывалось и проводилось масштабно, щедро, с помпой. Не миновала эта игра в совещания и управление, в котором работал Маринюк.
В те годы отправиться даже в такую представительскую командировку желающих не находилось, ведь любая дорога — суета, маята, и руководство, зная безотказность молодого инженера, посылало Маринюка.
Поездки действительно напоминали хорошо организованные путешествия: номер в гостинице забронирован, стол в ресторане зарезервирован, культурная программа по высшему разряду. Руслан быстро научился определять, какие совещания действительно важны, а какие — так себе, и потому не всегда выслушивал долгие и скучные доклады, а гулял по шумным улицам Алма-Аты, любовался парками Львова или пропадал на пляжах Ялты.
Однажды он был командирован на Кавказ, сначала в Баку, а затем в Тбилиси. Там, в поезде Баку — Тбилиси, с ним произошла любопытная история.
Командировка эта тоже походила на приятное путешествие, в Баку он попал на концерт оркестра Рауфа Гаджиева, где в тe годы работал знаменитый джазовый аранжировщик Кальварский, а в Тбилиси надеялся послушать джаз-оркестр Гобискери. К поезду он пришел заблаговременно — не любил предотъездной суеты. Неторопливо нашел свое место в пустом купе мягкого вагона и вышел к окну в коридоре.
Вагон заполнялся понемногу, и Руслан стоял у окна, никому не мешая. К поезду он явился прямо с концерта и мало походил на инженера, едущего по командировочному делу.
Состав тронулся, оставляя позади перрон, город…
Начали сгущаться сумерки, в коридоре зажгли свет. Пассажиры потянулись в ресторан или стали накрывать столики в купе, а Руслан все стоял у окна, внимательно вглядываясь в селения, где люди жили какой-то неповторимой и, вместе с тем, одинаковой со всеми жизнью, замечал запоздавшую машину с зажженными фарами, торопившуюся к селению, где, наверное, шофера ждала семья, дети, а может, свидание с девушкой, чей неведомый дом мелькнет мимо него через минуту-другую яркими огнями окон и растворится в ночи. Его попутчики сразу же принялись за ужин. По вагону пополз запах кофе, жареных кур, свежего хачапури и лаваша; откуда-то уже доносилась песня.
Два соседних с ним купе занимала разношерстная компания: юнец и убеленный сединами моложавый старик, молодые мужчины и даже одна девица. Она, как и Руслан, все время стояла у окна, но, в отличие от него, как показалось Маринюку, делала это не по собственному желанию. Старик, по всей вероятности, русский, юнец с девушкой — армяне, остальные — грузины или осетины. Разнились они и одеждой: двое, да и старик, пожалуй, не уступали тбилисским пижонам, что фланируют по проспекту Руставели, а остальных вряд ли можно было принять за пассажиров мягкого вагона.