Венера. Переплетая обрывки жизни

— В следующий раз у тебя больше не будет выбора.

Я зашла в свою комнатку и тут же рухнула на колени, ловя ртом воздух.

Господи, как низко я пала…

4

За две недели, что я пролежала в этом отделении, в моём сознании произошло много изменений. Может, это было как раз то, что сейчас нужно было для принятия основных решений?.. Не знаю, но толчок был довольно весомый.

В палате нас было четыре человека — у каждой стенки по две кровати с прилегающими к ним тумбочками. Туда обычно складывали «передачки», приносимые родными, — фрукты, соки, супчики и прочее.

Среди нас была только одна женщина, которой нечего было туда складывать. Я часто наблюдала за ней, и в такие минуты моё сердце сжималось от сострадания … По сути, мы были с ней в равном положении — и к ней, и ко мне никто из семьи не приходил. Но пару раз ко мне с короткими визитами заскакивала Роза, живот которой уже мешал ей ходить. Больше никто.

Нас было две армянки и две русские пациентки. Вторая армянка, тётя Рита, была уже в возрасте, любила заводить разговоры о своих детях и внуках. Она никогда не оставалась на ночь. Вечером после процедур её забирал сын, а утром, до забора крови из пальца, женщину привозил муж, который работал водителем маршрутки. У неё был диабет, но она была такой жизнерадостной, что я испытывала к ней белую зависть…

Моя соседка слева — тоже взрослая женщина, Таисия Андреевна, была медработником и очень многое успела рассказать из своей профессиональной карьеры. Мы все слушали её с содроганием, до того страшные вещи ей приходилось видеть… К ней постоянно приходили родные, подружки и коллеги. На неё я тоже часто поглядывала с завистью, но в моих мыслях никогда не было ничего плохого.

На самой дальней от меня кровати лежала четвертая женщина, Марина. Она была моложе двух других пациенток, но намного старше меня. Вот её история как раз и потрясла моё сознание. Марина была настолько одинока, что у неё даже не было подруг, которые могли бы к ней прийти. Ей никто никогда не звонил — телефон всегда лежал на тумбочке, словно в ожидании чего — то, но это «что — то» никак не происходило. Когда к Таисии Андреевне и тёте Рите приходили посетители, я краем глаза замечала тоскливый взгляд Марины, обращенный в сторону небольшой толпы. В нём читался голод по человеческому общению, некое сожаление — возможно, о прошлых ошибках.

Женщина была немногословной и редко вступала в контакт с нами. Утром мы все вместе спускались на скудный завтрак, состоящий из небольшой тарелки с кашей, кусочка черного хлеба с маслом и половины апельсина. Я съедала максимум две ложки, а потом бралась за апельсин. Меня всё время грозило вывернуть наизнанку от этого противного столовского запаха. А сил на то, чтобы сходить в магазин, который находился в десяти метрах от отделения, у меня просто не хватало. Да и потом, мы должны были соблюдать некую диету. Свой кусочек хлеба я всегда оставляла на столе, предлагая его своим «друзьям по палате». В конечном итоге он всегда доставался Марине, которая смущенно забирала тарелку с собой в палату (нам это разрешалось, если посуда была нашей). А вечером возвращала мне её уже помытой.

Здесь не надо ставить вопрос о гордости, к ней ведь действительно никто не приходил, то есть, питаться ей в основное время было нечем, поэтому, я так подозреваю, она даже немного голодала. Кормили нас не очень щедро и совсем безвкусно — обеды и ужины состояли из бесцветных супчиков и диетических каш. Те два раза, что Роза приходила ко мне, моя тумбочка наполнялась всевозможными фруктами и соками. Я их почти не ела и большую часть просто раздавала остальным. Часто старалась на тарелке Марины оставлять в два раза больше. Она это понимала и просто благодарно улыбалась.

Когда в палате делали кварцевание, мы накидывали верхнюю одежду и выходили прогуляться по территории больницы. Молчали обычно только мы с Мариной. Что я могла рассказать? Что против своей воли вышла замуж за человека, который любит меня мучить? Что моя семья далеко и думает, я счастлива в браке? А у меня не хватает смелости рассказать им правду и униженно просить забрать отсюда? Нет уж, увольте. Я не хочу, чтобы меня жалели. Достаточно сочувственных взглядов Розы.

Как оказалось позже, Марине есть, что рассказать, но она неохотно этим делится с посторонними, как и я. Может быть, женщина увидела во мне родственную душу, поэтому в одну из ночей, когда мы остались одни, завела этот странный разговор. Таисии Андреевны тоже не было, поскольку она отпросилась на день рождения дочери, ну а тётю Риту, как всегда, забрал сын.

— Тебе тоже по ночам не спится, красавица? — услышала я тихий голос.

— Не спится, тёть Марин.

Я приподнялась на локтях и уставилась на неё. В ярком свете уличного фонаря она казалось какой — то обожествленной, светилась по — особенному.

— Думаешь о муже, который не приходит к тебе?

— Как раз о нём я и вовсе не думаю, — честно призналась я, свесив ноги и принимая сидячее положение.

Последовал тяжелый вздох, и она, качая головой, проговорила:

— Опомнись, девочка. Тебе же нужно родить.

Меня просто убили её слова. Конечно, каждый из нас знал, кто и с каким диагнозом лежал в палате. Наш врач открыто обсуждал всё во время обходов. Но о моих шансах забеременеть вслух не говорилось. Откуда эта женщина могла знать, что творится в моей душе?!

— Посмотри на меня. Хочешь закончить так же? Мне 41 год, даже собаки нет, которая бы по мне скучала.

Я не понимала, зачем она вдруг стала мне это рассказывать. И даже язык не поворачивался от шока, чтобы задать вопрос.

— Ты пока молодая и красивая, но время бежит. Если сейчас не родишь, потом будет поздно.

Затем Марина замолчала, видимо, что — то вспоминая. И за это время я кое — как взяла себя в руки и тоненьким голосом спросила:

— А почему у вас нет детей?

— А я в своё время никого не послушала и сделала аборт. Избавилась от ребенка, причем, от любимого мужчины, — отвечала она без стеснения, но с горечью, — думала, всё успею, а пока надо встать на ноги.

Ну, в принципе, я не первый раз слышала нечто подобное. Так поступали многие и тогда, и сейчас. И уж национальная принадлежность особой роли не играла — в такой стране живём.

— И больше не смогли забеременеть?

— Не смогла.

— А Ваш муж? — осторожно произнесла я.

— Ушёл потом к той, которая смогла, — хмыкнула женщина. — Ты пойми, тут не в мужике дело. Что бы с ним ни случилось — есть он у тебя, нет его — главное, чтобы детей настрогал. Я лучше бы родила, воспитывала бы, а уж с ним или без него — уже не так важно. Только вот, в молодости считаешь себя самым умным и гордым. Мол, я особенный, что со мной случится. А потом оказываешься у разбитого корыта.

После продолжительной паузы она вдруг строго добавила:

— Не будь дурой.

Хотела бы я ей рассказать о том, что у меня нет с ней ничего общего. Что у меня нет любимого мужчины, что я не помышляла об абортах и так далее. Но потом поняла, что в этом нет никакой необходимости. Этой женщине корень проблем был неинтересен. Она сказала о главном, и попала в точку.

Мне уже 25. И, Боже, я вдруг со всей остротой осознала, как сильно хочу ребенка…

5