Венера
Шрифт:
Просто. Но не легко.
Не хочу рассказывать, каким плохим водителем я оказался вначале. Мои неуклюжие попытки вызвали поток ругани у Фукса.
– Перебор!
– рычал он в шлемофон. Или:
– Круто берешь! Куда торопишься?
Только с десятой попытки он остался доволен и разрешил подойти к месту катастрофы вплотную. Затем я попрактиковался на манипуляторах. Они в точности повторяли движения пальцев и рук. И снова чертовски трудным делом оказалось освоить эти внешние незамысловатые движения, поскольку манипуляторы изгибались куда сложнее рук, не ограничиваясь, например, движениями в локтях, плечах и запястьях. Непросто
К тому времени, когда Фукс наконец решил, что урок закончен, я был насквозь мокрым от пота и хватал ртом воздух.
– До встречи в лазарете,- попрощался он, когда я вывалился из гамака, служившего виртуальным креслом, повторявшим все движения корабля.
Нодон специально пришел к «виртуалке», чтобы помочь мне выбраться из костюма. И очень своевременно. Сомневаюсь, чтобы у меня хватило сил даже на то, чтобы снять с головы тяжелый металлический шлем.
– Сколько я там пробыл?
– спросил я, задыхаясь, пока он стаскивал с меня скафандр.
– Считай, отстоял вахту, почти что восемь часов. Ничего удивительного, что я еле стоял на ногах. Хотя,
кажется, мне и так было хуже некуда, когда я добрел до Маргарет и Фукса и узнал две новости, одна почище другой.
Лукавая улыбка раздвинула тонкие губы на сухом лице азиата, похожем на обтянутый кожей череп.
– Капитан сказал, что вы отличный пилот,- доверительно сказал Нодон.
– В самом деле?
– Еще бы. Он сказал, что вы однажды чуть не врезались. Чуть было! Но вы с блеском избежали аварии.
Такая похвала от Фукса была наградой столь же редкой, как Нобелевская премия.
– И еще он велел не говорить вам об этом,- добавил Нодон, ухмыляясь мальчишески озорной улыбкой.
Маргарита находилась в лазарете вместе с капитаном.
– Не знаю, как и быть с этим переливанием,- ворчала она.- У вас только что случился серьезный инсульт, и…
– Ему не выдержать в «Гекате» и десяти минут при такой температуре, пока его мучает анемия,- оборвал ее Фукс. Он сидел на узком операционном столе, Маргарита стояла рядом.
– Но ваше состояние…- возразила Маргарита. Он улыбнулся ей жуткой улыбкой.
– Твои добрые руки творят чудеса. Сейчас я в прекрасном состоянии.
Опять эти намеки. Мне определенно не нравилось, что между ними есть какие-то отношения, в которые меня не допускают.
Маргарита казалась не столь упрямой, как ее мать, хотя все-таки сумела настоять на сканировании мозга Фукса перед тем, как делать переливание. С каждой секундой я слабел, стоя в проеме люка, а она уложила капитана, подключила сканер к его голове и сняла показания приборов.
Глядя на капитана, беспомощно распростертого под аппаратурой, я вдруг со всей ясностью осознал, что этот человек - мой отец. Было трудно уместить это в голове, несмотря на то что я ни минуты не сомневался в том, что это правда.
«Он - мой отец»,- повторял я снова и снова. Этот человек, способный из зверя превратиться в поэта, и наоборот, этот клубок мускулов и противоречий, этот раненый зверь - вот кто был моим настоящим, природным отцом. А не жирный миллиардер Хамфрис.
Но все же я по-прежнему не чувствовал к своему новоиспеченному отцу ничего, кроме страха.
Сканер перестал жужжать. Маргарита убрала его с головы Фукса, и на главном экране над головой понемногу стала вырисовываться
трехмерная объемная схема его мозга. Мы внимательно вглядывались в изображение, хотя я понятия не имел, что здесь какая линия обозначает.– Видишь?
– пробормотал Фукс, присаживаясь и показывая на цветное изображение собственного мозга.- Никаких повреждений.
С виду это был обычный мозг, голубовато-серого оттенка. Никаких тревожных красных зон, которые указывали бы на травмы и внутренние кровоизлияния.
Однако Маргарита придерживалась другого мнения.
– Кровеносные сосуды уже восстановились. Однако район с тромбом, похоже, еще не полностью затянулся.
Нетерпеливо мотнув головой, Фукс сказал:
– Неважно. Я чувствую себя прекрасно. Берите литр крови, и мое давление вернется к норме.
– Литр!
– вспыхнули глаза Маргариты.- Даже поллитра - и то много.
Фукс хмыкнул. Он шутил. Странное у него было чувство юмора, проявлявшееся в самом неподходящее время.
Закатав рукав и растянувшись на столе, он распорядился:
– Приступайте, нечего тянуть.
Я сел в кресло, подставленное Маргаритой, и закрыл глаза. Терпеть не могу смотреть, как игла входит в чье-то тело, особенно в мое.
Я вернулся в кубрик и рухнул в койку. Спал, как ребенок. Бели сны и были, то я их не помню. Проснувшись, я чувствовал себя на седьмом небе. Анемия исчезла бесследно, как будто растворилась в горячей крови Фукса.
Затем мое настроение несколько ухудшилось, когда я вспомнил, что снова предстоит лезть в тяжелый термоскафандр и забираться на этот раз уже в реальный батискаф с мрачным названием #9830;Геката». Мне предстоит спуститься на поверхность Венеры. Я стану первым человеком, совершившим это. Я! Первым окажусь там, где плавится металл и красные камни сияют под ногами.
К моему удивлению, страха я не испытывал. Так, бабочки, конечно, порхали в животе. Конечно, я не бравировал, как какой-нибудь киногерой-супермен, я совершенно отчетливо понимал, что могу и не вернуться, и мое тело останется рядом с братом. Но бабочки щекотали крыльями в животе от другого - от предвкушения того, что должно произойти. Я, к моему величайшему удивлению, уже смело заглядывал в будущее! Я обозвал себя дураком, но это мало помогало: я уже хотел идти, я жаждал быть первым человеком, чья стопа коснется ада Венеры. Вызвав в памяти уютный домик в Майорке, картину голубых небес, сливавшихся с морем, я стал вспоминать в подробностях мир, который я оставил. И Гвинет. Мою подругу. Но теперь все эти воспоминания побледнели, стали пресными и безвкусными, словно чья-то чужая, давно уже прожитая жизнь. Это была не полнокровная жизнь, а просто жалкое стерильное существование на планете, которой грозит парниковый эффект.
Даже начав облачаться в термоскафандр, с помощью Нодона и хмурой Амарджагаль, я не переставал думать о том, что я живу. Живу! И делаю то, о чем никогда не забудут; то, что еще не удавалось никому; то, что послужит на пользу всему человечеству.
Голос в голове саркастически предупредил: «И то, что может раздвинуть границы этого небольшого кладбища, раскинувшегося в нескольких километрах ниже, на Венере».
А другая половинка мозга процитировала Шекспира: «Мы обязаны благодарить Бога за смерть… ибо то, что он сделал в этом году, не случится в следующем».