Верен до конца

Теперь мы решили подготовить для отправки в Москву в штаб партизанского движения трех связных. От бюро обкома была разослана специальная директива отрядам, группам и секретарям подпольных райкомов партии. В ней указывалось, что обком готовит широкий отчет о своей деятельности за весь период подполья. Отчет будет послан в Центральный Комитет ВКП(б) и в ЦК КП(б)Б. Командирам и комиссарам отрядов, секретарям райкомов, руководителям подпольных групп рекомендовалось прислать в обком подробные отчеты и изложить свои планы и предложения на будущее. На бюро подпольных райкомов, на партийных и общих собраниях партизан подвели итоги деятельности отрядов за полгода и наметили пути дальнейшей борьбы.

Дать отчет Москве было большим счастьем, и люди говорили о том, что сделали и могут сделать. Иначе поступил Столяров, тот самый Столяров, который долго не хотел подчиниться партизанской дисциплине. Получив директиву, он долго прятал ее от партизан: ему нечего было писать в Москву. И все же он не мог молчать. Родина требовала ответа на простой вопрос: как командир партизанского отряда Столяров выполняет свой долг патриота, как борется с врагом? И он вскоре прислал нам свой «отчет». В разделе «Что сделано» не было почти ничего. Но зато в планах на будущее размахнулся и исписал почти целую тетрадь. Здесь предусматривалось увеличение отряда и лучшее его вооружение, намечались самые смелые операции и диверсии. Это были большие обязательства, оставалось только выполнить их.

Пашун и Ермакович в своих отчетах подробно описали прошлое и почти совсем не нашли слов, чтобы сказать о будущем. «Будем бороться» — вот и все. Когда мы рассматривали этот отчет, некоторые товарищи говорили, что Пашун и Ермакович, как видно, зимой не собираются воевать с оккупантами. Жуковский, Долидович, Жижик, Храпко, Покровский, Ходоркевич, Петрушеня, Патрин, Корж, Меркуль, Павловский, Розов коротко написали, что они сделали, и столь же сжато — о своих планах активной борьбы с врагом. Мы объединили все отчеты в один и направили со связными в Москву. С этими же связными послали письмо, в котором настоятельно просили прислать нам радистов с аппаратом и шифром.

Зима давала себя знать, начинались холода, и жить в лесу становилось все труднее. Вымокнув в болоте, теперь не погреешься на солнце и не переночуешь под любым кустом. Наступал очень напряженный и ответственный период нашей подпольной и партизанской деятельности. Еще не так давно многие партизаны не верили, что им придется зимовать в лесу. Теперь же стало ясно, что воевать придется и зимой. Кое-где возникали опасные для подполья разговоры. Нашлись такие, которые ратовали за то, чтобы на зиму свернуть партизанское движение, распустить людей по деревням, а весной, когда потеплеет, снова всех собрать. Другие высказывались за то, чтобы всем отрядам перейти линию фронта и добираться до регулярных частей Красной Армии. Было ясно, что эти люди побаиваются зимних холодов, теряют веру в успех партизанского движения и могучую силу нашего народа. На маловеров в какой-то степени подействовала и провокационная фашистская листовка. В этом листке, сброшенном в партизанской зоне, фашисты обращались к населению оккупированных областей. Советским гражданам давались советы не обрекать себя на гибель, не организовывать крупных партизанских отрядов, так как таким отрядам трудно скрываться.

«Создавайте небольшие группы, — говорилось в листовке, — и пробирайтесь в советский тыл».

Распространяя эту фальшивку, фашисты рассчитывали дезорганизовать, ослабить партизанскую борьбу, но просчитались. Тогда они организовали широкую разбойничью экспедицию. Они заполонили почти все деревни партизанских районов, каждый день вели бои против наших отрядов, блокировали их. Чтобы выдержать отчаянный натиск врага, требовалась величайшая сплоченность и железная дисциплина. Члены обкома возглавили борьбу на самых ответственных и опасных участках, а члены райкомов взяли на себя непосредственное руководство партизанскими группами и отрядами. Иной раз по целым дням мы не выпускали из рук оружия, маневрировали, переходили с одного места на другое. Жестокие бои шли почти во всех районах области. В этих боях мы несли тяжелые потери. Гитлеровцы и того больше. Однако их натиск не ослабевал. По всему чувствовалось, что они готовятся к новому наступлению на фронте и стараются укрепить по возможности свой тыл.

В Гресском районе партизаны под командованием секретаря подпольного райкома партии Владимира Ивановича Зайца вступили в бой с большим отрядом фашистов. В бою было убито свыше тридцати фашистских солдат и офицеров, захвачено три пулемета, один миномет, четырнадцать автоматов и много винтовок.

Против отрядов, которыми командовали секретарь Борисовского подпольного райкома партии Иван Яраш и член бюро райкома Антон Ходоркевич, гитлеровцы бросили полк эсэсовцев. Тяжелый бой продолжался несколько суток. Потеряв более двухсот солдат и офицеров убитыми и ранеными, фашисты отошли. Борисовские партизаны в этом бою понесли тяжелую потерю: смертью героя пал Иван Афанасьевич Яраш. Комиссар отряда Антон Герасимович Ходоркевич был тяжело ранен.

В это время, как на беду, я тяжело заболел. Должно быть, простудился. Случилось это на острове Зыслов. Все члены обкома были в отрядах, при мне оставалось несколько человек из штаба и неподалеку — отряд Долидовича. С утра эсэсовские отряды атаковали остров. Партизаны героически оборонялись, но силы врага во много раз превышали наши, и нам пришлось отходить. Я отдал бойцам приказ спасти типографию, запас бумаги и документы подпольного обкома. Через некоторое время ко мне прибежал боец и доложил, что задание выполнено.

— Василий Иванович, — обратился он ко мне, — давайте я вам помогу, отсюда надо уходить, а то…

— А то что? — спросил я.

— Фашисты совсем близко, — сказал он, и голос его тревожно задрожал. — Надо торопиться, а то нас окружат…

— А где Долидович?

Парень молчал.

— Где Долидович? — допытывался я.

Тогда глухим от волнения голосом он ответил:

— Долидович уже отошел. Теперь его отряд возле острова Добрый.

Это известие глубоко поразило меня: Долидович не имел права отступать без нашего ведома.

Я приказал бойцам занять оборону в том месте, где должен был держать оборону Долидович, через силу встал и пошел вместе с ними. Эсэсовцы продвигались по гати и болоту — мороз уже сковал его. Увидев, что оборона снята, они осмелели и шли к острову во весь рост. Мы встретили их пулеметным огнем. Эсэсовцы залегли и начали бить из минометов. Я приказал бойцам держаться до последней возможности.

К нашему счастью, в этот критический момент на остров подоспели Мачульский, Гальченя, Филиппушка, Костюковец и несколько партизан из отряда Патрина. Мы продержались дотемна, а потом отошли.

И на этот раз гитлеровцы обожглись.

Болезнь свалила меня окончательно. Несколько дней я лежал с высокой температурой, но неотступно думал о Бондаре: как-то дела у него? Во время этого похода эсэсовцев положение у Алексея Георгиевича было, пожалуй, более сложным, чем у нас. Он оставался в деревне Барикове, в той же хате, в которой мы положили его, когда привезли с Червонного озера. Его прятала и ухаживала за ним наша связная, трактористка Настя Ермак. Этой женщине мы верили. Изредка навещал его врач Крук.

Перед самым началом наступления я поручил Роману Наумовичу забрать Бондаря в отряд, но сделать этого не удалось. Когда Мачульский с двумя партизанами пришел в Бариков, там уже были гитлеровцы. По улице сновали патрули, на подходах к деревне и на скрещении дорог стояли пулеметы. Нечего было и думать о перевозке Алексея Георгиевича на новое место. Мачульский все-таки пробрался в Настину хату — она была свободна от постоя гитлеровцев: у Насти было трое детей. Узнав, что он хочет забрать раненого, Настя заволновалась и решительно запротестовала.